Звездный час

Действие происходит в параллельной реальности. Любые совпадения с подлинными именами, названиями и событиями являются чисто случайными.

Глава 1

Ночью был дождь, но к утру тучи рассеялись. Часть их уползла за горы, а другая отступила к горизонту и повисла там кисельной полосой тумана, размывая рубеж между водой и твердью, в этот ранний час не вполне отделившимися друг от друга. Небосвод радовал взгляд свежей голубизной, незапятнанной, как в первый день творения, и лишь за одну из вершин Ай-Петри ватным комом уцепилось последнее облако. Сама же горная гряда, своими очертаниями, как сказал бы любой экскурсовод, похожая на стену замка, словно не совсем обрела плоть после ночного небытия, отчего казалась полупрозрачной и обреченной растаять вслед за тучами.

Солнце едва поднялось над морем, но, даже скрытое за туманом, источало такой жар, что следы ночного дождя – лужицы на цементной дорожке – на глазах превращались в темные пятна, а затем и вовсе исчезали. Влага задерживалась лишь по краям дорожки, в тени жестколистных самшитовых кустов, распространявших терпкий аптечный аромат. Где-то за этими зелеными шпалерами зычно гукали неугомонные горлицы, ведя громкий, но совершенно непонятный людям разговор.

По дорожке к морю быстрым шагом спускалась молодая женщина, звонко шлепая по лужицам туфлями на низком каблуке. Резвостью движений походя на девчонку, она не притормозила и там, где дорожка сменилась извилистой лестницей. Ноги так же проворно несли ее вниз по ступенькам, короткий подол светлого платья взлетал, открывая гладкие коленки с красовавшейся на одной из них царапиной, а над плечами танцевали тяжелые локоны – роскошный дар щедрой природы, который не могла испортить даже модная завивка.

Судя по лицу молодой особы – слегка округлому, с упрямым подбородком и чуть вздернутым носиком, – она была идеальной представительницей среднеевропейского типа. Жители Москвы и Петербурга не колеблясь признали бы в ней соотечественницу, а в Третьем Рейхе она с легкостью сошла бы за белокурую фрау арийских кровей, однако тонкость ее фигуры не слишком отвечала эталону красоты двух этих стран, где в дамах ценят известную пухлость форм. Скорее ее можно было принять за коренную жительницу Британии или Северо-Американских Штатов; между тем, уроженка Тверской губернии, она звалась Лизой Тургеневой и не первый год блистала в российском синематографе – ныне же вернулась на родину из Голливуда, где снималась у знаменитого маэстро Тичкока.

Ее дядя, нобелевский лауреат Аркадий Аристархович Кудрявцев, уже давно поселился с супругой Клавдией Петровной в Симеизе, неподалеку от которого, в местечке Кацивели, ему построили лабораторию для каких-то таинственных экспериментов. Здесь же находился в отпуске и Борис – родной брат Лизы, конструктор на московском заводе АМО. Осиротев в смутные годы революции, Лиза и Боба воспитывались у тети с дядей, заменивших им родителей. Отправленное племяннице приглашение навестить родных было составлено Клавдией Петровной едва ли не в ультимативных выражениях, но Лизе не пришло бы в голову ослушаться. Ничуть не тяготясь теткиной тиранией, она, пожалуй, почувствовала бы себя обделенной, если бы вдруг ее лишилась.

Тем не менее, доставляя себе удовольствие, а Клавдии Петровне – разнообразие, Лиза частенько устраивала бунты: и крупные, когда вопреки теткиной воле избрала карьеру манекенщицы, а затем актрисы, и мелкие, вроде нынешнего, когда еще до завтрака, никого не предупредив, сбежала к морю.

Возвращение в Россию выдалось утомительным. Не желая подвергать себя излишнему риску из-за чужой войны, уже второй год сотрясавшей Европу, Лиза предпочла лететь на гидроплане «Добровольного флота» из Сан-Франциско в Петропавловск, оттуда на Иркутск, Новониколаевск, Екатеринбург над бесконечными сибирскими просторами, а затем новым рейсом – из Москвы в Крым. На симферопольском аэродроме Лиза выбралась из самолета, раскисшая от болтанок, шмелиного гула моторов и назойливого внимания спутников по перелету. Это было позавчера, но Лиза еще не до конца пришла в себя после дороги и не желала упускать возможности освежиться в морской воде, не подвергаясь атакам охотников за автографами, которых курортная свобода отношений делала особенно бесцеремонными.

Выйдя к пирсу, разрезавшему бухту на две неравные части, Лиза спустилась не на правый, благоустроенный пляж с мелкой галькой, кабинками и навесами, а на левый, по контрасту со своим соседом почитавшийся диким. Эта была зажатая между морем и отвесной стенкой набережной узкая полоса, сплошь заваленная мелкими и крупными глыбами, на которых не так-то просто было устроиться: как ни ляжешь, какой-нибудь камень непременно вопьется под ребра. Выбрав глубоко ушедший в землю валун с плоской вершиной, Лиза поставила на него туфли. Затем она сбросила с головы соломенную шляпку и сняла темные очки, за которыми скрывались ее голубые глаза под бархатными бровями, способные мгновенно сменить выражение с ласкового на мечтательное, озорное или царственно-высокомерное. Наконец, расстегнув ремешок, перепоясывавший платье, она избавилась и от самого платья.

Теперь на ней остался лишь весьма смелый купальный костюм, безусловно выходивший за рамки приличий, которые давеча установил ялтинский градоначальник Дурново, издав рескрипт с четким перечислением фасонов, допустимых к ношению на пляже. Купальник, который выбрала для себя Лиза, состоял лишь из лифчика и трусиков, которые могли бы сойти за шортики, и открывал на обозрение ее живот и всю спину. Подобный наряд, пожалуй, отважилась бы надеть только какая-нибудь из тех богемных дамочек, которые отдавали предпочтение самым дальним уголкам ялтинских пляжей, да и тем он был бы ни к чему: эти эмансипе вовсе обходились без купальников, давая заработок мальчишкам, которые за полтинник ссужали любознательным господам бинокли и сами подсказывали удобные для наблюдения места.

Впрочем, как знать – быть может, и сам суровый Дурново, увидев стройную фигуру Лизы в этом легчайшем костюме, давно никого не удивлявшем на пляжах Калифорнии, смягчился бы и ввел послабления для хорошеньких девиц, но сейчас видеть Лизу не мог никто, кроме чаек, оглашавших морские просторы тоскливыми криками. Ранним июньским утром, в самом начале сезона, на набережной не было ни души. И потому, нисколько не тревожась за судьбу своих вещей, Лиза лишь придавила камнем брошенное на валун платье и спустилась к воде.

Каким бы спокойным ни было море, на берег накатывал мелкий прибой. Пенистая кромка с еле слышным шипением обтекала те камни, что покрупнее, длинными живыми щупальцами проникая в углубления между ними, а те, что помельче, омывала целиком, своим прикосновением на миг придавая им почти алмазный блеск, и тут же отходила. Едва Лиза ступила на мокрую гальку, волна облизнула ее босые ступни, заставив поморщиться – все же вода была прохладна. Однако Лиза, собравшись с духом, заходила все глубже, вглядываясь в слой жидкого стекла, настолько чистого и прозрачного, что лежавшие под ним камни приобретали особенную четкость, хотя дрожащая, бликующая поверхность непрерывно искажала их очертания, приближала, обманывая взгляд, и Лизе требовалось все внимание, чтобы не удариться и не поскользнуться на покрывавшей камни слизи. Море, ластясь к купальщице, подбиралось к ее коленям, и Лиза вздрагивала всякий раз, когда вода касалась еще сухих участков ее кожи, но не останавливалась, пока ее ноги совсем не скрылись в воде, и лишь тогда, наконец, решившись, рухнула в объятия волн, в момент погружения не сдержав восторженного взвизга.

Фыркая и отплевываясь, она вынырнула из тучи брызг и принялась энергично грести руками и ногами, а слегка разогревшись, отдышалась и перешла на неторопливый брасс, держа курс чуть наискось от протянувшейся к ней солнечной дорожки – ленты расплавленного металла, разбрасывавшей ослепительные искры.

Отплыв на сотню саженей, Лиза перевернулась на спину. Ее глазам предстала вся панорама Симеиза, от выпятившей горбатую спину остроухой горы Кошки до пологих, уходящих в море мысов в направлении Алупки и более далеких курортных поселков – Кореиза, Гаспры, Мисхора. Под лучами солнца, уже миновавшего полосу таявшего тумана, Лиза нежилась в этой гигантской ванне с морскими солями, возможно, находившейся в ее полном распоряжении, если только где-нибудь в Одессе или Батуме какого-то другого бесшабашного купальщика тоже не посетила идея ненадолго установить монополию на всю черноморскую воду.

Пусть эта вода поначалу казалась холодной, но после того, как тело привыкло к ней, вылезать на берег уже не хотелось. Спиной Лиза ощущала толщу стихии, подпиравшую ее, не давая идти на дно, и к чувству блаженства примешивалась капля гордости, будто ей впрямь удалось укротить необузданную силу, которая, разбушевавшись, с легкостью глотает огромные стальные коробки, а вот ее смирно держит на своей необъятной ладони. Повернувшись к горизонту так, чтобы не видеть берега, Лиза воображала, что вокруг только море, а сверху – хрустальный колпак неба, и весь мир принадлежит ей одной. И когда она вполне насытилась этой фантазией вкупе с просоленным воздухом, в ее сознание проникла толика сладковатой жути: в мире не найти одиночества полнее того, какое она ощущала в тот момент.

Так Лиза покачивалась на волнах, когда некий невидимый гигант, словно бы решив испробовать на прочность мироздание, легонько встряхнул пространство за самый его уголок. Звук сперва пришел по воде, отозвавшись в Лизином теле глухим содроганием, а затем из-за свинцовой кромки над горизонтом, в которую превратились остатки тумана, донеслись неясные раскаты, похожие на дальний гром.

Это не могло быть землетрясение, и все же Лиза бросила тревожный взгляд в сторону берега. Там царило полное спокойствие. И прибрежные скалы, и белые постройки, полускрытые за кипарисами, и грандиозный задник голубой ай-петринской стены – все оставалось таким же, как минуту назад. Пока глаза Лизы пытались отыскать следы разрушений, ее тряхнуло снова, и с чуть заметным запозданием с юга вновь прилетел гром. Третьего раската Лиза не стала дожидаться. Она поспешила к берегу, инстинктивно держа курс на островерхую виллу почти в самой середине поселка, покинутую ею около часа назад.

Она плыла до тех пор, пока не почувствовала камни под самыми коленями, и только тогда встала на ноги, но море определенно не желало ее отпускать: выходя на берег со всей возможной осторожностью, Лиза все равно оступилась, упала в воду и погрузилась в нее почти по плечи. Лишь со второй попытки ей удалось выбраться на сушу, и она повертела головой, отыскивая свой камень с одеждой.

Камень был здесь – в десяти шагах от нее, тот самый, неправильных очертаний, с неровной, чуть вогнутой поверхностью, но сейчас ни на нем, ни рядом с ним не лежало ничего – ни платья, ни туфель, ни темных очков.

В глазах Лизы промелькнуло недоумение, словно она засомневалась, что выплыла на свой пляж. Затем она уже с беспокойством оглянулась по сторонам, ища того, кто разъяснил бы ей эту оказию. Из растерянности ее вывел голос, раздавшийся из-за нагромождения валунов под самой стенкой набережной:

– Как водичка, госпожа Тургенева?

Лиза вскинула голову. Над камнем поднялось одутловатое лицо господина не первой свежести с щеточкой черных усиков и прилипшей ко лбу прядью редких волос, заставлявшей вспомнить германского фюрера, чьи портреты встречались в каждой второй газете. Не сказать, чтобы все это, вместе взятое, производило приятное впечатление, и все же Лиза воскликнула, просияв улыбкой облегчения:

– Жорж, негодник, это вы?! Никак тоже решили искупаться? А ну-ка, подайте мне полотенце!

Господин, названный ею Жоржем, маслянисто улыбнулся и встал во весь рост, отряхивая полу пиджака, к которому прилагался шелковый галстук павлиньей расцветки. Лиза поняла, что ошиблась на его счет: Жорж в воду явно не собирался.

– Лиза, вы восхитительны! – заявил он, не трогаясь с места. – Выходите из моря на рассвете, как пенорожденная Киприда!..

Их знакомство восходило к тем временам, когда Лиза снималась в своей первой картине, у Протазанова, где у Жоржа, не новичка в кино, тоже была небольшая роль. Довольно быстро Лиза избавилась от его прилипчивых ухаживаний, после чего их пути разошлись. Жорж, когда-то обращавший на себя внимание Чардынина и даже Эйзенштейна, приобрел стойкое амплуа мелких негодяев в копеечных фильмах о благородных бандитах, чем дальше, тем больше зашибал, и последние годы Лиза ничего о нем не слышала. Она представляла его себе проспиртованным, опустившимся субъектом, и тем сильнее ее удивляли эти неожиданные заигрывания.

– Слушайте, Жорж, – улыбка Лизы стала кислой. – Все это мы проходили десять лет назад! Оставьте свои донжуанские интонации для второсортных картин! Полотенце! – приказала она, сделав шаг к Жоржу.

Тот протянул ей полотенце, но едва Лиза притронулась к нему, отдернул руку.

– Жорж, хватит валять дурака, – сказала Лиза, уже не улыбаясь. – Я не собираюсь играть с вами в пятнашки! Меня ждут к завтраку, и вообще, что за хамство – заставлять даму мерзнуть!..

– Это затем, чтобы согреть вас в своих объятиях! – отозвался Жорж, раскрывая руки, и теперь уже Лиза отпрянула от него. Однако, на мгновение оказавшись рядом с ним, она уловила носом то, чего прежде не замечала из-за морского ветра: от Жоржа, из всех пор его лица, усеянного частыми пеньками щетины, разило перегарной кислятиной.

– Жорж, да вы пьяны! – возмутилась Лиза. – Отдавайте мои вещи, не то позову городового!

– Какой городовой, Лиза?! – осклабился Жорж. – Где вы его видите? И какая муха вас укусила? Мы же добрые друзья, я не сделаю вам ничего дурного! Ну да, выпил малость, так это для храбрости… Я, Жорж Благолепов, ничтожество, мелкий актеришка, говорю с самой Лизой Тургеневой, новой звездой Голливуда…

Произнося все это, Жорж шагнул к Лизе и, прежде чем та опомнилась, обхватил ее руками и прижался губами к ее рту. Лиза старалась вырваться, мотая головой, чтобы увернуться от колючих усов Жоржа и его сочных губ, пропахших папиросами и массандровским портвейном, но насильственный поцелуй настигал ее вновь и вновь. Вместо «Оставьте меня! Пустите! Вы что, с ума сошли?!» ее рот издавал только писк и нечленораздельные вопли. Одна рука Жоржа елозила по спине Лизы, другая пыталась расстегнуть бретельки ее лифчика. Лиза извернулась было, чтобы дать насильнику пощечину, но не успела этого сделать. Невесть откуда налетевший буйный вихрь оторвал от нее Жоржа и отбросил прочь, как приставучую собачонку.

Глава 2

Лиза, неожиданно получившая свободу, едва не плюхнулась на пятую точку, с трудом удержала равновесие – и застыла, мигом ослепленная, оглушенная, раздавленная представшим перед ней видением. Такой заступник мог явиться к ней лишь во сне! И все же он стоял перед ней живым воплощением самых смелых грёз – в белоснежном кителе, украшенном золотым крестом, с крылатым пропеллером на кокарде фуражки, с выбивавшимся из-под ее козырька светлым чубом, осенявшим высокий лоб; кто не узнал бы это лицо с орлиным носом и широким разлетом сурово нахмуренных бровей! Одним словом, это был полковник Левандовский, предмет обожания всех российских женщин и недосягаемый образец для всех мальчишек страны. Не кто иной, как он, семь лет назад первым посадил гигантский «ТБ-2» на полярные льды, чтобы вывезти на материк пассажиров злосчастного «Челюскина», и за этот подвиг первым в стране получил из рук президента свой крест Героя Отечества. А рекордный маршрут над Арктикой, прозванный Врангелевским? А поиски легендарной Земли Санникова? Поистине, даже в доблестной плеяде открывателей и защитников рубежей – полярников, стратонавтов, пилотов, призванных эпохой к подвигам во славу родины – мало нашлось бы тех, кто мог сравняться с Левандовским славой и свершениями!

Но главное – этот покоритель пространств, стягивавший их стежками рискованных полетов, до сих пор, как ни странно, был холост – и при этой мысли не одна его соотечественница ощущала сладкую дрожь в груди. Водилась, правда, за ним репутация записного ловеласа; ходили разговоры о его бурном романе с балериной Булановой, но Лиза прекрасно знала этим сплетням цену, ни на грош не веря газетчикам, готовым на ровном месте раздуть сенсацию – они ее саму сколько уж раз выдавали замуж: то за одного Симонова, то за другого Симонова, то вовсе за князя Мещерского… Право же, пара непрошеных поцелуев была невеликой платой за то, чтобы заполучить такого спасителя! Любая россиянка и не то согласилась бы стерпеть, лишь бы оказаться сейчас на месте Лизы.

Его глаза еще метали молнии, а кулаки сжимались, готовые задать трепку поверженному негодяю, но так как рыцарю положено быть не только грозным, но и любезным, то летчик приподнял фуражку и сказал самым светским тоном, ни словом, ни жестом не выдавая, что удивлен невероятной встречей, будто ему каждый день случалось выручать киноартисток из пикантных ситуаций:

– Госпожа Тургенева, если не ошибаюсь? – и тут же, проявив себя человеком военным, перешел к делу: – Что прикажете сделать с этим типом? Как следует вздуть?

Лиза не сразу поняла, что он говорит о Жорже. В тот момент, когда появился Левандовский, она напрочь забыла о своем обидчике. С трудом выйдя из охватившего ее транса, она обернулась.

Жорж барахтался на мелководье. Промокший пиджак тянул его ко дну, пижонские двухцветные штиблеты мешали встать на скользких камнях, а волны, решив над ним как следует поизмываться, мотали его туда-сюда, вновь и вновь накрывая с головой. В нем не осталось ни капли прежней наглости, а взглядом он так и тянулся к Лизе, умоляя пощадить, простить и помочь. Но облепивший тело костюм и сосульки склеившихся волос делали его таким жалким и противным, что из человека он превратился в какую-то гадкую тварь, о которой хочется поскорее забыть, едва от нее избавишься. И Лиза, желавшая лишь того, чтобы этот мерзавец раз и навсегда исчез из ее жизни, брезгливо отмахнулась:

– Делать вам нечего – лезть за ним в воду! Да пусть себе катится к черту!

– Воля ваша, – поклонился Левандовский. – Надеюсь, вы не слишком от него пострадали?

– Нет, – ответила Лиза, потянувшись рукой к застежке на спине. – Только вот купальника чуть не лишилась. Вас прямо провидение ко мне послало, полковник! Прибудь вы минутой позже… – сказала она и отвернулась, чтобы скрыть игривую улыбку.

– Вижу, – отозвался Левандовский, – что представляться нет нужды? А я так надеялся остаться неизвестным героем!

– Кто ж вас не узнает, полковник! – засмеялась Лиза. – Но какой счастливый случай привел вас в Симеиз?

– Именно что счастливый случай, иначе и не скажешь! Вы не поверите, Елизавета Дмитриевна, но я как раз направлялся к вам в гости. Ну, не к вам конечно, а к вашему брату, Борису, – летчик сделал жест в сторону набережной, где за парапетом виднелся открытый автомобиль. – Но что-то малость заплутал, свернул не туда, выскочил на набережную – и теперь вся надежда только на вас!

– Заплутали – на наших двух улицах? – не поверила Лиза. – Что же это вы – едва спустившись с неба на землю, сразу сбились с курса?

– Не сбился бы с курса – не пришел бы к вам на помощь! – возразил Левандовский. – В нашем деле главное – доверять путеводной звезде! И теперь, надеюсь, я нашел ее в вашем лице!

– Значит, вы знакомы с Бобкой? – спросила Лиза. – Вы с дружеским визитом, или, может, что-то секретное?

– Никаких секретов нет, Елизавета Дмитриевна. Просто не люблю торопить события. Своевременно вы обо всем узнаете! А я тоже не ожидал увидеть вас в Крыму. Давно прибыли?

– Третьего дня. И знаете что, не величайте вы меня «Елизавета Дмитриевна», зовите просто Лизой!

– С превеликим удовольствием! – кивнул Левандовский, целуя ей руку. – А вы зовите меня просто Евгением.

– Почту за честь! А теперь позвольте, я переоденусь.

В самом деле, пора было убираться с пляжа, пока они не привлекли к себе внимания первых зевак. Что до Жоржа, то он, по-ужиному извиваясь, кое-как выполз на сушу и теперь неуклюже удирал, оставляя за собой цепочку мокрых следов – а с набережной ему вдогонку неслись редкие улюлюканья.

– Слушаюсь! – лихо козырнул Левандовский. – Прикажете отойти?

– Нет, вы только отвернитесь, – попросила Лиза и под защитой его широкой спины стала снимать купальник. Сменного белья она с собой не брала. Но в тот самый миг, как ее рука потянулась к платью, его подхватил и поволок прочь шальной порыв ветра.

– Ай! – воскликнула Лиза, разрываясь между стремлением ловить платье и необходимостью сперва прикрыться хоть каким-то фиговым листком – нагая, она, к несчастью, не становилась невидимой.

– Спокойно, Лиза, – услышала она голос летчика. – Не бойтесь, я на вас не смотрю.

Да хоть бы и смотрел! Чего ей было стыдиться, что скрывать? Все смыла волна пьянящего восторга, накатившая на нее, когда Лиза, подхваченная крепкими руками, взмыла в воздух. Нет, это впрямь был сон – ведь лишь во сне можно так парить, упиваясь неведомым прежде чувством восхитительной легкости, словно тело, избавленное от последних клочков одежды, мигом утратило всякий вес! Но как же не хотелось возвращаться на грешную землю, ненадолго побывав небожительницей! И когда Левандовский, осторожно пятясь, отнес ее за те же камни, где прятался Жорж, и поставил там на ноги, громким «Кыш!» отогнав стайку мальчишек, которые прежде завороженно толпились у его машины, а теперь, привлеченные занятным зрелищем, перебрались к парапету, Лиза, не в силах сдержаться, позволила себе, вопреки приличиям – хотя какие там еще приличия! – на лишнюю долю секунды, сделав вид, что оступилась, прильнуть голым телом к шероховатому кителю летчика.

Затем, не успев перевести дух после вознесения к небесам, она поспешила прикрыться полотенцем, Левандовский же бросился спасать платье, которое лежало у самой кромки воды и трепетало на ветерке, как бабочка, готовая в любой момент сорваться в полет. Летчик подобрал платье за миг до того, как оно едва не стало жертвой высокой волны.

Лиза, стараясь не высовываться из-за камня, с пунцовым лицом приняла у него трофей.

– Ну вот, я готова, – сказала она, покидая убежище с запоздалым чувством сконфуженности.

Сначала эта пошлая сцена, достойная бюргерских комедий с Марикой Рёкк, а теперь он еще увидит, во что она одета! Несколько мокрых пятен – пустяки, они скоро высохнут, однако Лиза, рассчитывая быстренько добежать домой по пустынным улицам, никак не предполагала в тонком муслиновом платьице, под которым на ней ничего не было, оказаться в обществе неожиданного спутника. Бог знает что теперь подумает ее невероятный спаситель! Он, небось, и без того наслышан о нравах актерской вольницы…

И верно, подняв глаза, Лиза увидела на его загорелом лице – не самом красивом на свете, пожалуй, даже грубоватом, исшершавленном арктическими ветрами и морозами, но отмеченном печатью небрежной уверенности, которая и делала его столь неотразимым – гримасу праведного гнева. Сердце у Лизы ухнуло куда-то под диафрагму. Но летчик сердился совсем из-за другого.

– Лиза, вы ударились! – призвал он свою визави к ответу, обличающим жестом указав на ее оцарапанную коленку. – Вам не больно?

– Что вы, Евгений! – облегченно рассмеялась Лиза. – Это вчерашняя царапина. Вот и еще, – она провела пальцем по длинной ссадине на локте. – А все из-за Бобки, – объяснила она, взяв летчика под руку, чтобы тот служил ей опорой на пути по коварным камням. – Он меня давеча потащил на вершину Кошки. Туда от самого шоссе широкая тропинка ведет, а мы с ним, как полоумные, ринулись напролом по скалам и кустам… Как же нам потом от тети…

Она умолкла на полуслове: где-то за горизонтом снова раздались глухие удары, будто там по колоссальной наковальне бил невидимый молотобоец.

– Что это? – воскликнула Лиза, тревожно всматриваясь в морскую даль. – Стрельба? Неужели немцы?!

– Не волнуйтесь, Лиза! – успокоил ее Левандовский. – У немцев здесь кораблей нет и быть не может! Это наши. «Императрица Екатерина» и «Севастополь» вышли на учебные стрельбы. Отсюда вы их не увидите, а вот с Ай-Петри разглядим как на ладони. Едемте? – вдруг загорелся он. – Домчим за пять минут!

– Все вас тянет ближе к небу, Евгений, – улыбнулась Лиза. – Ну нет, пяти минут вряд ли хватит, а нас, поди, к завтраку заждались. Как бы мне еще дома на взбучку не нарваться! Сдается мне, тетя Клава там уже решила, что я полезла купаться в холодную воду, заработала судороги и утонула. Да и костюм у меня для Ай-Петри непригодный. Не хватало мне еще славы Джин Гарлоу!..

– Джин Гарлоу? Чем же это она прославилась? – спросил Левандовский, помогая ей подняться на набережную.

Лиза не успела ответить. С суровым «Эт-то что такое?!» летчик кинулся к своей машине – стремительных очертаний родстеру, похожему на хищного зверя, застывшего перед броском. На крышке радиатора красовалась эмблемка «Мерседеса», все четыре колеса были заключены в малиновые каплевидные обтекатели, а вдоль длинного капота, намекавшего на скрытую под ним мощь поршней и шатунов, тянулась щегольская серебристая стрелка, переходившая на дверце в лихой завиток. Влюбиться в этот автомобиль-мечту было так же просто, как и догадаться, чем вызван гнев его хозяина, заставивший броситься врассыпную мальчишек, вновь окруживших машину. Родстер стоял с заметным креном на переднее правое колесо, обод которого почти касался мостовой. На белом бортике шины в глаза бросался рваный порез.

– Ребятня, кто пропорол?! – потребовал ответа летчик. – Живо признавайтесь, не то хуже будет!

Мальчишки наперебой заголосили, уверяя, что они тут ни при чем – пока Лиза с летчиком были внизу, рядом с машиной шнырял какой-то господин: он-то, видать, и пырнул…

– Это опять Жорж! – воскликнула Лиза. – И зачем мы его только отпустили?! Я не я, если он хоть где-нибудь еще роль получит!..

Летчик, нагнувшись, притронулся пальцем к прорехе.

– Что ж, Лиза, – сказал он, отряхивая руки, – хотел я вас умыкнуть на Ай-Петри, да теперь не выйдет. Придется впрямь идти к вам завтракать.

Слова об умыкании снова вогнали Лизу в краску.

– А как же машина? – спросила она.

– С машиной мы поступим просто… – выяснив у мальчишек, что гараж, который он видел на въезде в поселок, принадлежит дяде одного из ребят – татарчонка Ахметки, – Левандовский велел:

– Беги-ка ты, Ахметка, к дяде и скажи ему, чтобы привел колесо в порядок. И чтобы через час машина была у виллы «Ксения». Держи, – и летчик швырнул мальчишке ключ на серебряном брелке с изображением крохотного самолета и гравировкой: «Москва – остров Удд, 1936 г.»

Черноглазый Ахметка стоял, разинув рот, будто ему в руки свалился ключ ко всем сокровищам мира. Чуть оправившись от потрясения, он помчался прочь так, что пятки засверкали, а за ним ринулась и вся ватага.

– Что же Жорж? – спросила Лиза, чувствуя себя в ответе за то, что летчик пострадал из-за мстительности этого подлеца. – Мы его еще догоним!

– Бросьте, Лиза, при чем тут Жорж? Он совсем в другую сторону побежал, да и мальчишки бы мокрый костюм заметили… Вот ведь развелось хулиганья! Как вся наша элита потянулась в Крым взамен Ниццы и Довиля, так и всякая шваль за нею хлынула!

– Может, в полицию заявить? – беспомощно предложила Лиза.

Летчик пожал плечами:

– А что полиция? Допустим, мы заявим, а они схватят кого попало, засунут в кутузку и успокоятся. А вы одна купаться ходите! – упрекнул он Лизу. – А если бы кто-то всадил ножик не в шину, а в вас?..

– Что же прикажете – ходить только с вашим эскортом?

– Неплохая мысль! – усмехнулся тот. – Но что же мы встали? Ведите! Налево, направо?

– Прямо, – Лиза, помня о предосудительности своего наряда, указала на кремнистую тропку, нырявшую в узкий просвет между кипарисами с тем, чтобы подняться по крутому склону.

Дорожка была узкая, и Левандовский пустил Лизу вперед. Дыша ей в затылок, он спросил:

– Так кто такая эта ваша Джин Гарлоу?

– Вы что, – откликнулась Лиза, – в самом деле ничего о ней не слышали?

– Слышал, наверное, – хмыкнул Левандовский, – но для меня все эти имена – Джин Гарлоу, Глория Свенсон, Мэри Пикфорд – пустой звук. Я их друг от друга не отличаю.

– И это я слышу от мужчины! – изумилась Лиза. – Не знать о Джин Гарлоу! О главной в мире платиновой блондинке! Да когда она в тридцать седьмом году умерла, все газеты об этом писали на первой полосе! Где вы тогда были – полюс покоряли, что ли?

– Нет, полюс покорял Чкалов. Мне не довелось. Но вы-то как будто не платиновая блондинка! Видать, она еще чем-то отличилась?

– Ну да, – кивнула Лиза и добавила, потупясь, как пристыженная гимназистка: – Тем, что никогда не носила белья…

Спустя миг, не успев даже ойкнуть, она трепыхалась в тискавших ее руках, торопливо тащивших добычу с глаз долой в колючие кусты, но все ее помыслы о спасении таяли под градом обсыпавших ее лицо и шею поцелуев, а вместе с ними на нее накатывал горячий дурман, круживший голову до сладкой обморочной слабости, от которой подламывались, вдруг сделавшись ватными, колени. Лизу опалял жар мужского дыхания, горела кожа под облапившими тело жадными ладонями, а изнутри пробивался нестерпимо нараставший, звенящий зуд, и не было сил ни сдержать его, ни замедлить приближение к ожидавшей впереди, разверзшейся голодным зевом чащобе…

Не понимая, почему все вдруг кончилось, Лиза нащупала под собой опору и попыталась утвердиться на подгибающихся ногах. Мир ходил ходуном, грудь, еще помнившая о железной хватке домогавшихся ее рук, едва вбирала в себя воздух. По-прежнему обалдевшая, Лиза обвела вокруг себя взглядом – и укол испуга заставил ее отшатнуться к Левандовскому.

На склоне в тени густых можжевельников спиной к пришельцам лежало тело. Лиза, смутившись своего порыва, в первый миг подумала с неприязнью, что это отсыпается, не дойдя до дому, один из тех господ, которые отдых не считают отдыхом без обильных возлияний. Но его ноги в белых парусиновых брюках были вывернуты столь неестественно, что не составляло труда понять: от этого сна его способен пробудить лишь трубный зов архангела.

Глава 3

Стих оголтелый стрекот цикад, замолкли похоронные стенания раннего оркестриона на набережной – в ушах гремел, больно отдаваясь в черепе и заглушая все звуки, пульс крови. От поверженного на груду выбеленных камней тела веяло такой неподвижностью, будто и оно, и горсть рассыпанных монеток возле его скрюченных пальцев лежали тут от начала времен. Вокруг смыкались, вставая мрачной стеной, шершавые, корявые стволы, и казалось, что в мире больше нет ничего живого, кроме одинокого черного жучка, который упорно полз, пытаясь выбраться из лабиринта ажурных теней, по спине мертвеца, обтянутой холстиной дешевого пиджака.

Левандовский, больно стиснув Лизину руку своей лапищей, что-то говорил, но Лиза ничего не слышала. Ей до безумия хотелось завопить во всю мочь, завизжать так, чтобы донеслось и до Стамбула, и с ногтями, с кулаками наброситься на своего кавалера, затащившего ее в это гиблое место, насквозь пропитанное опасными миазмами разложения. Нечего сказать, хорош герой отечества! Это что же – наш врангелевский сокол любую женщину, с которой едва познакомился, волочёт в кусты так, словно для него это самое плевое дело? Ну натурально, решил не тратить времени, чего ему церемониться с какой-то актёркой – звездой горничных, кумиром белошвеек… И то сказать, не сама ли она, как последняя дура, спровоцировала его, направившись в заросли, да еще похваляясь тем, что разгуливает без белья, будто это и без того не заметно..? А если бы он в пылу внезапной страсти повалил ее прямо на труп?! То-то был бы позор! И совсем уже лишним довеском к рвущейся вовне истерике Лизу охватил невыносимый стыд, огнем обжигавший ей щеки.

В смутном понимании того, что едва сделает шаг прочь, то уже не сможет сдерживаться, она подняла онемевшую ногу и двинулась к покойнику, превозмогая свербевшее где-то под ложечкой непонятное предчувствие.

Левандовский, едва не оттолкнув ее, первым преодолел два-три шага, отделявших их от мертвеца. Взявшись двумя пальцами за его запястье, он отметил с оттенком недоумения:

– Надо же, совсем теплый! Бьюсь об заклад – еще пять минут назад он был жив и здоров!..

– Может, он только без сознания?.. – предположила Лиза, с трудом вытолкнув слова из пересохшего горла.

– Без сознания, как же! – криво усмехнулся Левандовский. – Смотрите, у него шея сломана! Но чтобы вы не сомневались…

Он схватил мертвеца за плечи, без усилий перевернул на спину, и Лиза не удержала возгласа, сорвавшегося с ее губ, когда голова покойника, мотнувшись на гуттаперчевой шее, уставилась на нее лицом, искаженным предсмертной гримасой. Этого чернявого человека со впалыми щеками и поредевшей шевелюрой, в потрепанном летнем костюме поверх нечистой сорочки-«гейши» и в сандалиях, под которыми усопший, к ужасу поборников строгого стиля, носил заштопанные носки, она смогла бы узнать с первого взгляда – так прочно он успел влезть в ее жизнь. Не он ли не далее чем позавчера, невесть как пронюхав об ее прилете, не давал ей проходу на аэродроме, стараясь запечатлеть на пленку каждый ее шаг и жест? До жути странно было видеть его здесь, такого шумного и настырного, а теперь навсегда замолкшего, с застывшим в глазах последним кадром, который уже никогда не будет проявлен и отпечатан… Лиза, поддаваясь известному поверью, опустилась рядом с покойником на колени, и Левандовский поспешно предостерег:

– Не трогайте его! Ни к чему вам оставлять на нем отпечатки пальцев, – пояснил он, решив, что Лиза хочет закрыть мертвецу глаза.

Выудив из кармана сверкнувший золотом портсигар, он протер его обшлагом и поднес к губам покойника:

– Видите – не дышит.

Портсигар действительно остался чист. В его блестящей поверхности Лиза увидела собственное туманное отражение, а поверх него – гравировку вычурным курсивом: «На вечную память от З.Ш.»

– Вы его знаете? – спросил Левандовский.

– Да, – неохотно объяснила Лиза. – Это Костанжогло, репортер из Ялты. Охотник на знаменитостей.

– Репортер, значит? Хотел бы я знать, что он в этих кустах позабыл… – приговаривал Левандовский, обшаривая карманы покойника. – Так и есть, Никифор Костанжогло, «Ялтинские ведомости»…

Он бегло просмотрел найденное у мертвеца редакционное удостоверение, уделив ему не больше времени, чем смятой картонной коробочке из-под пленки «Кодак». Еще меньше интереса у него вызвали связка ключей, целлулоидная расческа, нечистый носовой платок, пачка папирос «Ира». Левандовский распихал все это барахло обратно по карманам усопшего и поднялся.

– Ну-с, прочее – не наша забота.

Как, и это все?! Затащил ее сюда, заставил любоваться мертвецом, а теперь бросает дело на самом важном месте! Сам же говорил, что покойный неспроста полез в заросли – и, видать, так же неспроста его укокошили. В самом деле, что репортеру могло здесь понадобиться? Может, его тоже потянуло на любовные приключения? Но где же тогда его спутница – если, конечно, при нем была спутница? Не могла же она так быстро и бесшумно скрыться! Какая жалость все-таки, что в глазах убитого не остается следов его последних мгновений перед смертью…

Во всяком случае, так просто Лиза уйти не могла – следовало подобрать повисшую на можжевельнике шляпку, потерянное полотенце, мокрые части купального костюма, ступенями грехопадения отмечавшие приведший ее сюда постыдный путь. Нагибаясь за вещами к земле, Лиза украдкой косилась на Левандовского. Тот тоже наклонился было, но так ничего и не поднял, и Лиза, не дождавшись от него даже такой малой помощи, вновь была готова взорваться от подступавшей к горлу ярости.

Скрежеща зубами, она поплелась за Левандовским. Каждый шаг, уводивший Лизу от покойника, давался ей с трудом. То ли она боялась бросать его, раньше только досаждавшего ей, а после смерти неожиданно пришедшего на помощь, то ли мешала уйти какая-то неясная мысль, додумать которую помешали злость и обида.

В конце тропинки снизойдя, наконец, до любезности – подав своей даме руку, чтобы помочь ей выбраться через высокий бордюр на проезжую дорогу, – Левандовский распорядился:

– Вот что, Лиза, вы отправляйтесь домой, а я – в полицию.

– Но мы же вместе…

– Хотите, чтобы ваше имя по всем газетам трепали? Да и как вы объясните, чем мы с вами тут занимались? Нет уж, следствие спокойно обойдется без вас… Где у вас участок – там?

Лиза машинально кивнула, и он зашагал по дороге, заплеванной кляксами от раздавленных ягод шелковицы, в ту сторону, где находились автостанция, почтамт, базар и прочие блага цивилизации. Лиза же, глядя ему в спину, боролась с отчаянным желанием кинуться следом, догнать и надавать по щекам. Может быть, он хотел как лучше, но это небрежное, напоследок брошенное – «чем мы с вами тут занимались»!..

Подумать только, чем обернулась встреча с мужчиной ее мечты – словно мало было Жоржа для того, чтобы отравить ей весь день!..

Тут-то она и поймала за хвост ускользающую мысль. Жорж! Вот что промелькнуло у нее в голове при виде коробки из-под пленки. Не проведал ли настырный хроникер, что известная актриса взяла за привычку бегать по утрам купаться?.. И уж не находясь ли с ним в сговоре, Жорж подкараулил ее и ни с того ни с сего полез к ней со своими приставаниями? Какие бы цели ни преследовали эти двое – протащить в печать дутую сенсацию или шантажировать Лизу нескромными фото, – надлежало догнать Жоржа и вытрясти из него всю правду.

Предвкушая, как выплеснет на него все то, что вскипало у нее внутри, Лиза развернулась и устремилась вниз – туда, где все терзал свою машинку шарманщик, извлекая из нее один и тот же назойливый мотив про утомленное солнце. Лиза так спешила, что не глядела под ноги, и поплатилась за это: мелкие камешки пришли в движение, посыпались по тропинке маленькой лавиной и, подхватив Лизу, вынесли ее на набережную, почти прямо под колеса пролетавшего мимо велосипеда. Пригнувшийся к рулю ездок, размеренно толкавший ногами педали, так резко тормознул, что шины издали злобный, рассерженный визг. Велосипед взбрыкнул, сбросил седока и, возомнив себя властелином стихий, взвился в воздух. Совершив замысловатый кульбит, он боевым снарядом низвергся на двух случайных курортниц, вышедших с утра пораньше на променад – и себя показать, и авантажных кавалеров повысматривать. Дамы разлетелись кеглями, а велосипедист, рухнув у ног Лизы, так и остался лежать, таращась на нее с разинутым ртом.

– Павел, Павел, что вы натворили! – воскликнула Лиза, ибо жертвой аварии был Павел Зенкевич, молодой помощник ее дяди, приходившийся ей дальним родственником. Она знала, что ведет себя безобразно, но при виде того, как поваленные дамы возятся, пытаясь подняться, на нее напал неудержимый смех. Павел явно принял этот приступ веселья на свой счет – его лицо все сильнее походило цветом на перезрелый томат.

– Вставайте уж, Павел, – велела Лиза, кое-как отсмеявшись. – Это вас мое появление так поразило?

– Что вы, Лиза, наоборот… – смущенно пробормотал Павел, приподнимаясь на локтях. – Я как раз вас искал!..

– Так искали, что чуть не раздавили? – съязвила Лиза. – Вон, и женщины из-за вас пострадали!

Те, усилиями прохожих поставленные, наконец, на ноги, дали волю возмущению, издавая такие вопли, какие не всякой базарной торговке были бы под силу. Особенно старалась та из них, что постарше – солидная матрона в немыслимой шляпке, будто позаимствованной прямиком с картин Сальвадора Дали; вторая – пергидрольная девица, не то ее дочка, не то младшая родственница или компаньонка, – больше переживала за свое платье цвета сомо, пошитое на каком-нибудь провинциальном Кузнецком мосту в подражание фасонам Вионне и Баленсиаги двухлетней давности. Яркий китайский зонтик, которым она жеманно крутила над головой еще минуту назад, теперь напоминал что-то вроде морского ежа. Чуть поодаль к месту происшествия уже спешил, хватаясь за шашку, дородный городовой, едва ли не служивший моделью местным живописцам, малевавшим на вывесках для придорожных шашлычных таких же бравых усачей, распивающих вино в компании грудастых русалок. Переходить на бег он не решался, дабы не ронять достоинства, и непрерывно свистел, возмещая пронзительными трелями недостаток скорости.

Павел, ухватившись испачканной, оцарапанной ладонью за поданную ему Лизину руку, поднялся на ноги.

– Вы только не сердитесь, Лиза, – бессвязно оправдывался он, отряхивая рукава толстовки, – я не виноват, меня Клавдия Петровна за вами отправила… Я ехал, искал вас, и тут мне пришло в голову, что алгоритм Тьюринга…

– Хам! Бандит! – набросилась на него старшая из курортниц, наступая на Павла со зловещим блеском в глазах. – А вас, барышня, – не забыла она и про Лизу, не простив ей смеха, – видать, никто никогда хорошим манерам не учил!

Тут подоспел и городовой, весь взмокший под грузом своих регалий.

– Я вам покажу, как порядок нарушать! – одышливо проговорил он, грозно шевеля усами. – Я вам пока…

– Любезный, – прервала его Лиза, – не пробегал ли тут мокрый господин – такой черноусый, в полосатом пиджаке?

– Так точно, пробегали-с, – ответил городовой, сбитый с толку ее вопросом. – Только его уж задержали и в участок отправили, потому как не положено это – в мокрой одежде по пляжу гулять!

Его крохотные зрачки, вперявшиеся то в раздрызганных курортниц, то в смешавшегося Павла, выдавали напряженную попытку связать воедино все происходящее и, наконец, уцепившись взглядом за голые ноги Лизы, блюститель порядка рявкнул:

– Я и вас заберу! Сегодня без чулок ходите, завтра без юбок ходить начнете!..

– Верно, верно! – с новыми силами напустилась на обидчиков матрона, хотя младшая спутница уже дергала ее за руку. – И его заберите, и эту девку бесстыжую! Я еще давеча видела – она на пляже с каким-то военлетом тискалась в чем мать родила! – и после этого грозного обвинения окончательно припечатала Лизу, будто плюнув в нее: – Проститутка!..

Дальше случилось такое, чего никто не мог бы ожидать. Отрешенный Павел, успевший с головой погрузиться в какие-то высокие материи, недоступные простому разуму, неожиданно очнулся, сделал стремительный шаг к матроне и отвесил ей размашистую оплеуху.

– Это большевик! Большевик!.. – возопила дама, шарахаясь от Павла, который надвигался на нее, занося руку для нового удара. Видимо, более бранного слова не нашлось в ее лексиконе. На ее лице, как на бумаге, был написан шок, вызванный вопиющим потрясением устоев: сколько лет копила деньги, сумела в кои-то веки выбраться из своей Вятки или Сызрани в благословенный Крым, можно сказать, приобщилась к избранному обществу – и все для чего? Чтобы какой-то хулиган съездил тебе по физиономии!..

Второй раз она получить не успела – городовой перехватил руку Павла.

– Сейчас, голубчик, загремишь у меня в кутузку – разом буянить отучишься!

Лиза попыталась остановить решительного стража:

– Это Павел Зенкевич, помощник профессора Кудрявцева! Вы же знаете профессора?..

– Как же-с, знаем-с! – городовой машинально подтянулся и даже сделал движение, чтобы взять под козырек. Однако отступать он не собирался: – Только на людей нападать все равно никому не дозволяется! Пожалуйте в участок, там и разберемся. А вы, сударыни, – обратился он к пострадавшим дамам, – следуйте за нами, заявление об ущербе напишете…

К тому моменту даже старшая начала что-то соображать. Она смотрела на Лизу, и у нее все сильнее отвисала челюсть. Возможно, Зенкевич, знавший много мудреных слов, мог бы сказать, что она переживает когнитивный диссонанс. Ее компаньонка, взяв дело в свои руки, залепетала:

– Но мы не можем в таком виде… Нам переодеться надо и вообще… Мы потом придем, потом! – закричала она уже издали, вместе со старшей спутницей спеша удалиться.

– Что же вы им даете уйти?! – возмутился Павел. – Это их, а не нас надо задерживать! Вот кто пострадавшая!.. – указывал он на Лизу. – Если вы поведете ее в участок, я этого так просто не оставлю!..

– Тихо, тихо, Павел! Что на вас вдруг нашло? Люди же смотрят..! – уговаривала его Лиза, поеживаясь под взглядами скопившейся публики – к счастью, немногочисленной, состоявшей по преимуществу из кустарей, уже притащивших на продажу всевозможную мелкую дребедень из ракушек и сердолика. Скандалы с участием столичных гостей были для них делом привычным.

– Ну и пусть смотрят! – бушевал Павел, которого городовой тащил прочь. – Пусть видят, что у нас полиция вытворяет! Это покушение на гордость нации, пусть все так и знают!

– Павел, я, само собой, люблю, когда мне льстят, – заметила Лиза, – но это, право, чересчур. А то вы мне совсем голову вскружите. Таких, как я, когда-то от церкви отлучали и в приличные дома не пускали…

Павел, сраженный ее едким тоном, сразу сконфузился и притих. Ведя свободной рукой велосипед, колесо которого явственно выписывало «восьмерку», он лишь негромко клокотал, как чайник, только-только снятый с огня:

– Убить ее мало было!.. Что она себе позволяет?! Сама она… сама… – и он только хлопал ртом, не в силах выговорить страшное слово. – Чтобы я стерпел, как она такое о вас говорит?!..

О том, что Зенкевич глубоко неравнодушен к своей знаменитой родственнице, Лиза, конечно, давно догадывалась, но была уверена, что ему никогда не хватит смелости заявить об этом сколько-нибудь откровенно. А вот, поди ж ты, погруженность в алгоритмы Тьюринга, или как их там, не помешала ему встать на защиту дамы сердца, когда ее честь оказалась под угрозой! Лиза понимала, что справедливость требует как-то отблагодарить Павла – но боже мой, какие же оболтусы эти мужчины, и как они умеют выбрать момент, когда их забота оказывается решительно некстати!..

Хотя Лизу впервые лишили свободы, это событие почти не задело ее чувств, теряясь на фоне прошлых сильных впечатлений, которые ей так щедро дарило субботнее утро. Пока городовой вел их с Павлом по набережной, мимо стендов туристских бюро, обклеенных яркими открытками, на которых под надписью «С приветом из Крыма» изображались либо нафиксатуаренные усатые красавцы, либо завитые ангелоподобные девушки на фоне главных местных достопримечательностей – Воронцовского дворца, мисхорской русалки и прочего, – мимо плакатов, заманивавших на рыбалку обещаниями невиданных уловов кефали, бычка, ставриды и чуть ли не белуги, мимо объявлений, приглашавших на незабываемые, романтические прогулки по морю под парусом, Лиза ощущала лишь легкую досаду на очередное дурацкое осложнение, а еще больше – злорадство при мысли о том, как сейчас тетя Клава задаст жару здешним держимордам. Жаль, что ее тут с самого начала не было, она бы этих расфуфыренных скандалисток мигом поставила на место!

Так они дошли до участка, размещавшегося в закоулке за автостанцией, куда его будто специально задвинули как нужную, но не слишком презентабельную вещь. Уже у дверей на Лизу дохнуло затхлостью присутственного места, которую не могли развеять даже анархически пестрые платаны по обе стороны от входа, погружавшие проулок в приятную тень. Едва оказавшись на пороге участка, Павел вновь принялся качать права. Он первый кинулся к собственноручно восседавшему за барьером приставу Самоедову и, потрясая кулаком у него под носом, заявил:

– Требую немедленно отпустить госпожу Тургеневу! Вы не имеете никакого права ее задерживать! Это произвол и беззаконие! Я буду жаловаться президенту! – взывал он к висевшему на стене портрету Врангеля; тот, по местной традиции изображенный в виде главкома Крымской армии, в кубанке и черкеске с газырями, испепелял врагов белого движения грозным взглядом, устремленным куда-то в пыльный угол под потолком.

У полусонного Самоедова, ошалевшего от неожиданной атаки, только глаза на лоб лезли. Точно так же они лезли и у Левандовского, который при появлении задержанных как раз что-то втолковывал приставу. Пожалуй, ради того, чтобы увидеть летчика в таком состоянии, стоило и под арест попасть. Но Лиза не стала тратить времени на объяснения.

– Евгений, придется вам опять меня выручать, – сказала она. – Прошу вас, отправляйтесь к нам домой и пришлите поскорее Клавдию Петровну! Они тут у нее мигом по струнке забегают!

– Есть прислать Клавдию Петровну, – кивнул тот, не вдаваясь в лишние расспросы. – А с покойником пусть сами разбираются. Таких тугодумов, как ваши служаки, еще поискать надо!..

И он удалился, а Лиза присоединилась к стражам порядка в попытках утихомирить Зенкевича. Становиться главной героиней скандала совсем не входило в ее планы. Наконец, Павел смирился и стал отвечать на протокольные вопросы Самоедова, цедя реплики так, будто делал крайнее одолжение, а Лиза примостилась на откидном сиденье у стены и сложила на коленях руки, чтобы по возможности скрыть неподобающую вольность своего наряда. Ей хотелось убраться, пока не нагрянули газетчики. Она уже мысленно видела, как это зловредное племя мчится в Симеиз на крыльях сенсации, хищно готовя к бою свои «лейки» и «роллейфлексы», заправляя в них пулеметные ленты фотопленки, взводя курки затворов и, словно орудия – снарядами, заряжая вспышки лампочками.

Все же газетам в тот день не пришлось писать об артистке, угодившей в полицию. В то время как писарь под одуряющее бормотанье радио с томительной медлительностью выводил на бланке: «Девица Елизавета Тургенева, православная, 26 лет…», посреди полупустого помещения, по раннему времени еще не успевшего заполниться своеобычным комплектом подгулявших отдыхающих, дамочек легкого поведения и карманников, непонятным манером как бы сам собой образовался, выпрыгнув чертиком из табакерки, новый господин, немолодой, но такой щеголеватый, что место ему было никак не в участке – только в загородном клубе. И хотя он был в штатском, Самоедов сразу же вскочил, вытянул руки по швам и нагнулся поверх барьера в угодливом полупоклоне.

Лизе почудилось, что где-то она этого господина уже видела: что-то неуловимо знакомое было в его холеном, каком-то нерусском лице, изысканность которого странным образом лишь подчеркивалась заметным шрамом, проходившим по щеке пониже уха. Под стать лицу был и светлый костюм от Ворта. В руке незнакомец держал тонкую трость черного дерева, запонки на его манжетах отливали перламутром, посверкивала бриллиантовая булавка в галстуке, шею облегал стоячий воротничок. В эту картину утонченности грубо вторгалась лишь одна чужеродная деталь: на пиджаке незнакомца отсутствовала нижняя пуговица. Она не расстегнулась – нет, была отодрана с мясом, и на ее месте лишь торчали обрывки ниток.

Пока Лиза напрягала фантазию, размышляя, в каком приключении мог побывать костюм этого господина – видать, не у нее одной день с самого утра шел наперекосяк, – незнакомец окинул взором помещение, и его взгляд, пробежав по казенной окраске стен и портретам конспираторов, смутьянов, убийц и прочих объявленных в розыск злодеев, куснул Лизу ледяным жалом, но моментально потеплел, и лицо незнакомца расцвело радушной улыбкой.

– Боже мой, кажется, это госпожа Тургенева!.. Какому счастью я обязан удовольствием встретиться с вами? Или следовало бы сказать – «несчастью»?.. Ах да, не имею чести быть представленным! Ян Бондаренко, ялтинский негоциант, – назвался незнакомец и тут же напустился на Самоедова: – Что же ты, милейший, таких людей задерживаешь? Тебя сюда поставили ловить воров и бродяг всяких, а ты что учиняешь?! Смотри у меня, пожалуюсь господину Мавродаки, тебя в два счета на Сиваш отправят комаров кормить!..

Не прошло и пары минут, как Лиза и Павел уже покидали участок. Бондаренко вышел вместе с ними. На улице его поджидал монументальный лимузин, выпучившийся на прохожих двумя тесно посаженными глазищами фар. По радиатору в форме рыцарского щита и венчавшему его серебристому лебедю, изогнувшему крюком змеиную шею, в автомобиле можно было опознать «Паккард». Сидевший за рулем шофер – косоглазый японец со странным рыжеватым отливом волос, – мигом выскочил наружу и услужливо распахнул перед Лизой дверь.

– Позвольте оказать вам еще одну услугу, – предложил Бондаренко, – и доставить вас домой или куда вам будет благоугодно…

Лиза заколебалась. Садиться в машину к незнакомцу, даже к такому любезному, ей совсем не хотелось, тем паче памятуя, чем закончилась встреча с Левандовским, тоже явившимся к ней спасителем. Уж больно приветливо распашные двери заманивали ее в обширное нутро лимузина, уж больно завлекающе скалился рыжий японец, со своими косыми глазами похожий на артиста, загримированного под Мефистофеля… А кроме того, приглашение явно не распространялось на Павла, а ведь бросать его, как-никак, было бы сейчас верхом неблагодарности. К облегчению Лизы, ее избавила от раздумий Клавдия Петровна, подкатившая на фаэтоне с возницей-татарином на козлах. Такие экипажи, разукрашенные с варварской роскошью, выполняли в поселке роль таксомоторов.

– Поди-ка сюда, Лизавета! – окликнула тетка племянницу голосом, не допускавшим и намека на непослушание. – Право слово, за тобой глаз да глаз нужен! Не успела одна на улицу выйти, сразу в участок загремела! Как была беспризорницей, так и осталась! – прибавила она, намекая на три года, проведенные Лизой в сиротском приюте, пока ее с братом не разыскали и не забрали к себе Кудрявцевы.

– Видите, у меня строгий конвой, – развела руками Лиза.

Ялтинский негоциант понимающе улыбнулся и откланялся. Вслед за ним хотел сбежать и Павел, отговариваясь тем, что никогда не завтракает у Кудрявцевых, да и вид у него слишком затрапезный, однако Лиза пресекла его поползновения, заявив:

– Стало быть, нашел, заступился, проявил героизм – а теперь в кусты? Нет уж, извольте хоть раз почтить нас своим присутствием! К тому же, – невинно добавила она, – разве вы не желаете познакомиться с Левандовским? Я вас даже представить друг другу не успела.

Она не без тайного злорадства следила, как на лице Павла отражается сложная гамма чувств, но тот не посмел перечить, лишь отпросившись сдать велосипед в ремонт.

Пока он отводил свой пострадавший транспорт в ближайшую слесарную мастерскую, Лиза поспешила спросить, надеясь улизнуть от словесного разноса:

– Тетя, вы знаете этого Бондаренко? Кто он такой?

– Да ты что, Лизавета, который день уже в Крыму, а про него еще ничего не слыхала? – удивилась Клавдия Петровна. – В большой силе человек, с самим Дурново дружбу водит. Ведет себя как олигарх, а сам, видать, из той шантрапы, что при революции наверх всплыла, да так там и зависла. Шрам через всю рожу, а туда же в высший свет тянется! Да еще ученого из себя строит. Помню, столкнулись мы с ним на одном приеме, так этот молодчик пристал к Аркаше как банный лист – все просил, чтобы тот ему лекцию о своих опытах прочел…

– И что же?..

– Не на таковских напал! – гордо сказала тетка. – Как Аркаша пошел про протоны с квазитронами толковать, про эм-цэ-квадрат да про закон Гейдельберга, тот мигом скис!

– Не Гейдельберга, а Гейзенберга… – хмуро поправил вернувшийся Павел, устраиваясь на жестком сиденье коляски напротив женщин.

Лошадь, позвякивая побрякушками на сбруе, потащила экипаж в гору.

– Да хоть Гинденбурга!.. – отмахнулась от Павла Клавдия Петровна. – И ты с ним водиться не смей, если тебе жизнь дорога! – приказала она Лизе. – Он к себе глупых девиц заманивает, подмешивает им в шампанское какую-то дрянь, от которой те сознание теряют, и вытворяет с ними все, что хочет. Вот так же Лялечка Муромцева, дочка госпожи Овцыной, пострадала. Пошла, дурёха, к нему какие-то восточные редкости смотреть, а потом очнулась где-то под Гурзуфом, избитая и только что не голая.

– Муромцева? – переспросила Лиза. – Это у нее муж застрелился?

– Ну да, – кивнула Клавдия Петровна. – Какие-то секретные бумаги у него пропали. Вот так ей не повезло, бедняжке – и супруг пулю в лоб пустил, и сама в историю влипла.

– А что же Бондаренко? Неужели это сошло ему с рук?!

– Что ж не сойти, если они с Дурново не разлей вода? Кто бы иначе Бондаренке позволил целый дворец построить на Поликуровской горке, с пальмами и фонтанами? Дурново ему почти все подряды дает, а половину тех денег, которые Бондаренко от города за них получает, сам же себе в карман кладет. Это, моя милая, называется «откат». Вот давеча эта шайка затеяла строить объездное шоссе вокруг Ялты. Так если их смету почитать, можно подумать, что они его золотом мостить собираются! Сколько я Аркаше твержу, что об этом в газету нужно написать, да он никак у меня не раскачается!..

Она продолжала изливать праведный гнев и на ворье, правящее бал в стране, и на мужа, за своей наукой позабывшего о гражданском долге, но Лиза ее уже не слушала. Кое-что прояснилось – по крайней мере, стало понятно, с какой стати этот человек способен устроить разнос полицейскому приставу. Но Лизу по-прежнему интриговала оторванная пуговица, а главное – не давала покоя память о взгляде Бондаренко, проникающем на самое дно души и пробуждающем какие-то смутные, невнятные воспоминания, слишком нечеткие, чтобы из них сложилось что-то определенное.

Глава 4

Как уже было сказано, супруги Кудрявцевы обитали на вилле «Ксения», располагавшейся в самом центре Симеиза, у начала кипарисовой аллеи. Этот псевдоготический особняк со множеством балкончиков и башенкой, увенчанной острым шпилем, был самой представительной из всех вилл, которыми в начале века Симеиз застроили предприимчивые братья Мальцевы. Возможно, именно поэтому ее и выбрала Клавдия Петровна, за несколько лет вполне здесь обжившаяся.

Сама Лиза предпочла бы жить не в этой помпезной громаде, находившейся в чрезмерно людном месте, а в одном из тех романтических особнячков из ракушечника, что стояли ближе к подножью Кошки. Впрочем, комната, отведенная ей теткой в башенке «Ксении», была снабжена балконом, откуда открывался такой вид, который совершенно примирял Лизу с этим жилищем.

Поднявшись к себе, Лиза распахнула дверь на балкон и стала переодеваться. Она только-только скинула платье, как с бесцеремонным «Лизавета Дмитриевна, это я» в комнату вошла горничная Дуся, слегка смутив молодую хозяйку. Дуся была бойкой и кокетливой девицей, к тому же статной и отлично сложенной, отчего не знала недостатка в поклонниках. Клавдия Петровна вывезла ее из деревни, но Дуся очень быстро освоила городской стиль, в придачу овладев свойственным русским людям умением в первую голову обучаться всему самому сомнительному и малопохвальному. С самого приезда Лизы горничная ходила за ней хвостом, стараясь набраться новейших голливудских манер. С нее сталось бы вообразить, что пресловутые привычки Джин Гарлоу переняла вся Америка, и тоже взять их на вооружение, наповал разя своих кавалеров.

– Давайте ваши мокрые вещи, Лизавета Дмитриевна, – сказала она. – Пойду развешу. Вас причесать?

– Спасибо, я сама, – отказалась Лиза, продираясь гребешком сквозь влажные локоны. Еще найдет в волосах у хозяйки хвою, вот и объясняй ей тогда, что это было за купание!.. – Пойди лучше проследи, чтобы Зенкевич хоть руки вымыл. А то он так и выйдет к завтраку.

– Сейчас, Лизавета Дмитриевна, – пообещала Дуся, не трогаясь, однако, с места. – Вот не чаяла такого гостя увидеть!.. – сказала она с придыханием, мечтательно закатывая глаза, хотя ее восторг относился совсем не к Павлу. – Надо же, сам Левандовский!.. Вы с ним у моря встретились, да? Теперь все соседи обзавидуются!

– Вот погоди, – засмеялась Лиза, – позову к нам Пожарова, тебе тоже будет что вспомнить!

– Ваш Пожаров старый и толстый, – надула губы Дуся. – А Левандовский – красавец, орел!.. Лизавета Дмитриевна, – переменила она тон, подпустив в голос вкрадчивости, что всегда предваряло у нее не слишком скромную просьбу, – а можно у вас попросить…

– Опять автограф?

– Ага, автограф. Для Вартана, приказчика у господина Спендиарова…

– Что ж ты ему даришь портреты с моим, а не с твоим автографом? Он мог бы и твою карточку захотеть!..

– Вы уж прямо скажете, Лизавета Дмитриевна!.. – зарделась Дуся. – Да зачем ему моя карточка, ему вашу получить завлекательнее!.. Так я вам сейчас фото принесу!..

Лиза вздохнула. Так и есть, прислуга да приказчики – вот ее почитатели. И сколько серьезных ролей она ни сыграла – ей не вырваться из заколдованного круга. Не прогадала ли она, пойдя на поводу у своего таланта – или того, что принимала за талант в те дни, когда молодой, но упрямой дурочкой выбрала эту профессию, прельстившись ее обманчивым блеском? Не напрасны ли ее мечты о признании, сравнимом с тем хотя бы, какое имеют на театральных подмостках такие кумиры публики, как Коонен или Пашенная? Или только в Америке и можно на это рассчитывать? Да, именно эта мысль заставила ее отправиться на другой конец света, но хотя сам великий и ужасный Тичкок, заявлявший, что «актеры – это скот», вроде бы остался ею доволен, других ролей, несмотря на заключенный контракт, для нее за морем пока что не нашлось – вот ее и отпустили домой на побывку. Но ей-богу, если звездами Голливуда сумели стать шведка Густаффсон, венгерка Путти и даже, прости господи, еврейка Хеди Кислер, начинавшая с того, что нагишом скакала перед камерой, то почему бы этого не сделать россиянке Тургеневой? Может, тогда на нее перестанут смотреть как на гулящую девку, лишь по недосмотру не получившую желтого билета?..

Но странное дело – инцидент с Левандовским, не идя у нее из головы, вспоминался уже не как досадное, а пожалуй, что и завидное приключение. Через распахнутую балконную дверь, теребя края тюлевой гардины, в дом любопытным гостем пробирался ветерок, легонько щекотавший тело своими невидимыми струйками. Вместе с ним прилетала игравшая где-то по соседству музыка: сперва мяукала гавайская гитара, но затем пластинку переменили, и зазвучало знойное танго, чьи глуповатые слова пробуждали в Лизе какую-то хмельную радость. Ей казалось – она готова взлететь, как взлетала тогда, нагая и невесомая, на сильных руках, ничем не прикрытая ни от их прикосновений, ни от просоленного морского воздуха. И Лиза, прихорашиваясь перед трюмо, обнаружила, что мурлычет себе под нос:

Ты не знал, не видал, как я страдаю.

Ты жестоким был, ты со мной шутил,

Ты казался чужим.

Все прошло, и легко на сердце стало.

Ты со мной сейчас, и ласкает нас

Ночь дыханьем своим…

– Да вы никак влюбились уже, Лизавета Дмитриевна! – заметила вернувшаяся Дуся. – Вот я вам карточку принесла, а вы спускайтесь поскорее, все вас ждут!

– В кого это я влюбилась, скажите на милость?! Смотри, уеду насовсем в Америку, кто тебе тогда будет для приказчиков автографы раздавать? Может, впрок наготовить, чтобы ты мне лишний раз не докучала?

– С чего это вы – опять в Америку? – Дуся как будто бы даже обиделась. – Небось, одного раза хватит! К вам такие люди приходят, а вы – в Америку!..

У приказчика Вартана явно была губа не дура. Он выбрал карточку с Лизой в роли Ларисы – в платье с турнюром и корсетом, из которого двумя пухлыми полушариями выпирала грудь, казавшаяся значительно пышнее, чем была на самом деле. Как раз после этой роли на Лизу обратили внимание голливудские воротилы, и ей иногда приходило в голову – не из-за платья ли?

Схватив самописку, Лиза энергично чиркнула поверх фото: «ЛизТур» – и поспешила к завтраку.

Стараниями Клавдии Петровны столовая превратилась во второе издание старого московского дома Кудрявцевых на Ордынке, словно не было ни мировой войны, ни революции, ни последующего хаоса, а время остановилось для хозяйки в тот год, когда она познакомилась с будущим мужем при весьма романтических обстоятельствах: тот защитил ее на студенческой демонстрации от казачьей нагайки.

Сама Клавдия Петровна, вышедшая к завтраку в кружевном матинэ, восседала во главе стола. Никто бы не догадался, что эта гранд-дама с подобием морской ряби на тщательно завитой голове когда-то бестужевкой участвовала в комитетах помощи забастовщикам. Но как ни силилась она содержать дом так, чтобы все оставалось в нем, как в старые добрые дни, как ни следила, чтобы сияла бликами надраенная до блеска посуда, чтобы на буфете в ряд чинно выстроились мраморные слоники, а поверх телевизора со слепым бельмом крохотного экрана – уступки прогрессу, никаких передач, впрочем, здесь не ловившего, – непременно лежала бы салфеточка, сошедший с ума мир все равно вторгался в жилище вместе с заголовками на листе «Нового слова», за которым спрятался профессор Кудрявцев – пусть даже для него самого чтение утренней газеты давно превратилось в ритуал, подтверждавший незыблемость мироздания.

Напротив профессора усадили Левандовского и Бобу – последний ради гостя нацепил галстук-бабочку, но и с ней вид у него был, как всегда, взъерошенный и растрепанный. Правда, по его простецкому лицу, которому малость прибавляли солидности огромные роговые очки, трудно было заподозрить, что он способен на отчаянные авантюры, вроде подъема на ту же Кошку по отвесным скалам. Он притащил с собой кипу вырезок и фотографий, которыми завалил вокруг себя все свободное место, и даже за столом продолжал что-то увлеченно вещать Левандовскому, слушавшему его с вежливым вниманием. Летчик при появлении Лизы приподнялся, готовый быть ее верным слугой. Но Лиза, проигнорировав присутствие нового знакомца, поспешила пробраться на свое место.

Ее стул находился между Бобой и Павлом, который с ужасом созерцал бесчисленное множество расставленных на столе молочников, судков, менажниц и прочих предметов посуды, в которых было бы трудно разобраться и не такому витающему в эмпиреях человеку. Завтрак у Кудрявцевых, как и все, что проходило через руки Клавдии Петровны, отличался обстоятельностью. Всем сразу же выдали овсянку – ее не получил лишь профессор, которому супруга, заботясь о его здоровье, прописала особую диету. Дуся, артистически оттопырив попку, поставила перед ним тарелку со шпинатом, которую держала самыми кончиками пальцев, словно дохлую мышь за хвост. Когда Аркадий Аристархович, шумно захрустев газетой, сложил ее и отдал горничной, стало видно, что выглядит он в самом деле неважно, и вряд ли причиной тому было переутомление: несмотря на целебный крымский климат, кожа на его лице была бледной до синевы, руки покрывали пятна йода, которым профессор лечил непроходившие нарывы, а некогда могучая шевелюра – густые усы и окладистая седая борода, придававшие ему вид генерала от науки, – выпадала прямо на глазах.

Сама же горничная успела вырядиться в почти неприлично короткую юбчонку и щедро надушиться «Крымской розой». Бедный приказчик Вартан! – подумала Лиза. Плакали дусины кавалеры. Теперь она любому припомнит, что прислуживала самому Левандовскому. И то сказать, гость такого уровня, пожалуй, появлялся у них в доме впервые. Нильс Бор или Макс Планк были не в счет – их имена ничего не говорили ни Дусе, ни ее ухажерам; а коллег Лизы по актерскому цеху не жаловала Клавдия Петровна.

Хмуря брови, Лиза смотрела, как Дуся вертится рядом с Левандовским, давая ему полный обзор глубин своего декольте, в котором, точно, было на что поглядеть. В пику дусиным ужимкам Лиза принялась демонстративно ухаживать за Павлом: то намазывала ему масло на гренок, то протягивала сахарницу, то подавала вазочку с медом, отгоняя ложечкой приблудную осу, и Зенкевич напрасно мямлил: «Нет, нет, Лиза, что вы, не надо, давайте лучше я вам…» Против своей воли она, однако, прислушивалась к тому, что говорил Боба, изобильно рассыпавший по камчатной скатерти крошки, и приглядывалась к его вырезкам, на которых изображались причудливые каплевидные или веретенообразные машины с острыми, позаимствованными из авиации плавниками. Этим зализанным болидам на колесах самое место было среди межзвездных кораблей, инопланетных пейзажей, космоплавателей в блестящих скафандрах и полуголых девушек в щупальцах у чудовищ, украшавших обложки журнальчиков с крикливыми названиями – «Удивительные истории», «Изумительные истории», «Сверхнаучные истории», – пачку которых Лиза привезла брату из Америки: Боба был большим охотником до подобного чтива.

Вскоре ей стало ясно, и о чем идет речь, и в чем вообще причина приезда Левандовского к Бобе: тот уговаривал летчика сесть за руль сверхбыстроходной машины и побить мировой рекорд скорости. Машина, правда, существовала лишь на бумаге, но по словам Бобы, получить финансирование, особенно если в проекте примет участие Левандовский, было плёвым делом – Рябушинский-младший, главный акционер АМО, сам горел желанием отобрать рекорд у англичан. До шестисот верст в час оставались сущие пустяки, и Боба был готов на все, чтобы воспользоваться шансом.

Оседлав любимого конька, Боба вдохновенно вещал про решительного Кэмпбелла, на своих «Синих птицах» штурмовавшего один рекорд за другим то на пляже в Дайтоне, то на соляных полях Бонневиля; про доблестного Генри Сигрева, отдавшего жизнь за то, чтобы стать рекордсменом и на суше, и на воде; про невероятную дуэль Эйстона и Кобба и про их аппараты с тысячами лошадиных сил в утробе; о случаях поразительных неудач и невероятного невезения, о капризах погоды и выходках техники, об отваге и безрассудстве, – а вместе с терминами, которыми он пересыпал свой рассказ – «беспротекторные шины», «независимая подвеска», «центробежный компрессор» – по столовой будто плыл тот же букет из бензина, смазок и прочих технических ароматов, который обычно пропитывал одежду Бобы, но в его устах все эти словечки звучали так аппетитно и заманчиво, что устоять перед их чарами мог бы только самый закоснелый гуманитарий.

Уже и Павел одолел свою кашу, и Дуся разлила всем кофе, и даже профессор, поковырявшись в шпинате, прислушивался к этим рассказам, а Боба и не думал закругляться. Тщетно сама Клавдия Петровна пыталась вставить в его речь хоть слово. Боба поневоле приумолк, лишь когда в гостиной зазвонил телефон и горничная, ответившая на звонок, высунулась в дверь с негромким: «Лизавета Дмитриевна, вас!»

Лиза с досадой встала из-за стола. Опять начинается – то ли воздыхатель очередной по ее душу, то ли кому-то интервью понадобилось. А приучить Дусю сперва спрашивать, кто звонит и по какому делу, а уж затем звать молодую хозяйку к аппарату, никак не удавалось – Дуся была твердо уверена, что толпы поклонников никому не могут быть в тягость.

– Госпожа Тургенева? – незнакомым голосом бойко откликнулась трубка на ее «Алло!» – С вами говорит Ялта, сыскное отделение. Не позволите ли отнять у вас минутку вашего бесценного времени по поводу смерти Никифора Костанжогло? Вы свободны сегодня? За вами заедут через полчаса, высылаем машину, – и трубка, не дожидаясь возражений, дала отбой.

Лиза несколько секунд переваривала неожиданный звонок, вслед за которым нахлынуло и недовольство, и недоумение, а главное – пробежавшее холодными пальцами по коже беспокойство. Поборов спазму, сдавившую горло при мысли об остекленевших глазах Костанжогло, она сказала в умолкшую трубку, повысив голос так, чтобы он был слышен в гостиной:

– Погодите, я сейчас Евгения Михайловича спрошу!

Звать Левандовского ей не было нужды – тот, правильно поняв смысл реплики, уже сам стоял в дверях. Лиза показала глазами, чтобы тот прикрыл дверь, и спросила, предоставив собеседнику любоваться ее затылком:

– Евгений, вы кому-нибудь говорили, что труп мы вдвоем обнаружили?

– Никак нет, – сказал Левандовский. – Собственно, не факт, что до вашего пристава вообще дошли мои слова про труп. Чтобы таким, как он, что-то втолковать, нужно одно и то же раз пять повторить, а я и одного-то раза не успел…

– Тогда как вы объясните вот это? – и Лиза, все же соизволив вновь повернуться к нему лицом, рассказала, кто и зачем вызывает ее в Ялту.

– Ей-богу, Лиза, – Левандовский развел руками, – я не обмолвился ни одной живой душе! Более того, не понимаю, каким образом обо всем так быстро в Ялте проведали? Может быть, этого Костанжогло, как говорится, «пасли» и видели, что мы были рядом с трупом? Но к чему тогда ваши показания – они сами все должны знать лучше нашего. Как хотите, но что-то тут неладно… Не стоит, наверное, вас туда отпускать.

– Чтобы они сюда явились меня допрашивать?! Еще надо придумать, что тете сказать, а то не сносить мне головы, если она узнает, что мы в кустах трупы разыскивали вместо того, чтобы вкушать простоквашу с гренками! Вы-то, надеюсь, ей не проговорились? Нет, – добавила она, чуть поразмыслив, – я не успокоюсь, пока не выясню, что все это значит.

– Я еду с вами, – объявил Левандовский.

На миг ей опять стиснуло грудь – не от тревоги, а от вновь промелькнувшего ощущения взлета. Но, мысленно упрекая себя и за излишнюю восторженность, и за въевшееся в кровь лицемерие, она сказала капризным тоном женщины, уставшей от опеки надоедливых кавалеров:

– Да что вы, Евгений, зачем вам так усердствовать? Ничего со мной не случится! И кроме того, вы же к Бобе приехали. Мне неловко будет, что вы из-за меня сбегаете, не успев с ним поговорить.

– Не волнуйтесь, такие дела за раз не решаются. И потом, выслушать его я уже выслушал, а сходу давать согласие все равно не собирался.

– Ну что ж, – Лиза изобразила кокетливое равнодушие, – если вам больше нечем заняться, составьте мне компанию. Буду рада. Только о трупе – ни слова! Мы едем в Ялту готовиться к премьере.

Вернувшись с этим напутствием в столовую, она с места в карьер соврала:

– Тетя, это насчет премьеры завтрашней звонили. Для чего-то я им там понадобилась. И не переживайте вы, что я опять без эскорта останусь – со мной Евгений Михайлович вызвался поехать.

Лицо у Павла вытянулось так, что на него было больно смотреть, а Боба недовольно дернулся, но на этот раз Клавдия Петровна не дала ему и слова вымолвить, ответив племяннице:

– Какая уж теперь премьера после твоих выходок! Я платье новое заказала, а ты такое вытворяешь! Как же я с тобой в обществе покажусь?..

– Вы так и не объяснили, что за премьера, – сказал Левандовский, снова приходя Лизе на выручку.

– Картина новая, с Самсоновым, – объяснила Лиза. – «Капитан поднебесья». Наши с ним сцены еще год назад были сняты, но там столько комбинированных съемок, что их никак закончить не могли. И вот, наконец, смонтировали – подгадали как раз к моему приезду. А вы плакатов не видели? Ничего, еще увидите.

– Надеюсь, вы меня контрамаркой снабдите?

– Можете не сомневаться! Там как раз по вашей части – летчики-пилоты, коварные враги, отважный герой совершает подвиги, и бурная любовь на этом фоне.

– Вот как? Придется весь Качинский аэродром с собой привести. Я там сейчас пребываю на задании, – пояснил он.

– Приводите, приводите, – одобрила Клавдия Петровна. – Хоть будет кому за нашей Лизаветой ухаживать, а то она что-то в девицах засиделась… Двадцать семь через неделю стукнет, и что? Ни кола, ни двора, только съемки эти несчастные!

– Тетя, вы нашу Лизу не обижайте, – хмыкнул Боба. – Может, у нее призвание – служить искусству!

– Служить искусству, сказал тоже! Вот Книппер-Чехова – она искусству служит! А у Лизаветы хоть бы роли приличные были – так нет же, всяких профурсеток играет, смотреть тошно! Дуся, дай сюда газету! – велела тетка горничной. – Что-то там про нее мелькало…

Поднеся к глазам висевший на шее лорнет, Клавдия Петровна принялась изучать поданную ей газету. Пролистав страницы с заголовками об осаде Тобрука, о монархической оппозиции в Думе и об очередном инциденте на маньчжурской границе, она нашла фотографию племянницы и погрузилась в чтение заметки, проговаривая про себя слова шевелящимися губами. Боба, пользуясь паузой, хотел было продолжить разговор про рекордные машины, но едва он открыл рот, как тетка провозгласила:

– Ну вот хотя бы!.. – и зачитала вслух: «…знаменитых розыгрышей Тичкока госпоже Тургеневой избежать не удалось. Он пригласил ее на обед, где все блюда, включая суп, были голубого цвета и поданы на голубой посуде – все, по словам Тичкока, подобранное под цвет глаз его гостьи…» И ты, Лизавета, среди такой публики крутишься! Что ж ты миллионера никакого в своем Голливуде не раздобыла?.. Или вон, в Ливадии изволит гостить наследный князь Монако. Вот с кем тебя надо познакомить! Как раз подходящая партия.

Лиза кисло улыбнулась. Проектов подобного рода у тетки было множество, и по большей части все такие же фантастические. Клавдия Петровна питала твердое убеждение, что с ней охотно породнятся даже царствующие особы – недаром в Стокгольме ей пожимал руку сам шведский король!

– Он, поди, место себе присматривает, чтобы было куда сбежать, если немцы надумают его казино конфисковать, – попыталась отшутиться Лиза. – Ну, и зачем мне князь без княжества?

– Если так дело пойдет, – буркнул Боба, – сами без страны останемся. Как они всех под орех разделали, а? В прошлую войну четыре года в окопах ковырялись, а тут раз-два – и уже по Шан-Зелизе маршируют!

– Да ну тебя, Боба! – фыркнула Лиза, которая терпеть не могла разговоров о войне. – Что за пораженческие настроения? Смотри, еще загремишь в цепкие лапы Андрея Леопардовича!

Упоминание о грозном прокуроре Андрее Леонардовиче Верховском и его Комиссии по расследованию антироссийской деятельности кого угодно могло ввергнуть в священный трепет. Верховского не зря прозвали Леопардовичем – он прославился тем, что еще в семнадцатом году выписал ордер на арест пресловутого Ульянова-Ленина, а впоследствии яростно выискивал всевозможных врагов отечества.

– Что ты меня стращаешь Андреем Леопардовичем! – взвился Боба. – Хватит уже, большие чистки давно кончились! Никакие это не пораженческие настроения, а простой здравый смысл!

– По-твоему, немцы – такие дураки, снова затевать войну на два фронта? – прогудел профессор. – Думаешь, они за четверть века ничуть не поумнели? Зачем немцам сейчас идти на нас войной, если раздавить Англию им ничего не стоит? Бросок через Босфор, одна армия – через Палестину на Синай, вторая – к иракской нефти. Египет берется в клещи, а там британцам и против Роммеля-то еле-еле сил хватает. И едва Суэц будет у немцев в руках, Британская империя развалится. Мятеж Рашида Али выдает их планы с головой.

– Да, но кто же пропустит немцев через Турцию? – возразил Боба.

– А кто их там остановит? Сами турки? Это смешно. Они хоть завтра готовы за рейх воевать, да только англичан боятся.

– Допустим, – не сдавался Боба, – и что потом? Германия на этом остановится? Самое время настанет с восточным соседом разобраться! Забыли уже, дядя, речи фюрера про жизненное пространство? А мы ему чем ответим? Что мы сможем выставить против немецких танковых клиньев? Конницу с тачанками?

– Пусть в стране с танками не густо, – таинственно произнес профессор, самодовольно подергивая себя за бороду, – зато у нас найдется кое-что, от чего никаким немцам не поздоровится!

– Это что же, дядя, весь мир гадает, как армады вермахта остановить, а у вас значит, и рецепт имеется?

– Не без того, не без того… Наука, знаешь ли, она много разных гитик умеет!

– Может, поделитесь рецептиком-то?

Павел неожиданно заерзал и задергался, будто ему под седалище подсунули раскаленную сковороду. Он раскрыл было рот, но не хватало решимости вмешаться в спор. Это заметил даже профессор:

– Ну что с тобой такое, Павел? Опять где-то германских агентов увидал? Я же тебе сто раз твердил – шпионы бывают только в кино! Какая там у тебя была картина? – обратился он к Лизе. – «Ошибка инженера Кочнева», так? Ох, уж эта шпиономания!.. Я как пропуск дома забуду, меня в мою же лабораторию не пускают, а на углу в заборе дыра, и заходи кто хочешь!

– Российская секретность! – рассмеялся Левандовский. – И мы на Каче с летного поля постоянно пастухов гоняем! И все-таки, Аркадий Аристархович, – добавил он, – лишняя осторожность в наше время никому не помешает. Сами знаете, был бы секрет, а украсть его всегда кому найдется…

– И вы туда же, батенька? Я говорил и буду говорить, что шпиономанию раздувают наши драгоценные власти, чтобы было на кого свои прегрешения сваливать! Спасибо Андрею Леопардовичу, выловил столько шпионов, сколько никогда в природе не существовало!

– Ты, Аркаша, послушал бы, когда тебе дело говорят! – упрекнула его супруга. – А то вечно ты один умный, а остальные дураки! Оттого и ученики все разбежались, один самый верный остался! – кивнула она на Павла. – Да и тот, как выясняется, вовсе не тебе верность хранит! Да-да, – объяснила она, усмехаясь, – пока ты, Лизавета, наверху одевалась, мы из него все выудили о ваших приморских приключениях!.. Понятно теперь, почему ты за князя замуж не желаешь – у тебя, выходит, и без того жених есть!..

На острый язычок Клавдии Петровне не следовало попадаться – Лизе это было прекрасно известно. Больше чем за себя, переживая за Зенкевича, готового провалиться сквозь пол, она не знала, как остановить разошедшуюся тетку, но к счастью, за окном загудел клаксон.

Глава 5

И хотя это всего лишь расторопный ахметкин дядя подогнал приведенный в порядок родстер, Лиза все равно была рада, что нашелся повод прервать завтрак. А на улице уже крякал новый гудок – не такой бархатистый и солидный, как у «Мерседеса» Левандовского, а повыше тоном, отрывистый и нетерпеливый.

– Я же просила не присылать за мной машину! – поморщилась Лиза, моментально входя в роль. – У самих найдется на чем доехать! Дуся, пойди скажи там, чтобы подождали, я сейчас соберусь!

Видно, в сыскном отделении Лизу не считали такой уж важной птицей – за ней приехал всего-навсего потрепанный «фордик-восьмерка». Да и шофер ей достался какой-то несерьезный: коренастый толстячок в косоворотке, внешностью чем-то смахивавший на дворового кота-бандита. Он поджидал пассажирку, облокотившись на распахнутую дверцу, и, явно не оставшись безразличным к прелестям горничной, охмурял ее своим красноречием, разливаясь соловьем, а та слушала его россказни, разинув рот. «…Вообразите себе, Дарья Тимофеевна, этот прохиндей вдруг как завопит чистым русским языком: «Спасите, убивают!..» – трепался посланец из полиции и сам заходился от своих баек свистящим смехом, будто исторгали из себя протяжный звук мехи гармошки. При появлении Лизы он мигом забыл про Дусю, выплюнул изжеванный чинарик, чуть поклонился, в широком замахе сорвав с круглой, стриженой под бокс головы белый картуз, и воскликнул неожиданно высоким и сиплым голосом, ничуть не вязавшимся с его плотной фигурой:

– А вот и наша звезда! Заждались мы вас трошки, Лизавета Дмитриевна! Ну, попались вы нам как кур в ощип, теперь держитесь! – и он снова засмеялся, но осекся, когда вслед за Лизой на улицу вышел Левандовский.

Летчик с легким презрением окинул взглядом и этого субъекта, и его экипаж, и осведомился с каплей барственной лени в голосе:

– Так это вы, любезный, из сыскного отделения? А документ какой у вас имеется?

– Сей момент, ваше благородие! – развязности у шофера убавилось, услужливости, напротив, сильно прибавилось. – Пожалте, вот он, наш документ! Извольте убедиться, все чин по чину – Тарас Ковбасюк, помощник следственного пристава!

– Так-так… – Левандовский, заглянув в удостоверение, вернул его владельцу. – Вот что, любезный: для госпожи Тургеневой у вас лимузин чересчур неказистый, да и неудобно ей в нем будет. Вы вперед езжайте, а я Елизавету Дмитриевну сам повезу – в мою-то машину ей сесть будет не стыдно.

Лиза, ждавшая этого приглашения, все же была задета тем, как по-командирски оно прозвучало. Опять он распоряжается, что ей делать и чего не делать! Но одного взгляда на обшарпанный, пыльный «фордик» и на стремительный «Мерседес», блиставший лаком и хромом, было достаточно, чтобы моментально сделать выбор. И посланец, назвавшийся Тарасом, тоже понял это, окончательно стушевался и даже не стал протестовать, лишь сказав с фамильярным заискиванием:

– Тильки вы уж, ваше благородие, не подкачайте – если я Лизавету Дмитриевну не доставлю в целости и сохранности, с меня бошку снимут!

– Ладно, ладно, – махнул рукой Левандовский, – трогай!

Лиза опустилась на мягкое сиденье родстера, обтянутое скрипучей белой кожей, и утонула в машине так, что верхний край приборного щитка оказался на уровне ее глаз. Левандовский нажал кнопку стартера, мотор мгновенно завелся, коротко рыкнув как злобный волкодав, и автомобиль плавно покатил вслед за «фордиком», пофыркивавшим и испускавшим из выхлопной трубы синеватые струйки дыма.

– Очень мило с вашей стороны, что вы так цените мое общество, – сказала Лиза, – но могли бы сперва и меня спросить, кого я выберу себе в спутники!

– Если вас мой скромный транспорт не устраивает, мы в момент все исправим! – отозвался Левандовский. – А я-то был уверен, что угадал ваше желание!

– Не больно-то удачно это у вас получается, – возразила Лиза. – Слишком недолгим было наше знакомство!

– Надеюсь, у нас будет шанс сделать его долгим. А кроме шуток, думаю, со мной вам будет безопаснее, чем с этим субъектом…

– Ну, это еще неизвестно, с кем мне будет безопаснее… – ответила Лиза, не в силах сдержаться: колкости так и просились ей на язык.

Левандовский резко нажал на тормоз и даже приоткрыл со своей стороны дверь, готовый выйти из машины:

– Елизавета Дмитриевна! Раз вы меня опасаетесь – садитесь за руль, и я окажусь в полной вашей власти!

– Нет-нет, Евгений! – стала отнекиваться Лиза, поспешно вцепившись летчику в руку, чтобы он не вздумал уступать ей место. – Я и машину-то водить почти не умею, а в этом скопище точно кого-нибудь собью! Я вам доверяю, доверяю! – добавила она, желая поскорее ехать дальше, пока вокруг не собралась толпа.

И впрямь, многие засматривались на машину причудливых форм, узнавали летчика, показывали на него друг другу. Курортная суббота вступала в свои права, и мир приобретал все больше сходства со сковородкой, прокаленной подползавшим к зениту солнцем. У входа на базар поверх людской толчеи и криков торгующих мальчишек плыли медоточивые голоса Козина и Лемешева из радиол, превращая воздух в душную тягучую патоку. Ноздри щипал дым от мангалов, перебиваемый жирным чадом из дверей чебуречных. То ли эти запахи, то ли что-то еще будто щекотало и теребило Лизу, наполняя желанием поскорее выбраться из этой суеты, добраться до места, покончить с неприятным делом и вернуться в мирное течение жизни.

Зазывалы с лужеными глотками предлагали публике испытать счастья, подманивая гуляющих к столикам лотереи-аллегри. «И они еще надеются что-то выиграть? – раздраженно думала Лиза про людей, клюнувших на посулы мгновенного богатства. – Разошлись бы лучше, дали бы проехать!» «Фордик» Тараса пробирался сквозь столпотворение, расталкивая его радиатором и заливисто гудя сигналом, а родстер Левандовского степенно плыл у него в кильватере. Резвые пацанята, бежавшие вслед, казалось, вот-вот ухватятся машине за бампер, повиснув на нем ненужным балластом.

– Никогда бы не подумал, что вашему дяде станут строить лабораторию в таком месте… – сказал Левандовский.

Лиза желчно усмехнулась.

– Это Клавдия Петровна так настояла, потому что Аркадию Аристарховичу здешний воздух полезен. Что-то я, правда, не вижу пока от него большой пользы. Впрочем, если с утра до ночи, как дядя, в четырех стенах сидеть, здоровье испортить легче легкого! Здесь надо гулять, в море купаться, развлекаться…

– Это у него от сидения в четырех стенах нарывы? – усомнился Левандовский. – Ваш дядя случайно газы на себе не испытывает?

– Какие газы?

– Какие? Обыкновенные – фосген, люизит, хлорциан…

– С чего бы это? – возразила Лиза, в первый момент было испугавшись при мысли о том, что дядя болен чем-то заразным, и теперь, того и гляди, у нее самой начнут выпадать волосы. Но потом она вспомнила, что у тетки никаких признаков облысения не заметно, и успокоилась. – Он у меня физик все-таки, а не химик…

– В наши дни между тем и другим разница невелика. Скажем, изотопы радия разделять – для кого задача, для физика или для химика?

– Какие слова вы знаете!.. – промолвила Лиза. – Если бы я еще понимала, что они означают!

– Неужели вы от дяди ничего не нахватались?

– Что вы, Евгений! Я – темная женщина, выше тройки по физике никогда отметок не получала, как меня дядя ни пытался натаскать… А вы, я вижу, интересуетесь наукой?..

– Я же Императорское Московское Техническое кончал. Теперь почитываю “Naturwissenschaften” в свободное время, – признался Левандовский. – Не так уж у меня его много, к сожалению…

– Ну да, вы же и здесь на задании…

– Да, – кивнул Левандовский. – Вообще это секрет, конечно, но от вас у меня тайн нет. Мы на Каче ведем испытания нового сверхтяжелого бомбовоза «Пересвет» конструкции Петлякова. Колоссальная машина, настоящий крылатый линкор. Думаю, удастся устроить, чтобы вам на нем разрешили подняться в воздух. Вот приведу завтра на вашу премьеру коменданта аэродрома, он вам ни в чем не сможет отказать. Если пожелаете, конечно.

– С удовольствием, я сама вас хотела просить! Меня тут зовут сыграть авиаторшу, вот и надо бы на пилотском месте посидеть, проникнуться ощущениями…

– Авиаторшу, говорите? А не понижение ли это в должности? – пошутил Левандовский. – Помнится, в «Первых на Луне» вы играли звездолетчицу…

– Ах, лучше не вспоминайте! – вздохнула Лиза, считавшая эту картину дурацкой, а свою роль – пустой и мелкой.

– Да почему бы не вспомнить? – возразил Левандовский. – С кем же еще к звездам лететь, как не с вами?

– Вы мне льстите! – улыбнулась Лиза. – И когда же мы летим?

– Боюсь, не скоро. Королёв который год денег не может найти, а Циолковский вовсе в нищете умер… Вечная судьба изобретателей в России! Никому они тут не нужны, а тем временем в Германии фон Браун строит одну ракету за другой. Но вряд ли это вам интересно…

– Почему же? И мне интересно, а моей героине – и подавно!..

– Что же у вас за героиня?

Лиза, уверенная, что и новая роль не принесет ей больших лавров, объяснила с небрежной усмешкой:

– Осипенко, Ганна Рейч и Амелия Эрхардт в одном лице – такая себе амазонка, затеявшая беспосадочный полет вокруг света. Я за всем этим не очень слежу, но ведь никто еще так вроде не летал?

– Эх, Лиза, не травите душу… Это же был мой проект! Мне Туполев уже готовил машину для такого перелета, но сами видите, что в мире творится – куда ни полетишь, всюду пальба. Еще собьют ненароком. Придется ждать, когда они все отвоюются.

– То-то у нашего Бобы на вас такие планы образовались! Мне даже странно было – с чего это вы вдруг решили штурвал на руль променять?

– Одно другому не мешает. Прокатиться с ветерком приятно и в небе, и внизу!

– С ветерком? Вы про шестьсот верст в час? Да это какая-то безумная скорость!

Они были уже на Верхнем шоссе – главной магистрали Южного берега. Длинный капот «Мерседеса», по-прежнему следовавшего за Тарасовым «Фордом», был нацелен на стену Ай-Петри, в контуре которой отсюда, с западной стороны, при некоторой живости воображения можно было разглядеть силуэт лежащего на спине человека – и не какого-нибудь, а, по уверениям местных жителей, невинноубиенного императора Николая, – впрочем, вряд ли они могли ответить, чей это был силуэт до трагедии в Ипатьевском доме. Казалось, что дорога проходит под самым трехсотсаженным обрывом Яйлы, хотя до него оставалось еще довольно далеко. По правую руку во всю ширь распахнулось море, обволакивая горизонт гигантской чашей в мелкой сетке волн. Этот залитый солнечным светом простор, лазурь небосвода, блеск морских далей, рев мощного мотора – все подхлестывало к стремительному движению. И Левандовский, словно только и ждавший предлога, моментально откликнулся:

– Безумная, говорите? Лиза, если мы собираемся к звездам, так привыкайте к скоростям!..

Мотор, негромко урчавший под капотом, басовито загудел, зарычал, взревел во всю мощь своих восьми цилиндров, и «Мерседес» рванулся вперед пулей, вырвавшейся из ствола. Лиза, вдавленная ускорением в мягкую подушку, тщетно пыталась вымолвить слово протеста. С легкостью обогнав «фордик», неторопливо бежавший по дороге, родстер наддал еще сильнее. Миг – и «Форд», за лобовым стеклом которого маячила очумевшая рожа Тараса, остался уже далеко за спиной, а Левандовский будто и не заметил, что впереди только что было препятствие.

– Стойте, стойте, Евгений! – воскликнула с восторженным ужасом Лиза, не услышав саму себя за воем мотора и свистом ветра, и едва не откусила язык – попавшая под колесо выбоина подбросила ее на сиденье, заставив лязгнуть зубами. Машина же после толчка потеряла направление, завиляла, шарахнулась вправо, потом влево – прямо под колеса вылетевшей из-за поворота полуторки, шофер которой бешено жал на гудок. Вильнув еще раз, родстер каким-то чудом избежал лобового удара – полуторка левым краем бампера лишь задела машину по переднему обтекателю. Теряя скорость, «Мерседес» влетел правым колесом на каменное ограждение, проломив в нем брешь, и повис мордой над крутым склоном. Всего этого Лиза уже не видела: она крепко зажмурилась с того момента, как машину понесло на грузовик.

После удара и скрежета, на смену которым пришла тишина, Лиза все так же сидела, не решаясь открыть глаза. Из оцепенения ее вывел голос Левандовского и его пальцы, схватившие ее за руку.

– Лиза, мы целы.

Она дернулась как обожженная и с затравленным «Не трогайте меня!» распахнула правую дверцу, нависавшую над ее плечом. Однако тревожный окрик притормозил ее порыв, на излете которого она лишь выглянула за борт и перестала различать, где верх, где низ при виде уходящего прямо из-под ног, почти вертикального откоса в добрую сотню аршин высотой, упиравшегося в неровный строй сосен-спичек. Она отпрянула, увидев перед собой в боковом зеркале почти неузнаваемое бескровное лицо – белее креп-жоржета в мелкий цветочек, из которого было сшито ее платье.

Не ощущая тела, она сползла по покосившемуся сиденью и выбралась из машины, избегая поданной ей руки – возможно, чтобы не выдать, как ее трясет. С обеих сторон визжали тормозами автомобили. На противоположной обочине остановился открытый автобус-шарабан с торчащими над бортами раструбами граммофонов, и из него высыпала шумная толпа пассажиров – курортников, отправившихся в горы на пикник с шашлыками, игрой в фанты и менее скромными развлечениями и неожиданно получивших дополнительное зрелище, не предусмотренное программой. Подкатил и Тарас, с перепуганной физиономией выскочив из своего «фордика».

– Елизавета Дмитриевна, Елизавета Дмитриевна! – вопил он в панике. – Вы живы?!

Его голос, так же, как все прочие звуки и движения, Лиза лишь смутно воспринимала сквозь окутавшую ее пелену тумана. Сомнамбулически переставляя ноги, она доковыляла до дорожного ограждения и пристроилась на нем. Ее обоняние резанул запах духов – какая-то дама поднесла к ее лицу платок, на который вылила полфлакона брокаровского «Букета императрицы». Вокруг Лизы суетился Тарас – то принимаясь обмахивать ее, то встревоженно заглядывая ей в лицо и все время приговаривая: «Елизавета Дмитриевна, вас в больницу надо! В лице ни кровинки! Разойдитесь, господа, разойдитесь – даме плохо!..»

На Левандовского набросился шофер полуторки – молодой парень, яростно тискавший и мявший в руках засаленную кепку.

– Вы бы, сударь, сперва проспались, прежде чем за руль садиться! – орал он, не разбирая выражений. – А то ишь, налил зенки и поехал с барышней кататься! – и он хотел прибавить что-то менее цензурное, но Левандовский прервал его:

– Потише, приятель. Давай-ка глянем, что с машиной случилось…

С этими словами он перемахнул через ограждение и чуть спустился по склону, оказавшись под автомобилем. К чему-то притронулся, что-то пощупал, нахмурился и, присвистнув, негромко произнес:

– Такие вот дела…

Затем обратился к своей спутнице:

– Лиза, хотите посмотреть?

Она, начиная догадываться, что не лихачество водителя было виной аварии, но все еще лелея в себе испуг и негодование, нехотя нагнулась, чтобы заглянуть под брюхо «Мерседесу», ничего не увидела, и тогда вслед за Левандовским сделала несколько шагов вниз по сыпучему откосу, оказавшемуся не таким уж крутым. Летчик подстраховывал ее, держа запачканной рукой за ладонь, которую Лиза на этот раз не пыталась отнять. Не так уж она была безнадежна в технике: тесное общение с Бобой, с юных лет азартно копавшегося в моторах и при всяком случае насильно пытавшегося приобщить к этому занятию и сестру, не совсем прошло даром, и все же сейчас она едва понимала, на что Левандовский указывает в разверстом автомобильном нутре, полном механических кишок, еще дышавших бензиновым жаром: какие-то железки, провода, рычаги… Все грязное, покрытое пылью пополам с маслом.

– Вот в чем дело, – объяснил Левандовский, прикасаясь пальцем к свежему излому на свободно болтавшейся стальной штанге. – Это рулевая тяга. Очевидно, когда колесо попало в выбоину, она переломилась. И знаете почему? Потому что была подпилена!

– Подпилена? – переспросила Лиза, упрямо не улавливая в его словах скрытого смысла. – Кто же ее вам подпилил?

– Кто – не знаю, а где это случилось – догадываюсь. Подпилить ее могли в одном-единственном месте – в гараже у Мустафы!..

– Но зачем?! – воскликнула Лиза, возмущенная не то коварством татарина, не то нелепостью этого обвинения, и, пытаясь найти в происходящем логику, предположила: – Может, он из националистов и ненавидит русских? А ведь как елей источал, когда машину возвращал! Или его Жорж подкупил?

– Разве ваш Жорж был похож на человека, способного кого-то подкупить? Нет, дело не в нем, а в ком – я выясню, но за одно могу ручаться: наш милый Мустафа после таких шуточек еще пожалеет, что на свет родился! Я уж постараюсь сделать так, что ему небо с овчинку покажется!..

Глава 6

Тарас уже тянулся к Лизе, желая поскорее вытащить ее наверх.

– Едемте, Лизавета Дмитриевна! – торопил он. – Подымайтесь пожалуйста, поспешать надо!

Продолжая суетиться, лебезить и рассыпаться перед ней мелким бесом, он настойчиво увлекал Лизу к «Форду», цепко, но осторожно ухватившись за ее мизинец, словно за сокровище неслыханной ценности.

Про Левандовского он как будто забыл, очевидно, полагая, что тот останется при побитой машине. Но летчик сам напомнил о себе.

– Не так быстро, любезный! – одернул он Тараса. – Сыскное отделение отменяется, едем в Симеиз!

– Но как же так, ваше благородие!.. – уперся Ковбасюк. – Мне велено госпожу Тургеневу срочно доставить в Ялту!.. У нас труп на руках, следствие стоит! И не могу я казенное авто туда-сюда гонять – с меня потом за это строжайше взыщется!..

– Странно… – процедил Левандовский. – Труп в Симеизе, а следствие в Ялте ведется… Удобно устроились, господа полицейские! Короче, милейший, либо вы нас отвозите, либо мы без вашей помощи доберемся, но в Ялте нас тогда пусть не ждут!..

Тарас, по-прежнему скуля и причитая, взгромоздился на шоферское место, в три приема развернул «фордик» на узком шоссе и погнал обратно в Симеиз. Лизе, не вполне еще опомнившейся после аварии, казалось, что никогда в жизни она не чувствовала себя так странно – словно у нее внезапно истончилась кожа, сделав нервы уязвимыми для малейших воздействий. Все вызывало у нее раздражение, все формы, которые принимал мир, воспринимались преувеличенно резко и остро, как что-то непривычное и неизведанное. Она с особенной отчетливостью ощущала, как темно и неуютно в тесном салоне «фордика» после открытого родстера, как неприятно бьет в лицо поток воздуха из-под нижней кромки приподнятого ветрового стекла, как сильно трясет машину на ухабах. Вместо благородного мерседесовского рычания мотор «восьмерки» хрипло тарахтел, немолодое авто на ходу скрипело кузовом и рессорами, хотя по дороге мчалось резво. На виражах машину сильно кренило; Лиза, не в силах удержаться на кожаной подушке, всякий раз съезжала, прижимаясь к летчику, и тут же спешила отодвинуться, отталкиваемая исходившими из него флюидами отчужденности. Все окружающее казалось ей каким-то ненастоящим, эфемерным, сделанным из песка: тронь чуть посильнее – и развалится, обратится в кучку мелкого праха. И потому, не зная, как еще выразить свою тревогу словами, она воскликнула:

– Не гоните вы так! Сами же говорили – вам голову снимут! Еще одну аварию захотели?

– Нам-то, Елизавета Дмитриевна, никто тягу не подпиливал! – ответствовал Тарас, злобно дергая изогнутый рычаг передач, словно пытался вырвать его из пола. – А такого, чтоб у меня кто-то в пропасть улетел, со мной еще не бывало!

– Так, значит, вы все слышали! – упрекнула его Лиза. – И не хотели в Симеиз ехать!.. Помощник следственного пристава, называется! Помогли бы это дело раскрыть, повышение бы заработали!

– У нас не театр, – огрызнулся Тарас, – мы не актеры, нам самодеятельность ни к чему!

– Поосторожнее об актерах, милейший! – одернул его Левандовский. – Не забывайте, кого везете!

– Нижайше прошу у господ прощения! – заныл Тарас. – С них-то какой спрос, а мы люди маленькие, за нас никто не заступится, когда будут драть шкуру за неисполненный приказ!.. Ну что ж, подведут нас под монастырь, такая уж, значит, наша планида…

Лиза сама была не рада, что затеяла этот разговор – Ковбасюк, не собираясь умолкать, бубнил про обиды и несправедливости, словно был самым разнесчастным и угнетаемым человеком на свете, и не закрывал рта до тех пор, пока свернувшая на Симеиз дорога не превратилась в улицу, вдоль которой тянулись беленые домишки татарского предместья, сохранявшего трущобный облик: сюда модный курорт загнал коренных обитателей, низведенных до роли обслуги.

– Вот он, гараж Мустафы! – воскликнула Лиза. – Тормозите, что же вы?!

– Не останавливайся, любезный, – велел Левандовский. – Сперва отвезешь Елизавету Дмитриевну домой, а потом мы с тобой сюда вернемся.

– Ну уж нет! – возразила Лиза. – Я домой не поеду, а пойду с вами к Мустафе, загляну в его честные глаза!

– Елизавета Дмитриевна, я бы все же предпочел…

Она отрезала:

– Для вас – Лиза, и мне неинтересно, что бы вы предпочли! Я вместе с вами чуть к праотцам не отправилась, и теперь в стороне не останусь! Тормозите, тормозите! – снова приказала она.

Левандовский не стал больше спорить. Тарас, послушавшись Лизу, остановил машину и дал задний ход, высадив пассажиров прямо на заляпанный темными маслянистыми пятнами цементный порожек у широченных ворот под вывеской, написанной буквами с аляповатыми завитушками, видимо, призванными изображать арабскую вязь: «Гараж Искандарова. Слесарные, кузовные работы. Мелкий ремонт. Починка шин». Ворота, впрочем, оказались заперты, и сколько Левандовский ни молотил в них, никто не отзывался.

– Виданное ли дело, – промолвил Левандовский, – в такой час – и закрыто… Как пить дать, наш приятель в бега пустился!..

Где-то совсем рядом, за глухими дувалами и черепичными крышами разморенную тишину вспорол, взревев корабельной сиреной, протяжный клич муэдзина из ближайшей мечети: «Ан ля иляха илля Ллаху…» Курортный Симеиз, мнивший себя сколком Ривьеры, пропал, оттесненный наползшей на громаду Яйлы, на желтеющие пригорки у ее подножья и на высаженные вдоль дороги пирамидальные тополя тенью Азии.

– Может, он в мечеть пошел? – предположила Лиза, сама не слишком в это веря: над запертыми воротами витал дух глухого безлюдья, словно в последний раз их открывали еще при Девлет-Гирее.

– Сейчас проверим… – сказал Левандовский, направившись по узкому проулку в соседний дворик. Мелькнула вдали тонкая женская фигурка, чуть ли не с головой закутанная в покрывало, и скрылась. Навстречу чужакам выскочила злобная собака, напугав Лизу, но Левандовский так цыкнул на псину, что та убралась, поджавши хвост.

– Где Мустафа? Почему у него закрыто? – спросил он у показавшейся в окне пожилой татарки.

– Шайтан его знает, Мустафу… – чуть нараспев отозвалась женщина, в глазах которой отражалось восточное безвременье. – С утра здесь был. Потом все запер и уехал. Сказал – в Ялту…

– А племянник его, Ахметка?

– На набережной шляется, где ж ему быть, Ахметке… Там ищите.

Получив этот ответ, Лиза со спутником вернулись на шоссе, и здесь их ожидал сюрприз: перед воротами гаража было пусто. Тарас и его «Форд» исчезли, и ничто не указывало на их недавнее присутствие.

– Ну и фрукт этот Ковбасюк! – проговорил Левандовский. – Как бы не вышло так, что все они из одной шайки! Ну как, Лиза, вы еще намерены продолжать расследование?

– До набережной как-нибудь дойду, не беспокойтесь! – заявила Лиза.

На берегу задувал свежий ветер. Он нагнал прибой, теребил синие ленточки на детских матросках и рвал с барышень легкие цветастые сарафанчики. Пляж превратился в пеструю мозаику из купальников, зонтиков, полотенец, мячей и первозданного бесстыдства оголенности. Это суетливое мельтешение заставило Лизу вспомнить теорию академика Ошпарина, частенько заходившего в гости к ее дяде и утверждавшего, что жизнь на планете самозародилась из доисторического бульона – и, наверное, вылезла на берег из такой же бурлящей пены, как и той, что покрывала сейчас сплошным слоем прибрежные камни. В детские крики контрапунктом вторгался глухой рев волн, хватавших за пятки визжащих купальщиц. Море перемигивалось мириадами сверкающих глаз, словно фантастические саламандры, поднявшись из пучины, подавали людям тревожные сигналы.

Вдоль набережной фотографы расставили свои ящики на треногах и несуразные холсты с прорезанными дырками для голов. Попадались военные моряки с золотыми нашивками на обшлагах, узнавали Левандовского, козыряли летчику и пытались угадать, кто его спутница, всматриваясь в лицо Лизы, закрытое темными очками. Дамы же с завистью поглядывали на Лизины ноги в нейлоновых чулках – модной новинке, которую только в Америке и можно было добыть.

Не так-то просто было кого-нибудь отыскать среди кипения пляжной жизни, являвшей взору любые людские типажи и все виды отношений между ними. Внимание цепляли то разместившиеся с шахматной доской на скамейке двое выползших к морю старцев, сопровождавших рейды тяжелых фигур, прорывы укрепленных линий и отчаянные контрудары колкими репликами: «…Решили шотландский гамбит играть? Смело, батенька, смело!.. Только зачем же туру зевнули? Нет, не выйдет из вас Капабланки, Никодим Терентьич!..», – то нашедшая пристанище у воды громогласная мужская компания, состоявшая из тех, кого принято было называть «новыми россиянами». Явно не первая бутылка «Ай-Даниля», пущенная по кругу, помогала им весело проводить время; до Лизы долетали обрывки замшелых анекдотов, тонущие во взрывах хохота: «…это не саквояж, это кошелек!..» А чуть поодаль загорелый красавец, по виду – инженер или архитектор, – усиленно флиртовал с длинноногой дамочкой, бросавшей на него такие чувственные взгляды, что каждому было ясно: что бы тот ни сказал или сделал, мысленно она ему уже отдалась.

Лиза и сама знала толк в этой старой как мир игре, не раз позволяя кавалерам шептать себе на ухо заманчивые слова и не возражая, когда мужская рука обнимала ее чуть крепче, чем было допустимо, или ложилась на ту часть тела, к которой благовоспитанная барышня ни за что не разрешила бы прикоснуться, а затем небрежным, но рассчитанным движением отстраняясь, оставаясь, однако, в пределах досягаемости и легким поворотом плеч, загадочной полуулыбкой, едва слышным вздохом поощряя к продолжению. А вот, надо же, приходится куда-то бежать, кого-то разыскивать, волноваться, занимаясь тем, во что она никогда бы не ввязалась по доброй воле…

Туман над морем совсем рассеялся, а корабли, прекратив стрельбы, подошли ближе к берегу, и многие разглядывали их в бинокли, хотя их приземистые силуэты со множеством надстроек и труб, волочивших за собой дымные шлейфы, и так были хорошо видны на горизонте.

– Вот видите, – сказала Лиза, – и на Ай-Петри ехать незачем…

– Ваша правда, – кивнул Левандовский. – Вон она, «Свободная Россия» –с изогнутой трубой. Это она вас своими двенадцатидюймовками утром напугала.

– И как вы только их различаете?

– Ну, это не сложнее, чем отличить гаргрот от центроплана, – усмехнулся Левандовский. – А вон тот, – указал он на серый корабль, вытянувшийся тонкой длинной линией, – крейсер «Слава». Только-только вступил в строй. Его командир – Ростислав Барсов, сын великого князя Михаила.

– Так называемый наследник престола? – уточнила Лиза. – А я была уверена, что все Романовы в эмиграции!

– У него даже на фамилию «Романов» нет права, – объяснил Левандовский. – Он же рожден в морганатическом браке.

– И как только ему крейсер доверили!.. – рассеянно покачала головой Лиза. – Смотрите, а это там не Ахметка ли? – воскликнула она, переводя взгляд на Диву, с которой на потеху отдыхающим ласточкой ныряли местные мальчишки. Зрители на верхушке скалы награждали самые удачные прыжки рукоплесканиями, а то и мелкими подачками, и это заставляло ребят рисковать жизнью, невзирая на полицейский запрет.

– Ну-ка, ну-ка… – прищурился Левандовский. – И вправду, похоже, он! Что ж, пойдем побеседуем…

У подножья Дивы, около лестницы с хлипкими железными перилами, ведущей на скалу, бойкая цветущая девица – явная столичная штучка – во весь голос осведомлялась, шокируя чинных курортников: «А там хорошо целоваться?» Ее кавалер, приличного вида юноша, лишь смущенно улыбался, а на его еще не тронутое загаром лицо со светлым пушком на щеках наползал застенчивый румянец. Обогнув парочку, Лиза с Левандовским присоединились к праздношатающейся публике, гуськом поднимавшейся на вершину.

– Вон он, наш драгоценный друг, – Левандовский указал на стайку парнишек, которые кучковались ниже парапета на шершавой кромке скалы, словно и не подозревая о головокружительной высоте у себя под ногами. Как раз в этот момент смуглый татарчонок сделал короткий разбег, на миг завис над пучиной, но воздух не выдержал его веса, и мальчишка ухнул вниз. Пронзив телом воду, выбросившую тучу брызг, он саженками поплыл к пирсу. Левандовский, проводив его взглядом, неожиданно сказал:

– А не нырнуть ли и мне по старой памяти?

– Евгений, вы с ума сошли! Вы что, всерьез?!

– Конечно, – беспечно ответил Левандовский, расстегивая пуговицы кителя. – Вы, Лиза, не беспокойтесь. Мы люди привычные. Я же сам из Коктебеля родом, а там у нас на Карадаге скалы и повыше будут.

– Все равно не вздумайте этого делать! Я вас не пущу! – заявила она и пригрозила: – Если вы прыгнете, мы с вами поссоримся, и теперь уже насовсем!

– Лиза, не будьте эгоисткой! – хитро улыбнулся Левандовский. – Вы утром искупались, а теперь моя очередь! Вот, подержите-ка, – и он отдал совершенно сбитой с толку Лизе свой китель.

И публика, и мальчишки наблюдали за этим спектаклем с недоуменным интересом. Вскоре Левандовский остался в одних трусах и, выдав одному из ребят монетку, приказал:

– Хватай мои вещи. Тащи их на пляж к кабинкам и жди меня там.

– Евгений! – в последний раз попыталась остановить его Лиза.

– Теперь уже поздно, – ответил он. – Что люди скажут?

Больше не слушая возражений, он переступил за парапет, оттолкнулся от края скалы и взлетел, раскинув руки. Лиза следила за его прыжком, зажав рот, чтобы не закричать от ужаса. Когда Левандовский был уже у самой воды, она не совладала с собой, отвернулась, услышала громовой всплеск, а вслед за тем – аплодисменты и восторженные крики. Вновь обратив взгляд на море, она увидела среди танцующих волн яростный пенный котел, из которого вынырнул летчик и мощным кролем устремился вдогонку за Ахметкой. Неподалеку от причала он обогнал мальчишку, первым взобрался на железную лесенку и подал Ахметке руку, одним рывком вытащив его из воды.

Лиза, вздохнувшая с облегчением, но вместе с тем растерянная, разозленная, брошенная в одиночестве, двинулась вниз, еще не зная, что делать – то ли догнать Левандовского и хорошенько его отчитать, то ли направиться прямиком домой.

Разрываясь между этими желаниями, она машинально следовала за щуплым пареньком, которому летчик доверил одежду. Поручение мальчишка выполнял небрежно – брюки едва не волочились по земле, китель, побывавший в его руках, вероятно, потребовал бы утюга. На глазах Лизы из кармана кителя выпало что-то мелкое и круглое, ударилось о голыш, отскочило, поплясало немного на ободке и закончило движение у самых Лизиных ног.

Лиза, нагнувшись по приказу не то любопытства, не то пресловутого нравственного императива, стала обладательницей пуговицы с обрывками ниток, застрявшими в дырочках. Что-то важное было связано то ли с пуговицами, то ли с их отсутствием… Лиза присмотрелась к неожиданной находке – и вздрогнула, охваченная ознобом, налетевшим на нее среди жаркого крымского дня.

Костюм от Ворта, загадочный Бондаренко! Пуговица, несомненно, была та самая, оторванная от костюма, с выдавленной в ней позолоченной буквой «дубль-вэ». Но как она попала к Левандовскому?! В памяти всплыло зрелище, как летчик наклоняется возле трупа Костанжогло, что-то подбирает – а она еще разозлилась на него за то, что он не поднял ни одну из ее вещей… Но почему он утаил свой трофей? Все из того же стремления не втягивать ее в криминальную историю? Или просто не придал находке значения? И это объяснимо – он-то не видел Бондаренко с его ущербным костюмом, а то, конечно, мигом бы сообразил, что к чему! Возможно, свою роль сыграли съемки у Тичкока, но Лизе сразу же пришло в голову: это Бондаренко убил несчастного репортера и, быть может, именно холодеющая рука Костанжогло в последних конвульсиях оторвала пуговицу с его костюма.

А что потом? Допустим, Бондаренко не успел далеко уйти или вернулся за оторванной пуговицей, и был вынужден прятаться в кустах, в бессильной ярости наблюдая, как Левандовский находит улику, а затем поспешил подстроить аварию – пробрался в гараж к Мустафе и подпилил тягу, или же подкупил татарина. Проверить эту гипотезу было нетрудно – достаточно лишь спросить Левандовского, где он добыл пуговицу. Заодно и просветить его о том, кто и зачем пытался спровадить его на тот свет.

К счастью, Левандовского не нужно было искать – они с Ахметкой сидели на пирсе, болтая ногами, о чем-то вполне дружески беседовали и вроде бы никуда не торопились.

Поднявшись с пляжа на променад, Лиза повернула было в их сторону, но это намерение пресек раздавшийся над самым ухом негромкий голос, окликнувший ее по имени:

– Госпожа Тургенева! Елизавета Дмитриевна!..

Глава 7

Подумав, что опять на ее голову принесло какого-то репортера, Лиза неприязненно обернулась. Однако, стоявший у нее за спиной молодой человек ничуть не походил на газетчика – не было у него ни камеры, ни блокнота с карандашом, а главное, в его манерах напрочь отсутствовала характерная подхалимская развязность, на которую у Лизы давно был наметан глаз. Более того, пришелец был слишком хорошо одет, смахивая внешностью не то на богатого студента, не то на светского бездельника, выдающего себя за студента; на его носу даже сидело пенсне, нацепленное явно для шика, а не из необходимости. Стройный, с тонкими усиками над верхней губой, благоухавший вежеталью, он был настолько красив и ухожен, что его можно было заподозрить в нарциссизме. Вот только вместе с вежеталью вокруг незнакомца – возможно, из-за оловянного взгляда глаз за стеклами пенсне – витала аура какой-то прагматичной официальности, не допускавшей никаких вольностей с противоположным полом.

– Позвольте представиться, – он поклонился Лизе, показав ровный пробор в волосах, – Алексей Холмский, следственный пристав ялтинского сыскного отделения.

– Вот как!.. – Лиза отступила от него на шаг. – Следственный пристав!.. Сами, значит, меня нашли! А зачем же тогда машину посылали?

– Прошу прощения, какую машину? – удивился тот.

– Очень мило! От вас или не от вас мне звонили сегодня утром и приглашали в ваше сыскное отделение?

– Ей-богу, Елизавета Дмитриевна, если вам кто и звонил, то я тут ни при чем! Да и не мог я вам звонить, я неотлучно здесь находился с тех пор, как нам сообщили о трупе Костанжогло!

– Что же выходит, этот Ковбасюк в самом деле был самозванцем?

– Ковбасю-юк? – протянул Холмский таким тоном, словно ожидал чего-чего, но только не этого. – Так это он за вами приезжал?

– Ну да, – ответила Лиза, вмиг насторожившись. – Тарас Ковбасюк. Назвался помощником следственного пристава. А вы его, очевидно, знаете?

– Еще бы я не знал этого жулика!.. Простите, Елизавета Дмитриевна, а под каким, собственно, предлогом вас вызывали?

– Да все под тем же самым – из-за Костанжогло.

– Так-так… – проговорил следователь. – Не зря я, значит, вас нашел. Кажется, у нас с вами получится интересный разговор.

– Да кто он такой, этот Ковбасюк?! – не выдержала Лиза. – И если он не ваш человек, то чей?!

– И об этом мы с вами тоже поговорим. Но только не стоит торчать здесь, у всех на виду. Давайте где-нибудь присядем – вон там хотя бы, – предложил Холмский, указав на соседнее летнее кафе с трепетавшими на ветру фестонами матерчатых зонтиков, украшенных рекламной надписью напитков «Крымская Бавария».

Надеясь, что хоть какие-то тайны сейчас раскроются, Лиза не стала возражать и двинулась следом за Холмским. Уже у входа в кафе она сообразила, что до сих пор сжимает в кулаке злополучную пуговицу. Что делать? Сдать ее следователю как явную улику? Ну уж нет! Ведь если подумать, Бондаренко очень опасен, раз может без шума, без борьбы в один момент свернуть человеку шею, но вдвойне опасен из-за того, что вся полиция у него в кармане – в чем Лиза убедилась на собственном опыте. Отдав сейчас пуговицу Холмскому, она лишь подтвердит миф о том, что все бабы – дуры. Ведь никакая это не пуговица, это форменная бомба, раз этой ничтожной кругляшки с дырочками достаточно, чтобы ради нее пойти на убийство! И кто знает, не отправится ли она из сыскного отделения прямиком к Бондаренко? Нет, сперва следует разобраться, что за гусь этот Холмский и что ему нужно, а уж затем решать, как быть с пуговицей. И ни в коем случае нельзя допустить, чтобы она попалась ему на глаза.

Все эти мысли пронеслись в голове Лизы за долю секунды, и так же быстро она нашла выход. В нитяной перчатке пуговице было не место: и ячейки слишком крупные, и посторонний предмет сразу же будет виден. Пропустив перед собой напористую мамашу, которая куда-то решительно тянула ревевшего белугой малыша, не получившего леденец или утомленного жарой и шумом, Лиза запустила руку в вырез платья и поспешно протолкнула пуговицу под край бюстгальтера. Холмский моментально что-то почуял и подозрительно обернулся, но Лиза успела сделать вид, что просто поправляет ворот. Опасная улика уже была спрятана на груди, словно драгоценное любовное послание.

В этот неурочный час посетителей в кафе было меньше, чем тощих кошек и собак, дрыхнувших между столиками на манер львов вперемешку с агнцами. Холмский выбрал столик рядом с зеленым трельяжем, защищавшим от любопытных уличных взглядов. К новым клиентам мигом подлетел услужливый официант и засуетился, выдвигая венские стулья и смахивая со столика несуществующую пыль.

– Бутылку ситро, а даме – мороженого! – потребовал Холмский в ответ на его «Что прикажете-с?», и когда тот побежал за заказом, откинулся на спинку стула, поигрывая бамбуковой тростью. – Уф, ужасная работа!.. Обещал сегодня супругу с дочкой в Алупку свозить, а вместо этого тут парюсь. Курите? – предложил он Лизе раскрытый портсигар, набитый папиросами «Норд».

Лиза отказалась, а он раскурил папиросу, выпустил изо рта клуб дыма и спросил:

– Итак, за вами присылали машину якобы от нашего сыскного отделения?

– Ну да. Черненький такой «фордик». Пожалуй, я и номер припомню, если память поднапрягу. Так это, значит, не от вас было приглашение?..

– Мы не имели ни малейшей нужды вас беспокоить, – покачал головой следователь. – Вы у нас ни по каким разработкам не проходили… к сожалению, – и он усмехнулся, будто сказал нечто чрезвычайно остроумное.

– А этот Ковбасюк удостоверение предъявлял… – сказала Лиза, игнорируя его усмешку.

– Такому аферисту любую ксиву сварганить ничего не стоит! – махнул рукой Холмский.

– Что же он у вас на свободе тогда ходит?

– Думаете, так просто прищучить человека, работающего на самого Бондаренко?

– На Бондаренко!.. – ахнула Лиза, от неожиданности чуть не свалившись со стула.

– Да, Елизавета Дмитриевна, – не без язвительности подтвердил Холмский. – Какие-то у него на вас виды образовались, а уж зачем – думаю, вам самой виднее будет… Я одного не понимаю – если вы вправду к обнаружению трупа не причастны, то зачем согласились ехать?

– Попробуй откажись, когда тебя в полицию вызывают!

– Что это вы, Елизавета Дмитриевна, так плохо о полиции думаете? – пожурил ее Холмский. – Вас же оберегаем, не щадя трудов! Уж не от того ли это, что вы, насколько мне известно, успели утром побывать в участке? Кстати, за что вас наши фараоны сцапали?

– Так, из-за ерунды, – нахмурилась Лиза, не желая вспоминать неприятный эпизод. – Повздорили с двумя дамами, которых Зенкевич чуть велосипедом не раздавил.

– Зенкевич – это же помощник вашего дяди?.. Да, мне примерно так и рассказали…

– Зачем же тогда спрашивали? Проверяете?

Холмский развел руками:

– Должен же я узнать о происходящем из первых рук!

– Зря только время тратите. Вся эта история к убийству никакого отношения не имеет.

– Ну, это как сказать… Особенно если учесть, что вас отпустили, даже не составив протокола, благодаря протекции того же Бондаренко…

– Сделайте милость, не записывайте меня к нему в сообщницы! – попросила Лиза. – Я его имя утром впервые услышала, и для чего ему понадобилось за меня заступаться, ума не приложу.

– А вы знаете, зачем он приходил в участок?

– Нет… – промолвила Лиза, заинтригованная его тоном.

– Для того, чтобы извлечь оттуда некоего Жоржа Благолепова, который перед тем шатался на пляже подшофе, мокрый с ног до головы, и увезти его на своем лимузине.

– Бондаренко?! Жоржа?!

У Лизы шла голова кругом. Она совсем перестала что-либо понимать. Выходила уже совершенная чепуха: если Жорж был заодно с Костанжогло, а Бондаренко того прикончил, то, стало быть, он ее же защищал? И зачем Бондаренко, убив репортера, забрал с собой Жоржа? Чтобы и с ним где-нибудь втихую разделаться? И Лиза вдруг почувствовала жалость к этому пьянчуге. Возможно, сбылась ее мечта – никогда больше его не увидеть. Но не такой же ценой!

– А что тут такого? – Холмский не понял ее изумления. – Не мог же он сообщника в полиции оставлять, пока тот не проболтался.

– С чего вы взяли, что Жорж – его сообщник?

– Кто же еще? Он у Бондаренко давно на коротком поводке ходит – еще с тех пор, как в рулетку в Мисхоре проигрался, а тот его долги оплатил. Он уже был замечен в кое-каких скользких делишках, да только Бондаренко его покрывал. Но мы еще не дошли до самого любопытного, – продолжал Холмский. – Городовой Емельянов, который задержал и вас, и Благолепова – дубина поразительная, но память у него что твой граммофон, все услышанное запоминает дословно. И когда я стал выяснять, при каких обстоятельствах вы оказались в участке, он припомнил, что вы его как будто расспрашивали про Благолепова, интересуясь мокрым господином. А посему, Елизавета Дмитриевна, мне желательно было бы узнать, что у вас там с ним произошло и при каких обстоятельствах он вымок.

– Глубоко копаете, господин Холмский! Это вы по служебной надобности интересуетесь, или так, партикулярным образом?

– Плохой бы из меня был следователь, если бы я не знал, кто, с кем и где! – слегка поклонился тот. – Помимо всего прочего, сообщение о трупе принес в полицию полковник Левандовский, верно? А затем, если не ошибаюсь, у вас с ним на Верхнем шоссе было какое-то происшествие?

– Неужели вы и тут какую-то связь усматриваете? – спросила Лиза, надеясь, что вопрос не прозвучал фальшиво: она-то сама была почти уверена, что такая связь есть.

– Я могу усматривать все, что угодно, – сказал Холмский, – пока не буду знать факты. Но как раз их я от вас до сих пор не дождался.

– Это вы про Жоржа? – недовольно спросила Лиза и, понимая, что не отвертеться, выдавила из себя несколько слов об утренних событиях на пляже.

– А потом мы поднялись по тропинке, – продолжала она, завороженная настойчивым взглядом Холмского, внимательно слушавшего ее рассказ, – и в кустах…

– Так-так, – Холмский хищно потер руки. – Почему-то я так и думал, что вы тоже при этом присутствовали! А я-то все голову ломал – с какой стати господин Левандовский вдруг в кусты полез, да еще на этой крутизне!.. Конечно, с его стороны очень благородно было позаботиться о том, чтобы имя его дамы не попало в газеты.

– Надеюсь, в этом нет никакого особого преступления… – сухо сказала Лиза.

– Такую мелочь мы вам, пожалуй, можем простить, – снисходительно кивнул Холмский. – Все же наша недоработка: позволяем убивать людей в двух шагах оттуда, где изволит купаться звезда всероссийского масштаба. Между прочим, не кажется ли вам такое совпадение странным?

– Еще как кажется! – согласилась Лиза. – Я для того и хотела Жоржа найти, чтобы поговорить с ним по душам!

– Да-да, – поддакнул следователь. – И защитник вовремя нашелся, избавил вас от приставаний собрата по профессии…

– Ну, это уж вы слишком! – возмутилась Лиза. – То, что Жорж полез ко мне приставать не просто так – в это я вполне могу поверить. Но если вы думаете, что появление Левандовского тоже было подстроено…

– Вы, видно, до сих пор считаете, что я вам враг, – сказал Холмский. – Ждете, что я буду выводить вас на чистую воду, в чем-то уличать… А для меня главное – принять меры к тому, чтобы с вами ничего не случилось. Уж если Бондаренко на вас глаз положил, он не отступится, будьте покойны! Зачем он, по-вашему, хотел вас из участка освободить? Давно я мечтаю этого проходимца к ногтю прижать, и вот теперь он сам подставляется по полной программе! Попытка похитить знаменитую киноартистку – это вам не шуточки, это такой скандал выйдет, что никакие покровители не помогут! А пока я это дело буду распутывать, вы у меня посидите в каком-нибудь укромном местечке.

– Как прикажете это понимать? – спросила Лиза тоном резким до звона. – Я арестована?

– Упаси боже, Елизавета Дмитриевна! Никогда бы в жизни я не осмелился лишить вас свободы, да и не имея к тому никаких оснований! Но что же, вам хочется, чтобы Бондаренко не сегодня-завтра снова прислал за вами того же Ковбасюка или своего самурая Харуки? Затолкают вас в машину и раз-два – поминай как звали! Вам самой себя не жалко? Послушайтесь совета, не бравируйте – я-то сумею вас надежно схоронить!

Лиза ни в коем случае не собиралась хорониться в его надежном месте. При мысли о том, что не так давно они с Левандовским чуть не угодили в самую что ни есть бандитскую малину, у нее на голове шевелились волосы. И что бы она ни думала про Евгения, коварный мальчишка, с чьей подачи они оказались на волосок от гибели, может снова заманить летчика в ловушку! Пока они не ушли с пирса, следовало срочно отделаться от Холмского и предупредить Евгения! Пусть Холмский не врет, говоря, что собирается привлечь Бондаренко к ответу, но когда это еще случится, если случится вообще! Бондаренко до тех пор успеет сто новых покушений организовать. И Лиза заявила:

– Ну уж нет, как-нибудь обойдусь без таких советов! Если вы впрямь считаете, что мне здесь опасно находиться – воля ваша, уеду за границу, отсижусь там. А томиться по вашей милости взаперти я не намерена!

– Как хотите, – ответил Холмский, – только получить ордер, учитывая все эти странные совпадения, мне будет совсем нетрудно. Но тогда вы отправитесь не на удобную квартиру, а в камеру – а кто поручится, что туда не придет бумага от Мавродаки, с предписанием передать вас в распоряжение Бондаренко?!

– Это что же, пытаетесь выдать меня за соучастницу? А кто будет главный подозреваемый? Попробуйте, попробуйте обвинить героя России в убийстве! Руки коротки!

Делая вид, что не боится его угроз, Лиза, однако, чувствовала в груди сосущую пустоту. Такому ретивому служаке, как этот Холмский, самое главное – шум поднять, а никаких доказательств и не надо вовсе. Какие кому нужны доказательства? Вон, осудили же Каппеля и Пепеляева, и не за уголовщину какую-нибудь, а как предателей и изменников, – мол, готовились отдать Сибирь японцам, – и без доказательств спокойно обошлись… Осудили же несчастную Плевицкую как большевистскую шпионку, и хоть женщин у нас в республике не казнят, она быстро в тюрьме скончалась – может, сама собой, а может, кто поспособствовал… Славно потрудился в свое время Андрей Леопардович со своими присными по городам и весям, ну, а как людей начинают судить по одним только обвинениям, то избавиться от этой привычки уже очень непросто… И чем больше Лиза думала об этом, тем сильнее крепло у нее подозрение, что добром все это дело для нее не кончится.

– Желаете проверить? – спросил Холмский.

Пока Лиза соображала, как бы похлеще отбрить этого пинкертона, ей в глаз кольнул блик, играющий в объективе фотокамеры, которую держала в руках какая-то стриженая девица, незаметно проникшая в кафе. Сделав кадр, наглая особа не успокоилась. Стараясь поймать в окуляр «кодака» разом и актрису, и следователя, она скомандовала: «Улыбочку, будьте любезны!»

Газетчики – вот в ком спасение! Можно сказать, из-за них это дело заварилось, вот пусть они и приходят на выручку! Конечно, они все уже тут, в Симеизе – слетелись, как стервятники, на трупный запах, торопясь потешить обывателей зловещей историей, подперчить острой приправой отдых скучающим курортникам, чтобы у той же утренней пергидрольной дамочки, когда она будет тут обжиматься в потемках с каким-нибудь неразборчивым ловеласом, сладко замирало сердце при мысли о рыскающем по кустам убийце! Посмотрим, как будет выкручиваться Холмский, когда речь зайдет о его смелых подозрениях – а уж она, Лиза, постарается поднять эту тему. Вряд ли Холмского погладят по головке за его невероятные теории, а тем паче – за то, что они попадут в газеты без санкции высокого начальства…

Но одной барышни с камерой было мало. Следовало как-то привлечь внимание, да так, чтобы все выглядело естественно. Лиза оскалилась белозубой улыбкой и, пока газетчица крутила объектив, подстраивая резкость, правой рукой ухватила вазочку с мороженым, и ее раскисшее содержимое, к которому Лиза почти не притронулось, полетело прямо в настырную девицу, залепив ей лицо и стекая с него липкими комками на блузку. Репортерша, ошалев от такого афронта, не знала, что ей делать – то ли бежать в уборную, то ли вцепиться обидчице в волосы, – а Лиза, не успокоившись на этом, щелкнула пальцами и приказала тоном избалованной барыни:

– Человек! Вышвырните эту нахалку вон! Пусть не пристает к посетителям!

– Я смотрю, вам под горячую руку лучше не попадаться! – заметил Холмский не то с осуждением, не то с восхищением, когда перепачканная журналистка под напором официанта ретировалась на улицу. – Кажется, так ловко, как вы, с ней еще никто не справлялся!

– А кто она такая?

– Как, вы не знаете?! Варвара Горобец из «Южнобережного Меркурия». Самая желтая газетенка на всем Черном море, а Горобец у них – самая наглая и хваткая репортерша. Поверить не могу, что вы ее в первый раз встречаете! Видать, вас небо от нее берегло. Знаете, сколько человек бы вам аплодировали, если бы видели, как вы ее оконфузили?

В интонациях и мелких жестах Холмского легко угадывалось нетерпеливое желание избежать встречи с другими акулами пера. И Лиза, ничуть не желая ему подыгрывать, обиженно сказала:

– Ну вот, а я из-за нее без мороженого осталась!.. Алексей… как вас по батюшке?.. Трофимович?.. Закажите мне новую порцию, а то еще решите, что я вашим угощением брезгую!

Глава 8

Измазанная мороженым журналистка не осталась незамеченной, и через считанные минуты в кафе собрались едва ли не все репортеры, которых привело в Симеиз известие о смерти коллеги. Нисколько не страшась участи, постигшей мадам Горобец – вероятно, в уверенности, что мороженого на всех не хватит, – они сгрудились вокруг Лизы, рассевшись верхом на стульях, прямо на столах и чуть ли не на головах друг у друга, а она, довольная, что все идет по плану, про себя усмехалась: до чего те походили на стаю воробьев, слетевшихся на кучу хлебных крошек.

Срочно проникаясь чувством доброжелательности, Лиза старалась убедить себя, что ее неприязнь к репортерскому племени лишена всяких оснований: среди газетчиков тоже приличные люди встречаются, а что их в продажности обвиняют – так и она сама продается в каком-то смысле. И вообще, не они ли ей имя сделали? Коли назвалась звездой, так изволь соответствовать.

– Потише, господа, потише! Ради бога, не все сразу! – восклицала она, отчаявшись что-либо разобрать в общем гвалте. – …Прошу вас, никаких снимков, я ужасно выгляжу, – отгораживалась она ладонью от объективов, кокетливо подставляя для съемки ту сторону лица, которую считала более фотогеничной.

– Елизавета Дмитриевна, два слова для наших читателей! Правда ли, что вы попали с Левандовским в аварию? Как это случилось?! – допытывались у нее. Она же отвечала:

– А я думала, вы первым делом спросите, кто мой спутник! Знакомьтесь, господа – Алексей Трофимович Холмский, следственный пристав!

– Это он расследует дело о смерти Костанжогло? – посыпались на Лизу новые вопросы. – Ваша авария как-то с этим связана?

– Пусть он сам ответит, а то еще скажет, что я разглашаю тайну следствия! У Алексея Трофимовича ко мне и так много обвинений накопилось! Кажется, я у него главная подозреваемая! Но я его извиняю – уж очень он ко мне неравнодушен!.. Придется мне, видно, сотрудничать со следствием, а то ведь не отстанут…

Репортеры, в спешке ломая карандаши, строчили в блокнотах. Холмский, лишившийся всей своей официальной вальяжности, менялся в лице. Цедя что-то сквозь зубы, он бочком, бочком стал выбираться из скопления репортеров, пока его не заставили подтвердить все то, что наговорила Лиза, и та поспешно переключила внимание на себя, чтобы ему дали беспрепятственно уйти.

Она в самых ярких красках живописала пережитую аварию, на вопрос же о том, что могло быть ее причиной, ответила, убедившись, что следователь уже скрылся:

– Об этом вам лучше расспросить самого Евгения Михайловича! Он вон там, на пирсе. …Что, вы не видели, как он со скалы прыгал? Господа, как вы могли такое пропустить?! Я теряю веру в российскую прессу!..

Объявив, что проводит журналистов к Левандовскому, она направилась к выходу, а газетчики устремились за ней галдящей гурьбой. Случайные зрители могли бы решить, что присутствуют на демонстрации, устроенной подрывными элементами – не хватало только транспарантов. Уже и городовой – то ли тот же самый, что утром забирал Лизу в участок, то ли другой, но очень на него похожий, – посматривал на процессию с неодобрением, но свистеть пока не находил нужным. Репортеры и на ходу не отставали от Лизы, выпытывая, раз уж представился случай, подробности ее поездки в Голливуд.

«…В «Разорванном занавесе», – торопливо записывали они, – Тургенева играла девушку, навещавшую главного героя: тот, сидя дома со сломанной ногой, от скуки наблюдает за жильцами квартиры напротив, устроившими вечеринку. У него возникает подозрение, что перед вечеринкой хозяева убили первого гостя, а потом как ни в чем ни бывало стали принимать остальных… Героиня Тургеневой влюблена в него и хочет быть ему полезной, а потому включается в расследование…»

Сообщив, что у Тичкока на нее большие планы – он любит брать на главные роли блондинок, – Лиза опровергла глупую сплетню, гласившую, будто бы Пырьев зовет ее в свою новую комедию взамен Ладыниной, и приготовилась к неизбежным расспросам о том, был ли у нее в Америке роман с Кларком Гейблом – кто-то, заметив ее рядом с ним на каком-то приеме, сочинил такую сенсацию, и ту охотно подхватили российские газеты, – но к счастью, она уже привела свою свиту к пирсу. Увы, здесь Лизу ждало досадное открытие: Левандовский с Ахметкой успели куда-то испариться.

Сомневаться не приходилось: хитрый татарчонок потащил летчика прямо в лапы Бондаренко, у которого всюду имеются свои люди – и среди полиции, и в криминальной среде! Куда теперь бежать, у кого узнавать, в какую сторону отправились Левандовский с мальчишкой? Представив, что она может больше никогда не увидеть Левандовского, Лиза ощутила острую потребность на что-нибудь опереться. Не дала ли она маху, скрыв от следователя убийственную улику против Бондаренко? Нет и еще раз нет! Пуговицей, которая даже на этой жаре неизвестно почему холодила грудь, она сумеет распорядиться получше! Она не позволит обойтись с собой так же, как Бондаренко обошелся с Жоржем! Улику следует поместить там, где Бондаренко до нее не доберется, а затем вступить с ним в переговоры. Мол, если с ней самой или с Левандовским что-то случится, верные люди немедля предадут дело огласке. Но как это организовать технически? Может, положить пуговицу в конверт и послать на почтамт, до востребования, предъявителю купюры номер такой-то? Купюру же с соответствующей инструкцией отправить родным. А лучше даже не родным, а кому-то, кого Бондаренко ни за что не заподозрит.

У пирса как раз собирался отчаливать курортный пароходик, ходивший вдоль побережья до Ялты.

– Очень жаль, господа, – заявила Лиза журналистам. – Интервью у Левандовского вам придется брать в другой раз. А засим прощайте! – и она ловко взбежала на судно в последний момент перед тем, как босоногие матросы убрали сходни.

Тут же расплатившись за проезд, она перебралась к противоположному борту, подальше от пассажиров, видевших, какие ей были устроены проводы.

Остаться в одиночестве Лизе не удалось – на соседней скамейке разместились две пышнотелые дамы, видимо, совершавшие увеселительную прогулку по побережью и спешившие обменяться впечатлениями, на которые им в этот бурный день, несомненно, повезло. Лиза, поневоле слушавшая их разговор, не сразу даже сообразила, что имела в виду одна из них, с захлебом вещавшая спутнице:

– …Нет, вы видели эту машину, Анфиса Аполлоновна? Лепешка, ей-богу, натуральная лепешка!.. Вот до чего лихая езда доводит! Вы как хотите, но авиаторам надо запретить машины водить. Они привыкли себе в небе носиться, а потом на них на земле управу не найдешь… Его-то мне ни капельки не жалко, он себе и так рано или поздно бы шею свернул – а вот Тургеневу жалко. Решила, дурища, прокатиться с асом – ну и докаталась! Слыхали, что на дороге говорили? Лбом в стекло – и все, насмерть!..

– Да уж, хорошенький сюрприз для родных! – вторила ей другая. – Она же только в четверг приехала, я в «Южнобережном Меркурии» читала. И вот, пожалуйста! Теперь она надолго в газеты попадет!

– Хоть в самом деле событие! – подал реплику господин в чесучовом пиджаке и шляпе-канотье – вероятно, супруг одной из дам. – А то, понимаешь ли, нашли сенсацию – убийство репортера! Вот месяц назад была сенсация, когда немцы Крит брали! А на этом-то безрыбье и смерть щелкопера за сенсацию сойдет!.. Поди, нахлебался пива и сверзился с откоса… – ворчал он, похлопывая по ладони номером того самого «Меркурия».

– Не скажите, Федор Саввич, не скажите, – возразил еще один господин, четвертый в их компании. – Этого Костанжогло не просто так укокошили. Чего-то он наснимал такого, что кому-то очень не понравилось…

– Позвольте, батенька, камеры-то при нем не нашли!..

– Вот именно! И к тому же, если камера при нем и была, ее сто раз успели бы стащить. Тут такие типусы бродят, меня самого дважды на пляже обворовывали – один раз штаны стащили, пришлось домой в чужих кальсонах добираться. Нет, Федор Саввич, ушлому репортеру здесь найдется что снимать. Знаменитостей на отдыхе полным-полно, а может, и чем-нибудь похлеще дело пахнет… Вон, взять ту же Тургеневу – у ее дяди тут за Симеизом лаборатория для секретных опытов.

– Что еще за секретные опыты!.. – скептически хмыкнул второй.

– Да неужто вы, Антон Лукьяныч, ничего не знаете? – вновь завладела разговором первая дама. – Мне таксист рассказывал, когда из Севастополя вез – там механических солдат делают. Говорит, шел мимо поздним вечером и через ограду видел, как они там вышагивают. Руки длинные, что твои щупальца, а из глаз красные лучи тянутся, от которых трава дымится…

– Господь с тобой, душенька, какие щупальца, какие механические солдаты! – заспорил Федор Саввич, вероятно, приходившийся ей супругом. – Красные лучи, скажите пожалуйста! Герберт Уэльс, «Война миров». «Гиперболоид инженера Ганина». Твой таксист мадерой накачался, вот ему красные лучи и примерещились! А я вам говорю – там рыболюдей выводят, с пересаженными жабрами. Потому эту лабораторию и построили рядом с морем. Там подземный бассейн есть, в котором они живут, а как война начнется, их прямо из бассейна по туннелю в море выпустят, и они будут вражеские корабли топить!..

Лиза подумала, что это ей уже где-то встречалось. Ну да, верно, был такой роман про рыбочеловека. Боба, начитавшись им, загорелся идеей смастерить аппарат для подводного плавания и года два назад все ходил к дяде в лабораторию, пытался приладить кислородный баллон к противогазной маске. Однажды чуть не утонул, когда испытывал, и родные его уговорили это дело бросить. Вот, вероятно, с тех пор слухи и гуляют.

Ей быстро наскучили эти нелепые сплетни, и она нехорошо улыбнулась, представив себе, в каком шоке окажутся дамы, когда с ними вдруг заговорит мнимая покойница. Увы, она никак не могла себе позволить такую эскападу – раскрывать инкогнито определенно не стоило. Меж тем пароходик, разбрасывая за кормой клочья черного дыма, бойко бежал вдоль берега. От него не отставали чайки; ловко скользя на расправленных крыльях, они проделывали в воздухе сальто-мортале и с наглыми криками пикировали к борту, чтобы выхватить подачку едва ли не из самых рук пассажиров. Под тентом разместился джаз-банд, свингуя в таком сумасшедшем темпе, что тот, казалось, заражал и машину – та надрывалась, стараясь попасть в такт, и пыхтела изо всех сил. Волны толкали кораблик в борт, мчались к берегу и вскипали на гребнях белой пеной, прорывая обтягивавшую их глянцевитую пленку.

Морщась от невыносимых завываний тромбона, Лиза разглядывала проплывавший мимо берег, переводя взгляд с усеянных яркими букашками галечных пляжей, перемежаемых дикими нагромождениями валунов, на пятна осыпей, голубеющих у самых вершин Яйлы. Зеленые склоны были испещрены нарядными, праздничными дворцами, приткнувшимися то у самой воды, то повыше, но почти неизменно вписанными в пейзаж в самых неожиданных местах. С моря эти белоснежные постройки казались ужасно беззащитными – хоть подплывай на крейсере и расстреливай в упор…

Лиза не знала, по какой причине ей в голову лезут такие мысли – может, навеяло утренними стрельбами, а скорее, виноваты были соседи: мужчины, продолжая разговор, свернули на тему, которая успела осточертеть Лизе за три дня пребывания на родине.

– …не протянули югославам руку помощи – и оказались один на один со врагом, получившим отличный плацдарм для атаки наших южных рубежей! – доносились сквозь разухабистый мотив «Джона Грея» обрывки спора. – Вот вам, Федор Саввич, и ответственное правительство господина Терещенко! Я бы на месте господ думских депутатов поспешил поставить вопрос о доверии кабинету, и в первую очередь нашему министру по иностранным делам, господину Скрябину…

– Это вы Шульгина наслушались! – возражал ему Федор Саввич. – Натурально, монархистам больше нечего делать, как в такой момент думские дрязги разводить!..

– Все правильно Шульгин говорит! – отвечал первый. – Договор о союзе с Югославией мы подписали? Подписали. Почему же ничего не сделали, когда ее немцы раздавили?

– Никто югославов не просил устраивать переворот! Россия не обязана отвечать за глупости союзников! Сербы нас один раз уже втянули в национальную катастрофу, и что же, нам опять страдать из-за братьев-славян с их закидонами? Должна же нас история чему-то учить!..

– Батенька, если история чему-то и учит, так тому, что за предательство всегда приходится расплачиваться! Вон, возьмите наших союзников по Антанте: выгнали нас с Версальской конференции в отместку за Брестский мир, который законная российская власть и не признавала никогда – вот и расплатились за это в прошлом году, никакая Линия Мажино им не помогла. Как бы нам теперь не расплатиться за то, что бросили в беде югославов!.. Нет, батенька, с таким правительством щей не сваришь! Самое время кончать с этой демократией. Пусть президент не воображает себя спасителем отечества, без которого все развалится! При нем-то все и разваливается! России нужна сильная рука, нужен государь император! И все это знают, только говорить стесняются. Когда враг нападет, встанут ли эти казнокрады и взяточники на защиту страны? Нет – разбегутся кто куда с награбленным!.. Пожили двадцать лет при республике, ну и довольно! Надо было сразу же, в двадцатом году, восстанавливать монархию – нет, испугались, мол, народ не поймет, снова к красным переметнется… И вся большевистская кодла, что при немцах окопалась – все эти Сталины, Бухарины и Радеки – теперь фюрера подзуживают, надеются вернуться к власти на штыках вермахта!..

У Лизы от этих прений разболелась голова, и не помогало даже свежее дыхание моря, но к ее радости, пароходик обогнул отвесную скалу, изборожденную косыми трещинами, на самом кончике которой каким-то чудом балансировало Ласточкино гнездо – хрупкая детская игрушка, прихоть барона Штейнгеля, – и соседи заторопились к выходу. Лиза снова увидела их, когда пароход разворачивался, покидая бухту: говорливые попутчики взбирались вверх по крутой тропке, и мужчины, даже забыв помогать своим дамам, экспансивно жестикулировали, вероятно, продолжая бесконечный спор.

А с борта уже открывался вид на Ялту – живописный до неправдоподобия город, стиснутый крутыми склонами горной чаши. Из суетной пестроты домишек, обсыпавших прибрежные холмы, белыми пятнами выбивались длинные корпуса новых отелей и санаториев: их угловатый конструктивизм или вычурный футуристический стиль являли собой разительный контраст с беспорядочностью старых кварталов, а над скопищем построек на холме Дарсан возвышалась ажурная причальная мачта, у макушки которой покачивался на ветру серебристый пузырь прогулочного дирижабля. Мимо парохода проносились, оставляя за собой пенные буруны, ревущие глиссеры, безмятежно скользили яхты, и не было такой, у которой на корме не застыла бы томной ундиной барышня в купальном костюме, устремившая мечтательный взор в морскую даль.

Миновав траверз длинного волнолома, пароходик вошел в порт и стал пробираться к причалу между нарядных круизных лайнеров, с носа до кормы увешанных пестрыми флажками расцвечивания. Мальчишка-матрос спрыгнул на мол и накинул петлю троса на чугунный шпиль. На берег перебросили сходни, и Лиза присоединилась к пассажирам, покидавшим пароход, постаравшись смешаться с толпой на случай, если вдруг покажется сам Холмский или кто-нибудь еще, посланный на поиски беглянки.

– Подайте участнику мамонтовского рейда!.. – забубнил у нее под носом безногий побирушка в истлевшем мундире, протягивая рваную фуражку с кучкой мелочи на дне.

Ни в каком рейде он, ясное дело, не участвовал, но Лиза никогда не скупилась на подаяния. Она потянулась за кошельком – и растерянно уставилась на свою руку, в которой не было сумочки: только ручка, аккуратно отрезанная каким-то острым инструментом – не то бритвой, не то заточенным пятаком.

Лиза потерянно заметалась. Где полиция? Скорее найти ее, потребовать, чтобы никого не выпускали в город, пока не поймают вора! Работая локтями, она вырвалась на променад, и только там поняла, что зря суетится. Кого уж тут поймаешь!.. Не станет же грабитель дожидаться, когда его возьмут с поличным…

Без сумочки она чувствовала себя беспомощной и едва ли не голой, будучи лишена трех необходимых женщине вещей: расчески, пудреницы и помады. Само по себе это не было катастрофой – в любом магазине ее бы с удовольствием обслужили в долг и прислали счет на дом. Но как же быть без денег?.. Рушился весь ее план с почтамтом. Хоть вставай на перекрестке и раздавай автографы – по рублю за каждый!.. И хорошо еще, что она догадалась спрятать пуговицу в бюстгальтер! Можно, конечно, взять такси, поехать домой – но не караулят ли ее там подручные Бондаренко или люди Холмского? Как ни крути, выход следовало искать в Ялте.

Жгучее солнце насыщало аквамарином морскую гладь, беспощадно высвечивая пустоту белесого неба, заставляло барышень, одетых в невесомые платья из тюля и кисеи, прятаться под несерьезными зонтиками-парасольками, загоняло людей в тень полосатых маркиз; взгляд, случайно брошенный на светило, рассыпался пестрядью цветных квадратиков, имевших сходство с картинами кубистов. Чахлые, будто обгрызенные пальмы – совсем не похожие на те, что росли на бульваре Сансет, – вяло покачивали поникшими метелками листьев. Ноги понемногу несли Лизу вдоль набережной, а сама она пыталась сообразить, кто из знакомых сейчас мог быть в городе. Кому можно довериться, чтобы это не стало сразу же известно господину Бондаренко? Кто еще, подобно Жоржу, мог оказаться у него на крючке, попавшись на удочку пьянства, азарта или сластолюбия – пороков, более чем типичных для обманчивого мира синематографа, много обещающего, да только берущего гораздо больше, чем дающего?..

На встречных афишных тумбах в глаза бросались плакаты к завтрашней премьере – с собственным Лизиным профилем и профилем красавца Самсонова, романтически тянущимися друг к другу губами на фоне развевающихся российских знамен, – налепленные равнодушной рукой расклейщика поверх бумажных напластований, напоминавших о тщете всего сущего обрывками старых названий: «…с камелиями», «…началось с Евы», «Моя люб…» Точно! Как же она могла забыть?! Ведь в «Ореанде» поселилась, прибыв в Ялту на съемки, ее подруга Лидка Скромнова, и Лиза очень надеялась, что застанет ее, благо та имела привычку валяться в постели до полудня. А если даже она где-то гуляет, наверняка найдется еще кто-нибудь из коллег, у кого удастся одолжить денег – после того, как господа Меттнер, Гольдман и Меир выстроили в Ялте кинофабрику, в городе обреталась вся актерская братия, и «Ореанда» как место жительства среди нее весьма котировалась.

Приняв решение, Лиза обошла кругом тумбы, чтобы не привлекать к себе внимания резким поворотом, и направилась в сторону «Ореанды». Вскоре она уже входила в ее вестибюль, украшенный свежими панно работы Шадра с линкорами, парашютами и танками под двуглавыми орлами. Увы, здесь ее постигло разочарование. Лощеный портье объявил, что госпожи Скромновой нет в отеле, и предложил оставить ей послание.

Лиза задумалась, не зная, как ей быть. Стоит ли вверять драгоценную пуговицу в посторонние руки, даже если та будет спрятана в конверте? Она окинула взглядом холл отеля и, заметив телефонную будку, решила позвонить домой в смутной надежде, что услышит какие-нибудь новости, которые подскажут выход.

Едва она набрала домашний номер и в ответ на дусино «Алло!» назвалась: «Дуся, это я», как горничная взвыла:

– Лизавета Дмитриевна! Вы живы! Матерь-заступница, пресвятая богородица, живы!..

– Тихо, Дарья! – шикнула на нее Лиза. – Жива я, жива! Да не реви ты так, глупая корова! Борис Дмитриевич дома? Зови его скорее!

– Поеду завтра в церковь Воскресения, свечку поставлю! – причитала Дуся, не до конца еще поверившая в чудесное спасение молодой хозяйки. – А Евгений Михайлович-то!.. Левандовский!.. – вдруг снова зашлась она в вое.

– А ну давай сюда Бобу! – рассердилась Лиза, теряя терпение. – И я жива, и Евгений Михайлович жив! А ты бы меньше вздорным слухам верила!

– Лизка, это ты? – Дусю на том конце провода сменил Боба. – Ты где? Что там у тебя приключилось?

– Я в «Ореанде». Со мной все в порядке. Вижу, до вас уже вести дошли?

– А ты как думаешь? Здесь же крохотный курорт, все от безделья маются, им только дай языками почесать! Весь Симеиз гудит. Дарья пошла на базар, так ей там попались какие-то, прости господи, очевидцы с Верхнего шоссе, говорят – перевернулась, мол, машина, длинная, белая, с красными крыльями! Мол, как в лоб с грузовиком столкнулась, так отлетела, об скалу грохнулась, и вся всмятку! Дуся прибежала домой, закатила истерику, ее тетя Клава нашатырем пользовала, а потом сама валерьянку ложками хлебала. Все порывалась мчаться выяснять, что там и как, я ее еле отговорил, сам собирался ехать. Не дом, а форменный бедлам. Приехал, называется, спокойно провести отпуск!..

– Послушай, – перебила Лиза его излияния, сама не веря в то, что услышит положительный ответ, – у вас там Левандовский не объявлялся?

– Нет, – удивился Боба, – а что, должен был?

– Должен – не должен, а очень бы хотелось, чтобы он дал о себе знать…

– Ха! – хмыкнул Боба. – Сама его уволокла, а теперь жалуешься, что он тебе ручкой сделал!..

– Ах, да не в этом дело! – отозвалась Лиза с досадой. – Я за него беспокоюсь, тут вокруг него… – начала было она и замолчала, не уверенная, что на коммутаторе отеля не сидит какая-нибудь излишне любопытная барышня. – В общем, если он объявится, передай ему: пусть остерегается Бондаренко! А лучше задержи его, я постараюсь вернуться, как только смогу…

– Бондаренко… – протянул Боба. – Что у вас там за темные дела?! Ладно уж, попробую, Лиза-подлиза… Помнишь, тебя так в детстве дразнили? – добавил он с усмешкой, вероятно, до сих пор не простив сестре того, что та утром увезла летчика, не дав с ним договорить.

– Все ты выдумываешь! – возмутилась Лиза. – Никто никогда меня так не дразнил, и никакой подлизой я не была!..

– Однако же, своего всегда умела добиваться!

– Если бы… – проговорила Лиза и повесила трубку, не чувствуя никакого облегчения – напротив, сильно сомневаясь в том, что поступила правильно.

Вся во власти тягостных мыслей, она чуть не ударила дверью кабинки проходившую мимо даму. Это была элегантная особа лет тридцати или чуть больше, с породистым точеным лицом и тонкими дугами выщипанных бровей, будто нарисованных у нее на лбу, одетая просто, но со вкусом – в короткую юбку и темный жакет с высокими подкладными плечами, подобранный в тон к ее карим глазам и черным как смоль волосам, поверх которых на самый лоб дамы была надвинута шляпка с пришпиленным к ней натуральным чучелом птицы, раскинувшей крылья.

Дама резко обернулась, готовая одернуть нахалку, но не успела и слова вымолвить, как с ней сделалось что-то страшное. Глаза у нее раскрылись так, словно из-за спины у Лизы вылезло чудовище, а лицо приобрело мертвенно-зеленоватый оттенок. Лиза решила, что сейчас незнакомка лишится чувств. Однако та все же справилась с собой и, разом растеряв всю свою надменность, спросила, чуть заикаясь:

– П-простите, вы же – Тургенева, или я ошибаюсь?..

– Да, – ответила Лиза удивленно, силясь понять причину этой странной реакции. – Она самая.

– Но как же… Как же… – пролепетала дама и, уже не сдерживаясь, выпалила: – Ради всего святого, скажите, это вы или не вы ехали сегодня с Левандовским по Верхнему шоссе?.. Ах, извините, – прибавила она, – мы же незнакомы… Я – Шахматова-Энгельгардт, если слышали.

Лиза к тому моменту уже сама опознала в брюнетке светскую львицу и меценатку Зинаиду Шахматову-Энгельгардт, знаменитую своим московским салоном. Услышав же вопрос Шахматовой, Лиза тут же поняла причину ее изумления, удивляясь, почему не догадалась сразу – вероятно, от непривычки, ведь не так-то просто сжиться с мыслью, что тебя считают покойницей… А Шахматова, значит, тоже проведала про аварию… Кстати, позвольте, уж не от нее ли Левандовскому достался портсигар с инициалами «З.Ш.»? В этом не было ничего невозможного: про Шахматову говорили, что она никогда не надевает одного платья дважды, а злые языки прибавляли к этому, что так же часто она меняет и любовников. В голове у Лизы крутился вихрь взбаламученных мыслей, среди которых она обнаружила и ошеломление, и любопытство, и самую откровенную ревность. С чего это Шахматова так разволновалась? Уж небось, не из-за переживаний за судьбу артистки?!

– Да, это мы с ним ехали, верно, – ответила Лиза, испытывая тайное удовольствие от того, что в ее власти было осчастливить великосветскую особу или, наоборот, добить ее ужасным известием. – Вы только не беспокойтесь. Все живы и здоровы – и я, и Левандовский.

– А как же авария? Авария была..? – поспешно спросила Шахматова. К ней тут же вернулись и уверенность, и румяный цвет лица, покрытого легким загаром. Собственническим жестом взяв Лизу за локоть, Шахматова потребовала: – Вы мне должны все-все рассказать о том, что у вас там с Евгением приключилось – только не здесь, конечно. Поднимемся ко мне, с вашего позволения.

Понимая, что противиться напору Зинаиды бессмысленно, Лиза дала ей увлечь себя в сторону лифта.

Глава 9

Даже при беглом осмотре роскошного номера Шахматовой становилось ясно, что она в «Ореанде» не случайная гостья. О том, что Зинаида обосновалась здесь надолго, говорила тщательно подобранная обстановка, и в первую очередь – украшавшие стены снимки и картины, в том числе повешенный на самом видном месте смелый портрет самой хозяйки в жанре ню. Светлые тона и легкость мазка выдавали авторство Дейнеки. Но Лизу заинтересовало не это полотно и не шедевры Климта, Матисса и Петрова-Водкина, а весьма оригинальный сувенир – обрубок деревянного пропеллера с приклеенной к ступице фотографией, на которой сиял открытой улыбкой Левандовский при всех своих регалиях. К основанию одной из отпиленных лопастей была прибита серебряная пластинка с посвящением хозяйке номера.

– Да-да, – снисходительно улыбнулась Шахматова, заметив, куда обращен взор Лизы. – Подарок на долгую память. Мы с Евгением большие друзья, – и она прибавила с ноткой наигранной грусти: – Теперь уже просто друзья…

Лизу так и подмывало спросить: «А не от вас ли он получил золотой портсигар?» Несмотря на последнюю оговорку, от слов Шахматовой она мысленно дергалась как от уколов иголкой. Да еще и отсутствие всяких следов ревности со стороны хозяйки, будто та не допускала и мысли, что Лиза может стать ей соперницей! Казалось бы, именно это подтверждало, что если у Шахматовой когда-то был с Левандовским роман, то все осталось в прошлом – да и дата на серебряной пластинке стояла не слишком свежая: 1936 год, – но не зря же этот портрет до сих пор находился тут, где Зинаида могла любоваться им не один раз на дню!

Подозрения Лизы несколько рассеялись лишь после того, как Зинаида проводила ее в свою спальню, чтобы гостья могла привести себя в порядок, и там на туалетном столике обнаружилась еще одна мужская фотография: красавец-офицер в морской форме на фоне могучих орудий боевого корабля – не то крейсера, не то миноносца. «Не эти ли пушки я слышала утром?» – подумала Лиза. А Шахматова, не собиравшаяся ничего скрывать, объяснила:

– Это Ростислав Барсов, командир крейсера «Слава». Сын великого князя Михаила.

– Надо же, тот самый Барсов! – изумилась Лиза, второй раз за день слышавшая это имя, что давало повод задуматься – нет ли и здесь какой-то скрытой связи? – Выходит, он тоже ваш хороший знакомый?

– О да, – кивнула Зинаида не без гордости. – Даже можно сказать, очень хороший!..

Ревность отчасти отступила, вытесненная завистью. Ну почему таким, как Зинаида, достаются самые лучшие мужчины? Почему такие, как она, и пальцем не шевельнув, получают положение в обществе, почет и счастье – все то, что другим приходится добывать упорным трудом?.. «Ну что же, – твердила себе Лиза, – охмури в самом деле князя Монако, и будет тебе и почет, и все на свете». Однако, сама мысль о подобном варианте почему-то вызывала у нее живейшее отвращение, хотя, если подумать, надежды на то, ради чего она готова была отказаться от такой блестящей партии, таяли с каждой минутой. Казалось бы, тогда, на пляже, все так прекрасно начиналось, а затем, не успев толком сплестись, по ее же собственной дурости безвозвратно порвалось, разбилось и полетело в какую-то пропасть – быстрее, чем валился бы под откос «Мерседес» Левандовского, если бы на его пути не попалась каменная стенка…

Видимо, дело было во внезапном переходе к покою от нервной суеты, донимавшей Лизу с того самого момента, как она увидела в кустах труп репортера. Почувствовала себя в безопасности, расслабилась, вот на смену напряжению и пришла меланхолия, не оставившая Лизу и тогда, когда они вместе с хозяйкой расположились на широком балконе, выходившем на бассейн, без которого, конечно, никак не мог обойтись такой фешенебельный отель. Горничная подала коктейли. Лиза подумала было, что это лишнее, но под пристальным взглядом Шахматовой не решилась отказываться, чтобы никто не подумал, что она стесняется хозяйки и ее покровительственного тона.

Мартини после первого же глотка ударил в голову, ноги враз отяжелели, будто в них перетекла вся скопившаяся на душе тревога, и Лизу оставили все желания – ей хватало того, что она сидит здесь, лениво слушая, как внизу с шумом и смехом плещутся девушки, которым ядовито-лазурная вода бассейна больше пришлась по вкусу, нежели соленые морские волны. Уже накупавшиеся сильфиды разлеглись вокруг бассейна, выставив напоказ стройные ноги и бедра, соблазнявшие взгляд блеском непросохших капель на загорелой коже, а гибко шнырявшие меж юными телами официанты вкладывали в требовательно протянутые руки запотевшие бокалы с торчащими из них соломинками. Однако, Шахматова затащила сюда Лизу совсем не для того, чтобы любоваться этим зрелищем.

– Ну, а теперь выкладывайте, Лизонька! – потребовала она, закурив сигарету через длиннейший мундштук. – Что у вас там с Евгением приключилось? У меня, знаете, дурная привычка – все, что его касается, до сих пор принимать близко к сердцу…

Может, был виноват алкоголь, а может, просто хотелось выговориться – неважно кому, хотя бы и злейшей сопернице, – но у Лизы развязался язык, и она подробно описала, что произошло с ней и Левандовским на Верхнем шоссе. Зинаида, забыв о своем высокомерии, слушала ее весьма внимательно, а после того, как Лиза завершила рассказ упоминанием о сломанной тяге, воскликнула:

– Однако, Лизонька!.. Да вы, почитай, сегодня второй раз родились! Вот это везение так везение! И нам за это обязательно надо выпить!..

Лиза слишком утомилась и перенервничала, чтобы снова впадать в транс при мысли о том, что из-за Бондаренковских козней ее с Левандовским ждала верная гибель. Она лишь небрежно заметила:

– Слава богу, я все-таки Тургенева, а не Лермонтова…

Шахматова подняла брови. Лиза объяснилась:

– Я в четырнадцатом году родилась, ровно в тот день, когда австрийского эрцгерцога убили…

– А-а!.. – дошло до Зинаиды. – Постучите по деревяшке, год еще не кончился! Кстати, мне уже давно хотелось узнать: вы из каких Тургеневых будете? Не родственница ли Ивана Сергеевича?

– Нет, – сказала Лиза. – Моим предком был тот Тургенев, который декабрист.

– Смотрите… – Шахматова поцокала языком. – Нынче такими родственными связями немодно похваляться…

– Отчего же? – удивилась Лиза. – Или я, пока была в Америке, что-то пропустила? Вроде с утра при республике жили!..

– Вы уж поверьте мне на слово, – сказала Шахматова. – Сейчас республиканские взгляды лучше держать при себе.

Не было у Лизы никаких республиканских взглядов, как не было и никакого желания заводить диспут о политике – с нее хватило и того, который пришлось выслушать на борту парохода. А странные настроения Зинаиды, вероятно, объяснялись ее тесным знакомством с Барсовым и постоянным пребыванием в великосветских кругах.

– Ну, Лизонька, – провозгласила Зинаида, поднимая вновь наполненный бокал, – за вашу счастливую звезду! Но вот чего я никак не пойму – если все остались живы и здоровы, то где же сам Евгений? Как-никак, он у нас галантный кавалер и так просто своих дам не бросает!

– А вот взял и бросил, – буркнула Лиза, чувствуя досаду на летчика, но не за его дурацкую выходку на Диве, а за то, что тот с такой легкостью снова доверился Ахметке.

– Не могу поверить, что его слава совсем испортила! – заявила Шахматова. – Нет, Лизонька, вы явно что-то недоговариваете! Начали говорить – так говорите до конца! Тем паче что мы с вами, как выяснилось, не совсем чужие друг другу люди.

Лиза, пребывая в сомнениях – не слишком ли она разоткровенничалась с Шахматовой? – сообразила все же, что та может дать ей полезный совет: как-никак вращается в обществе, всё про всех знает, а главное – стоило заручиться поддержкой такой влиятельной особы на случай возможных неприятностей с той же полицией. А то, что они с Зинаидой чуть ли не соперницы, значения не имело – не станет же Шахматова что-то делать во вред Левандовскому, если он ей вправду так дорог!..

Поначалу намереваясь ограничиться лишь самым необходимым, Лиза рассказала про прыжок с Дивы, затем объяснила, кто такой Ахметка, и так постепенно добралась до трупа, пуговицы и прочих приключений. Теперь Шахматова знала все – или почти все, потому что о нынешнем местонахождении улики Лиза, несмотря на мартини, догадалась умолчать.

Ее рассказ производил на Шахматову сильное действие – лицо у Зинаиды все больше и больше каменело, и только по скулам прокатывались желваки.

– Ну, Бондаренко!.. – промолвила она наконец. – Что себе позволяет!.. Да, Лизонька, – покачала она головой, – хорошего во всем этом мало… А от полиции лучше держитесь подальше, пока все не разъяснится. Кстати, – вдруг потребовала она, – покажите-ка пуговицу!..

Рука Лизы, застигнутой врасплох, самопроизвольно дернулась к груди, где в сокровенном убежище все еще лежала злосчастная пуговица, и Лизе чуть не стало дурно, едва она подумала, что этим неосторожным движением могла выдать себя. Призвав на помощь все свои актерские способности, она заявила:

– Пуговица лежит в надежном месте! Не такая я идиотка, чтобы ее при себе держать!

– Ну, как все отлично складывается, – одобрительно улыбнулась Зинаида. – И пуговица в надежном месте, и вы попали в надежные руки… Выпейте еще и ни о чем не беспокойтесь.

– Да я не за себя беспокоюсь, – отозвалась Лиза. – Я про Евгения думаю. Это его прямиком к Мустафе потащили, а не меня!..

– Ах, я бы на вашем месте за него не переживала, – беззаботно ответила Зинаида. – Видно, что вы его плохо знаете. Он умеет выходить из опасных передряг лучше нас обеих, вместе взятых!

Лиза, встревоженная неожиданным вопросом Зинаиды и как-никак умевшая отличать хорошую игру от плохой, уловила в репликах Шахматовой какую-то смутную нелогичность. Зинаида то ли волновалась за Левандовского куда сильнее, чем это выходило с ее слов, то ли, наоборот, вся эта история, как и участие в ней Бондаренко, не слишком ее задевали – во что было трудно поверить, вспомнив ее реакцию в вестибюле и настойчивость, с которой она требовала от Лизы отчета о происшествии на Верхнем шоссе. Что-то здесь было не так – но, в конце концов, Лиза пришла сюда не затем, чтобы анализировать речи и поступки случайной знакомой.

– Откуда он вообще взялся, этот Бондаренко? – спросила она. – Давно он в Ялте живет? И чем раньше занимался?

– Да кто ж его знает!.. – пожала плечами Зинаида. – Явился невесть откуда, мигом завел с Дурново шашни и стал тут своим человеком. Говорит, раньше много путешествовал, а теперь решил осесть на родине.

– Боюсь, как бы Евгений не проведал, что все это он подстроил, – сказала Лиза, – и не полез к нему разбираться…

– Даже если Евгений узнает, кто приказал ему тягу подпилить, – возразила Шахматова, – у него хватит здравого смысла и полезных знакомств для того, чтобы ударить по Бондаренко из тяжелой артиллерии. А мы, со своей стороны, тоже на кое-какие пружины надавим. Но такие дела на голодный желудок не делаются, а посему предлагаю воздать должное обеду, – объявила она при появлении официанта, выкатившего на балкон сервировочный столик, заставленный блюдами под блестящими колпаками. – Вы не возражаете, что мы здесь, по-простому? По такой погоде грех в дом уходить, в духоту эту…

И, словно выпитого было мало, она наклоняла к Лизиному бокалу бутылку:

– Позвольте вам налить шабли – ничего лучше к фуа-гра не придумали. А камамбер вы любите? Я просто без ума от сыров с благородной плесенью! В одни названия влюбиться можно – кротен-де-Шавиньоль, кёр-сандре, Сент-Амадур, бле-д’Овернь… Райская пища, особенно с калачом от Елисеева! Калач мне прямо из Москвы присылают, на аэроплане… – приговаривала она, отрезая ломтик сыра, своим нежным цветом напоминавшего цвет утренних облаков, едва тронутых лучами разгорающегося дня, и ловко управляясь с калачом – сдобным, как кустодиевские купчихи, и воздушным, как перины, служащие им ложем.

– Удобно вы устроились… – пробормотала Лиза.

– Вот именно, моя дорогая, вот именно! Учитесь у меня! Я, знаете ли, люблю пожить с толком и в меру своих сил других к такой жизни приобщаю. Взять хотя бы Евгения – до знакомства со мной он на вкус не отличил бы мазут от шамбертена, и ничем, кроме моторов, не интересовался. Надеюсь, он вам не показался невоспитанным дикарем?

Еще как показался – местами. Но Лиза распространяться на эту тему не собиралась. Она попыталась ответить в тон хозяйке:

– Да нет, что вы – и это даже удивительно, если вспомнить, что он все время среди белых медведей проводит…

– Я вижу, вам на язычок тоже не стоит попадаться… – усмехнулась Зинаида. – Что скажете насчет перепелов с трюфелями? – продолжала она потчевать Лизу. – Или, если фигуру блюдете, отведайте кусочек киш-лоррэна. Здесь его готовят изумительно! Можно сказать, потому и живу в «Ореанде», а не на даче – у меня тут дачка на горке имеется, рядом с дворцом бухарского эмира. Только скучно там, целыми днями никто не заходит, а тут легко быть в курсе всех событий – да и шеф-повар превосходный…

Вроде бы и завтрак был не слишком давно, но киш-лоррэн золотился так соблазнительно, и так текли слюнки от райского запаха перепелов, купавшихся в шипящей подливке!.. Лиза, не устоявшая перед кулинарными соблазнами, утешалась тем, что после всей сегодняшней суматохи и волнений уже сбросила пару фунтов, а то и поболее. И может статься, что причиной ее тревоги и беспокойства был просто голод, ибо ею понемногу овладевала апатия пресыщенности. От жары и угощения она становилась все более и более разомлевшей, а то, что заставляло ее в последние час-два бегать и суетиться, уже казалось не имеющим значения.

Какое ей, собственно, дело до того, что кто-то покушался на человека, которому еще утром стоило бы заехать по мордасам? Она сама в живых осталась, и слава богу… Если Левандовский считает, что его хотели убить, то пусть идет в полицию, это учреждение для того и создано, чтобы с такими делами разбираться. А ей самой незачем в эту кашу лезть. Сейчас она вызовет такси и поедет к себе, в Симеиз. Можно будет взять Бобу, отправиться с ним на дикий пляж. Она знала один такой чуть поодаль, по дороге к Кацивели – не пляж даже, а так, нагромождение валунов под обрывистым склоном. Там никто к ней приставать не станет. А если прийти туда одной, да под вечер, можно будет пренебречь всякими условностями – прямо в костюме Евы наслаждаться ласками водной стихии, принимая их всем своим телом, и вволю плескаться в багровых волнах, вобравших цвет тускнеющего светила. И пусть ее попробуют подкараулить – что им удастся снять против солнца хоть длиннофокусником, хоть телескопом, хоть самой-распресамой шпионской камерой?..

Лиза разлепила глаза и даже удивилась, снова обнаружив себя на балконе «Ореанды» – таким живым было ощущение волн, притрагивающихся к коже тонкими осторожными пальцами. Прищурившись, чтобы защитить глаза от бьющих в них лучей нахального солнца, Лиза машинально поискала рядом с собой темные очки, и вдруг встрепенулась. Ого-го, а времени-то сколько прошло!.. Когда они с Зинаидой обедали, их от солнечного света защищал козырек над головой. Теперь же свет, утративший полуденную ярость, заливал весь балкон, а тени в тех углах, куда не добирались лучи, густели, наливаясь вечерней синевой. Лиза помотала головой, чтобы разогнать туман в мыслях. Должно быть, она заснула, совсем разморенная, а потом ее что-то разбудило – возможно, шум у бассейна, где бурно ликовала золотая молодежь: похоже, там кого-то прямо в одежде спихнули в воду. Жалко, что к бассейну далеко спускаться – Лиза сама была не прочь освежиться подобным образом. Из этих вялых раздумий ее вырвал громкий стук в дверь.

Лиза прислушалась. Кто-то рвался в номер – упорно и, похоже, уже давно: пришелец или пришельцы, потеряв терпение, молотили по двери так отчаянно, словно вознамерились снести ее с петель. Лиза догадалась, что именно эти звуки и прервали ее сон. Кто бы это мог быть и где Зинаида, почему не идет открывать?

Вставать ужасно не хотелось, да и ноги решительно не желали слушаться, но Лиза превозмогла себя и направилась на стук в прохладный сумрак помещений. Не то что бы она так жаждала с кем-то встречаться или обнаруживать свое присутствие в номере, но раз Зинаида куда-то пропала, следовало открыть, пока на грохот не сбежался весь отель.

– Иду, иду уже! – вяло выдавила она, больше для себя самой, ибо за дверью ее вряд ли бы кто расслышал. Только теперь она ощутила неприятное онемение, от которого тело потеряло чувствительность, будто его, да и голову тоже, набили ватой. Неужели это ее от шабли так развезло? А она-то считала, что у нее голова крепкая, приученная студенческими пирушками к напиткам…

Стук в дверь прекратился, и Лиза остановилась, мигом забыв, куда она направлялась и что здесь делает. Ах да, Зинаида привела ее сюда, встретив в холле, а она зашла в «Ореанду», чтобы отдать Скромновой улику… Не дожидаясь, пока примут форму подозрения, прораставшие сквозь остатки тяжелого сна, Лиза с изменившимся лицом полезла за шиворот, уже почти уверенная, что разве что чудом ее пальцы нащупают под кружевами бюстгальтера твердую таблетку пуговицы.

Глава 10

Несколько мгновений с Лизы можно было лепить жену Лота. Шахматова, эта змеюка подколодная, подмешала ей что-то в вино – не зря в голову словно песка насыпали, – а когда Лиза заснула, обыскала ее и отобрала пуговицу, и значит, прикосновения к груди, ощущавшиеся сквозь сон, ей не примерещились.

С отрезвляюще ужасной ясностью, будто попав под ушат ледяной воды, Лиза сообразила, что Бондаренко покушался на Левандовского не в одиночку. Зинаида была с ним заодно. Теперь понятно, почему она на нее, Лизу, так вылупилась при встрече в холле! Была уверена, что дело на мази, а тут – нате пожалуйста! – собственноручно убедилась в постигшем их фиаско. Но какая же она гадина оказалась! Пропеллер этот на самое видное место выставила, а сама-то!..

И зачем этой компании понадобилось убивать репортера, тоже можно догадаться – у того на них наверняка имелся какой-то компромат. Может быть, все дело в связи Зинаиды с Барсовым – хотя вряд ли, вроде та эту связь и не слишком скрывала. Нет, если тут вправду замешан пресловутый наследник престола, то речь наверняка идет о политике. А это штука такая, что лучше держаться от нее подальше – съедят за здорово живешь и не подавятся…

Еще не до конца поверив в то, что все это она не навыдумывала со сна, Лиза готова была стянуть платье, содрать с себя и вытряхнуть бюстгальтер, ощупать тело – вдруг пуговица просто выпала из своего укромного убежища? – но эти намерения пресек скрип поворачиваемого в замке ключа.

Вернулась Зинаида? Или раздобыли ключ те, кто давеча ломился в дверь? Вдруг это Бондаренко, узнав о ее местонахождении, снова прислал за ней Тараса или еще кого-нибудь? Лиза не собиралась это выяснять. Вспорхнув испуганной птицей, она в мгновение ока вылетела на балкон.

Тот от соседнего балкона отделяла высокая решетка. Лиза, не задумавшись ни на секунду, перемахнула через перила, будто репетировала этот трюк не один раз. Да так оно и было. Даром, что ли, для нее прошла школа съемок у Тичкока? Сколько дублей ей пришлось повторить, когда она взбиралась вдоль шаткой фанерной стены по лестнице, изображая отважную сыщицу, и точно так же, путаясь в длинном подоле, лезла в окно, чтобы добыть улику, изобличающую преступника!

Миг – и Лиза уже стояла на чужом балконе. Кажется, снаружи ее никто не заметил. Теперь только бы не оказаться здесь пленницей, если дверь будет заперта! Впрочем, кто же станет ее закрывать по такой погоде?

Лиза неслышно шагнула внутрь. Номер, очевидно, был занят – иначе она не увидела бы здесь разворошенной постели, недокуренной сигары в пепельнице, выстроившейся в ряд на туалетном столике батареи флаконов с кольдкремом, туалетной водой и лосьонами, набора склянок от Коти, Герлэна и других фирм, а также прочих примет, выдававших в постояльце мужчину, не слишком аккуратного в привычках, но трепетно относящегося к своему облику. Рассчитывая на то, что он отсутствует, Лиза тихонько направилась из спальни в переднюю. До заветного коридора оставалось чуть-чуть – но тут дверь распахнулась, и перед Лизой предстал хорошо знакомый ей персонаж.

Это был граф Золтан Шоймоши, известный всей Ялте под прозвищем Зузу. Лизе не раз доводилось встречать эту колоритную личность в компании киношников. Никто не знал, настоящий ли он венгерский граф, в прошлую мировую войну попавший в плен, да так осевший в России, лишившись имения, конфискованного Белой Куном, или просто выдает себя за титулованную особу, но внешность у него была самая аристократическая, с многочисленными признаками вырождения – за душой же не водилось ничего, кроме долгов.

– Что за дивное явленье! – воскликнул граф, кажется, тоже несколько ошарашенный. – Какими судьбами, Елизавета Дмитриевна?! Как вы здесь оказались?!

По-русски он говорил вполне чисто, и лишь чуть жестковатый пронос с легким грассированием выдавал в нем подлинного космополита. Из-за выпученных глаз с огромными синими подглазницами и сморщенными веками в его лице было что-то черепашье. В число других его особых примет входили мятый стариковский подбородок и горбатый римский нос, под которым тянулись две тонюсенькие ниточки усиков поверх припухших губ, похожих на края кляклых оладий. Граф был в халате и шлепанцах: вероятно, по какой-то надобности на минутку вышел из номера, а вернувшись, застал неожиданную гостью. Было от чего прийти в замешательство!

– Граф, прошу вас, ни звука! – чуть слышно проговорила Лиза. – Вы не видели – заходил ли кто-нибудь сейчас в соседний номер, к Шахматовой?

– Ну да, – ответил граф, все еще пребывая в недоумении.

– Умоляю, тише! Потом я вам все объясню, а сейчас выпустите меня поскорее!

– Вот уж нет! – покачал головой граф. Закрыв дверь, он напирал на Лизу, заставляя ее отступать обратно в спальню. – Только на том условии, что вы уделите мне каплю своих милостей! Согласитесь – раз вы попали ко мне, да еще находитесь в моей полной власти, было бы даже неприлично не воспользоваться моментом!..

Лиза была несказанно удивлена этим заявлением, ибо все знали, что граф страдает тем же пороком, за который осудили Оскара Уайльда. Более того – злые языки поговаривали о слишком тесной дружбе Зузу с господином Ужовым, начальником крымского Особого отделения, причем утверждалось, что дружба эта носит не профессиональный, а очень даже частный характер. Так или иначе, этого графа или не-графа считали весьма одиозной фигурой, но вот пристрастия к прекрасному полу за ним как будто бы не водилось…

– Граф, – попыталась усовестить его Лиза, – побойтесь бога, не издевайтесь над беззащитной женщиной! И не надейтесь, что это сойдет вам с рук – я постараюсь ваше реноме навсегда испортить!

– Реноме у меня такое, – отозвался граф беззаботно, – что его уже ничем не испортишь! А вот если вас застанут со мной в одном номере, история выйдет некрасивая! – сказал он мечтательно и даже причмокнул. – Не спорьте со мной, очаровательница, теперь вам так просто не отвертеться!

Лиза сделала вид, что готова уступить его домогательствам.

– Граф, а я-то всегда принимала вас за женоненавистника, – сказала она. – Что ж, это даже лестно – знать, что я сумела разбудить в вас природные инстинкты! Но не думайте, что я сдамся без борьбы! Вам еще придется меня завоевать!..

Многозначительно задернув штору, она застыла возле нее в позе мученицы, обреченной на заклание. Граф, неторопливо приближавшийся к ней, вдруг оказался совсем рядом. Зайдя к Лизе со спины, он заключил свою жертву в объятия и стал покрывать поцелуями ее шею и плечи, постепенно подбираясь к груди.

Следовало бы прислушаться к тому, что происходит в коридоре – может, Зинаидины визитёры убрались и путь к бегству открыт? – но, признаться, Лиза была поглощена тем, что творилось у нее в душе. Казалось бы, непрошеные ласки графа должны были вызывать у нее лишь брезгливость и отвращение, однако Лиза, пожалуй, вовсе бы не возражала, если бы в номер сейчас пробрался кто-нибудь из ловкачей-репортеров или случайно зашла горничная, поспешившая бы поведать товаркам, кого она видела вместе с Зузу. Может, это тщеславие пело на ухо порочный мотив искушения – не каждый день и не всякую женщину обольщает какой-никакой, а все же граф, – или пьянил аромат фиалковой воды, но Лиза, чувствуя себя последней дрянью, вконец развращенной синематографом с его вольными нравами, дивилась – найдутся ли такие глубины падения, которые она не отважится изведать, и такая грязь, в которой она не посмеет вываляться?

Руки графа, не теряя времени даром, скользнули по Лизиному животу, проникли ей под подол и поползли вверх по ее бедрам, одновременно избавляя ее от платья. Лиза безропотно подняла руки, мысленно спрашивая себя, кто первый потеряет голову – соблазняемая или соблазнитель? Однако Зузу, завладев ее платьем, вдруг потерял к ней всякий интерес. Отпустив Лизу, он объявил:

– Ну вот и чудно, Елизавета Дмитриевна! В таком-то виде вам вряд ли захочется сбежать!

– Отдайте! – метнулась к нему Лиза. Но Зузу, спокойно увернувшись, лишь приложил палец к губам:

– Тсс! Не шумите! Сами же просили, чтобы я молчал!

И он направился в прихожую. Лиза, оставив попытки отобрать платье, машинально следовала за графом – возможно, еще не до конца уверившись, что это не шутка. Зузу отворил дверь – и в коридоре Лиза услышала голос Скромновой, который она бы не спутала ни с каким другим голосом на свете.

Рядом со Скромновой ей никто не был страшен! Но как ее перехватить, пока Лидия не ушла сама или ее не увел Зузу? Схватив первое, что попалось под руку – тяжелую телефонную трубку, солидную вещь из дерева и металла, не из какого-нибудь там бакелита или другой новомодной пластмассы, – Лиза замахнулась и стукнула графа по макушке, такой набриолиненной, что в нее можно было смотреться как в зеркало.

Сперва Лиза решила, что из-за руки, дрогнувшей в последний момент, удар смазался. Но граф тут же обмяк и тряпичной куклой повалился на пол у самых ее ног. Лиза, не медля, подняла выпавшее из его ослабевших рук платье и выскочила в коридор, тут же оказавшись в объятиях Скромновой.

Та – как всегда сияющая, круглолицая, с очаровательными ямочками на пухлых щечках, одетая в платьице с якорями и с кокетливым узелочком шнурка на шее – бросилась было тискать и тормошить Лизу со всем пылом нерастраченной дружбы, но едва заметила, в каком виде пребывает подруга, ошалело воскликнула:

– Лилька!.. Что с тобой?! Откуда ты такая?!

– Потом, потом, – заторопила ее Лиза, заметив между делом, что Скромнова не одна – ее сопровождала маленькая рыжекудрая барышня с лукавым взглядом. – Уходим скорее, пока там, – кивнула она на дверь Зинаиды, – ничего не услышали.

– Да там никого нет! – возразила Скромнова. – Мы только что оттуда…

– Так это вы в дверь ломились?!

– Ага. Стучали-стучали, все кулаки отбили! Потом я спустилась к портье, упросила, чтобы он нам ключ дал…

– Ну надо же! Значит, это вы были! – Лиза едва сдерживала смех. – А я-то думала!..

– Может, ты все-таки объяснишь, что здесь происходит?! – потребовала Скромнова.

– По дороге расскажу. Идемте отсюда, девочки, – сказала Лиза, торопясь убраться, пока не очнулся Зузу или в самом деле не нагрянули подручные Бондаренко.

Лиза и ее спутницы ввалились в лифт, донельзя изумив мальчишку-лифтера, который уставился на возникшую перед ним даму в одном кружевном белье прямо-таки с неприличным изумлением. Он вошел в состояние, близкое к каталепсии, и буквально прилип взглядом к необычайной пассажирке, рискуя лишиться глаз, готовых вывалиться из глазниц. Не то что бы Лиза была сильно смущена – все же и впавший в ступор лифтер мог бы подтвердить, что она не всегда следует примеру Джин Гарлоу, а в бытность манекенщицей ей доводилось сниматься и в более соблазнительном виде, – однако, ехать было надо. И она рявкнула на мальчишку, мигом приведя его в чувство:

– Молодой человек, отвернитесь! На первый этаж поскорее, окажите любезность!

Пока спутницы закрывали ее своими телами, Лиза поспешно оделась, надеясь, что не будет слишком неприлично выглядеть в мятом платье и с растрепанной непокрытой головой.

– Куда мы идем-то? – осведомилась, наконец, Скромнова.

– Не знаю. Посидим в каком-нибудь тихом месте, там и поговорим. Только угощать, Лидка, ты будешь. У меня на пароходе сумочку срезали.

– А раздели тебя где? Тоже на пароходе? Лилька, ты меня так до инфаркта доведешь! Хочешь, чтобы я в клинику для нервных больных попала – лечиться психоанализом по Фрейду? Ты вообще в курсе, что про тебя рассказывают? Будто вы с Левандовским…

– В курсе, в курсе, – прервала ее Лиза, не скрывая досады.

– В курсе она, как же!.. Разгуливает на людях без одежды, а там все с ума сходят, тебя хоронят! Мы у Ильменского на яхте катались, приходим… Ах да, – спохватилась Скромнова, – вы же, поди, незнакомы! Это моя тезка, Лидка Грановская.

Та чуть застенчиво улыбнулась Лизе как давняя, но не очень близкая знакомая.

– Да я ее знаю! – сказала Лиза. – Она ведь тоже у Протазанова снималась! В какой-то комедии про подростков, только название я не припомню…

– «Тот самый возраст», – напомнила Грановская, с девчачьей энергичностью пожимая Лизину руку.

– …Так вот, – продолжила Скромнова, – приходим мы, а на нас тут такое вываливают!.. Но я сразу не поверила, – заявила она, – потому что ты ведь с Левандовским незнакома. И точно, портье говорит – была, мол, хотела что-то передать, а потом ее Шахматова к себе утащила. Тогда мы прямиком сюда. Но как ты в соседнем номере оказалась?.. Постой! Там вроде этот живет, Зузу! Ты что, вздумала его соблазнить?! – допытывалась она у Лизы, не стесняясь того, что они были уже в холле, где их мог слышать любой желающий.

Лиза с усмешкой объяснила:

– Вы сами грохот устроили, меня напугали, вот я к нему и сбежала. А он приставать полез. Ну, пришлось его в чувство приводить тяжелым предметом…

Про себя же она пыталась понять, чего добивался Зузу, собираясь запереть ее в номере. Неужели тоже состоит в этой шайке? Вполне логично – с учетом того, что он живет рядом с Зинаидой. Но неужели все кругом предатели?! Найдется ли во всей Ялте хоть кто-нибудь, на кого можно положиться?! А если учесть вероятные связи Зузу с Особым отделением, то получается уже совсем что-то скверное…

– Ну ты даешь, Лилька! – восхищенно покачала головой Скромнова. – Эдак ты любого святого совратишь! Кто бы подумал? Всегда была такой тихоней, а тут на тебе! Или тебя в Голливуде испортили? Слушай, а куда же сама эта Шахматова делась?

– Бог ее знает! Напоила меня, а потом куда-то сбежала.

– Так это ты с пьяных глаз такие фокусы откалываешь? И верно, вид у тебя смурной какой-то… Надо тебе проветриться. Идем-ка посидим у моря, я знаю тут одно место…

В кафешантане над набережной, куда актрисы завернули по указке Скромновой, по эстраде прохаживался комедиант в котелке, мешковатых штанах и огромных башмаках, с нелепыми ужимками распевая на узнаваемый мотив: «На палубе матросы курили папиросы, а бедный Чарли Чаплин окурки подбирал…» В другой раз Лиза поморщилась бы от такого фиглярства, но не сейчас, когда ее одолевали совсем другие заботы. Тем временем Скромнова переглянулась с Грановской, подмигнула ей и, едва Лиза выбрала себе место, обе Лиды плюхнулись слева и справа от нее и гаркнули ей прямо в уши:

– Загадывай желание! Загадывай желание!

Лиза, ошарашенная сюрпризом, не успела ничего придумать, а в сознание откуда-то из глубин души влетела непрошеная мечта – такая головокружительная, что Лиза вцепилась в край стола, чтобы не упасть, но с таким горьким привкусом несбыточности, что из глаз у нее чуть не брызнули слезы.

– Что с тобой, Лилька?! – изумилась Скромнова, искательно заглянув ей в глаза, но увидев в них совсем не то, что ожидала.

У Лизы перехватило горло. Она выдавила осипшим голосом:

– Ничего, девочки, ничего… Это я от неожиданности… Слушай, Лидка, купи мне газету, – попросила она, оборачиваясь на мальчишку, который несся по другую сторону живой самшитовой ограды с пачкой газет под мышкой, вопя во всю глотку: «Последние новости! Таинственная смерть репортера! Известный репортер найден мертвым в Симеизе! Читайте в «Крымском вестнике»!.. Экстренный выпуск!..»

Превозмогая сердечный трепет, Лиза выхватила газету из рук подруги и сразу же увидела заголовок: «Полиция допрашивает Тургеневу» – а снизу помельче: «Следствие считает кинозвезду и летчика свидетелями преступления». Лиза пробежала взглядом по строчкам. Автор вволю порезвился, мешая домыслы, услышанные от самой героини заметки, с собственными фантазиями. Все это было вполне ожидаемо, и не затем она покупала этот бульварный листок. Конечно, если бы здесь было напечатано то известие, которое Лиза боялась увидеть, мальчишка кричал бы совсем другое. Но Лиза не успокоилась, пока не просмотрела газету до конца.

По правде говоря, паника, овладевшая ею после того, как обнаружилась пропажа пуговицы, уже улеглась, и мир предстал ее взору в чуть более светлых тонах. Кто знает, вдруг не она сама была нужна Бондаренко и компании, а только пуговица? А теперь, заполучив ее, они с Зинаидой и от Левандовского отстанут – ведь убрать такого человека как-никак дело нешуточное!.. И едва все это пришло Лизе в голову, у нее слабым огоньком затеплилась надежда.

– Да что такое?! – не выдержала, наконец, Скромнова, заглядывая ей через плечо. – Газет никогда не читала? По родной прессе изголодалась? Кто он тебе, этот Костанжогло – брат, сват, жених?..

– Смотрю, что про нас пишут, – ответила Лиза и, предвкушая ее реакцию, объяснила: – И авария была, и с Левандовским мы знакомы.

– Авария бы…? – промямлила Скромнова. – Держите меня, – тихо сказала она и, картинно изобразив, как у нее закатываются глаза, повалилась Лизе на руки.

Лиза, вернув Скромнову в сидячее положение, всунула ей в руки стакан с крем-содой. Похоже, Лидию куда больше, чем известие об аварии, потрясла вторая часть сообщения. Она возмутилась:

– И ты мне ничего не говорила?! Тоже мне, подруга, называется! С каких это пор вы с ним знакомы?!

– С девяти утра. Вот, – Лиза чуть ли не с гордостью ткнула пальцем в большой снимок знакомого лица с застывшими глазами, – это мы его нашли! Он так и лежал!

– Значит, познакомились, и тут же на труп наткнулись? – Скромнова смотрела на нее с осуждением, совсем как тетя Клава, будто Лиза учинила что-то непристойное. – Или, может, он как раз покойника душил, когда вы с ним встретились?

– Ну и шуточки у тебя, Лидия!.. – выдохнула Лиза, у которой потемнело перед глазами, едва она представила себе такую картину.

– Да ты сама хороша! – воскликнула Скромнова. – Я-то думала – проведу тихий день, отдохну, а тут ты с такими вестями!.. Все, сейчас напьюсь, а потом пойдем на маскарад. Тебе, кстати, приглашение не присылали?

– Нет… – сказала Лиза. – Что еще за маскарад?

– Вот, полюбуйся.

На столик перед Лизой лег билет на белой веленевой бумаге. Оттиснутый изящным шрифтом текст со вписанным от руки именем получательницы гласил:

«Господин Бондаренко имеет честь пригласить госпожу Лидию Скромнову на благотворительный бал-маскарад в пользу беженцев из оккупированной Югославии».

– Бондаренко?! – только и сумела вымолвить Лиза. Положительно, было что-то мистическое в том, каким образом этот ужасный человек, о котором вчера она еще ведать не ведала, сегодня напоминает о себе на каждом шагу!..

– Ну да, – подтвердила Скромнова, не догадываясь об эффекте своих слов. – Ты про его балы слыхала? Говорят, год или два назад он тоже маскарад устраивал, только в тот раз деньги собирал для испанцев… А может, для китайцев, кто их разберет!.. И вот, ровно в полночь погасили свет, а когда он зажегся снова, на гостях не было ничего, кроме масок! Так все потом и разъезжались по домам, как в добром старом Париже. Как тебе такое разоблачение, а? – и Скромнова заразительно расхохоталась. – Вот Лидка боится, а я-то пойду обязательно!.. Забирай у нее билет, и отправимся вместе!

– Кое-кому устроить разоблачение не помешало бы… – пробормотала Лиза.

Отступившее было напряжение вновь нахлынуло с полной силой. Почему обеим Лидам приглашение прислали, а ей почему-то не удосужились? Неужели знали заранее, что она на этот бал не попадет?! Да нет, чепуха! Просто приглашения, конечно, рассылали заранее, а так как еще три дня назад ее не было в Крыму, то она и не попала в список. А может, и было приглашение, да только тетя Клава, с ее отношением к Бондаренко, немедленно отправила билет в мусорную корзину.

– Тебе явно надо развеяться, – уговаривала Лизу Скромнова, – после всех твоих приключений. Что ты вдруг скисла? Или… Ну конечно! – промолвила она. – Лилька, сколько раз я тебе говорила, что с мужчинами строже надо? Их вот так в кулаке нужно держать!.. Который год тебя учу, а ты все на те же грабли наступаешь! Забыла уже свой роман с Львовым? А этот твой кутюрье, как его там – Олег..? Каждый раз вся так распахиваешься навстречу, а они только того и ждут!

– Не ты ли сама у меня на плече рыдала после размолвок с Задунайским? – пыталась возразить Лиза, ненавидевшая, когда ей читали нотации, но Скромнова, не слушая ее, продолжала:

– Ты тут распереживалась, а твой Левандовский, чуть тебя не угробив, уже с другой гуляет! Ну точно, мы сюда шли, я видела его на набережной. Он с какой-то брюнеткой в дамский магазин заходил. Верно, Лидка? Там еще в витрине висело такое платье из черного гипюра… Постой-ка! А уж не была ли эта твоя Шахматова?..

Но еще раньше, чем она произнесла это имя, Лиза уже стояла на ногах.

– Что ж ты мне раньше не сказала! – воскликнула она. – Где это было?

– Лилька, не сходи с ума! – пробовала урезонить ее Скромнова. – Скандал при всем народе хочешь устроить?! Да и нет их там давно, мы их встретили уже с час тому, если не больше!..

– Идем, покажешь, где это было, – приказала Лиза, и ее спутницам пришлось подчиниться.

Значит, ничего еще не кончилось, и все расчеты на то, что, добыв пуговицу, эта шайка отвяжется от Евгения, были безосновательными. Отрадно знать, что он жив, но опасность, нависшая над его головой, никуда не делась! Вероятно, считают, что летчик все равно опасен, раз видел пуговицу и держал ее в руках. Оставалась жалкая надежда, что удастся напасть на его с Зинаидой след и настигнуть их, пока не случилось непоправимое – и Лиза этот шанс не собиралась упускать.

Впрочем, она сама бы не могла сказать, в какой мере ею движет это стремление, а в какой – желание узнать, чего ради Левандовский опять с негодяйкой Шахматовой шуры-муры заводит. Почему, оказавшись в Ялте, не позаботился найти ее саму, Лизу? Ведь это было совсем несложно – зашел бы в «Ореанду», его любой рассыльный тут же бы просветил. Может, и нечего из-за него переживать, а она после съемок у Тичкока навыдумывала бог знает чего, вообразила нового знакомца одиноким волком, которому нужна помощь доброй женщины, а на самом деле вовсе он этой помощи не заслуживает? Может, опять она раньше времени понадеялась, что на этот-то раз все сложится, и никак не желает признавать, что опять жестоко обманулась? Но, продолжая идти дальше, Лиза в приступе самоотречения внушала себе, что старается вовсе не ради летчика, а ради себя самой: ну и пусть он не стоит того, чтобы его спасали – все равно она докажет свое бескорыстие.

Глава 11

Южный день подходил к концу. Публика, сгоняемая порывами прохладного ветра с пляжей, перемещалась под тенты ресторанов и кафе. В этот предвечерний час, когда жара отступает, ненадолго оставляя в покое измученное зноем побережье, а дневное светило готовится нырнуть за горы, его косые лучи легко скользят над водной синевой и набрасывают на пейзаж едва заметный акварельный налет, превращая мир в эфемерное подобье земного рая. Но на сей раз в атмосфере на ялтинской набережной, по которой Лиза вела подруг, витало нечто иное.

Причиной тому, вероятно, было повисшее над морем огромное облако, похожее на растрепанные космы белокурой валькирии. Озаренное закатным солнцем, оно само наливалось изнутри огненным сиянием, которое ложилось на морской простор зловещими оранжевыми пятнами. Море с каким-то свирепым ожесточением набрасывалось на опустевший берег, обрушивая на россыпь белой гальки разлохмаченные гривы волн. И лишь отвернувшись от моря, можно было ощутить безмятежность, навеваемую посиневшими склонами горной чаши; по ее острому гребню курились маленькие белые клецки облачков, похожие на кустистые седые брови, а ниже золотилось разбросанное по амфитеатру скопление дворцов и лачуг, ненадолго явившееся взору во всей красе перед тем, как пропасть в стирающем краски сером сумраке.

По пропеченной земле ползли тени, медленно, но верно сливавшиеся в единый покров, чтобы ненадолго утвердиться во владениях дня. Над входами в ресторации зажигались первые цветные огоньки, тонущие в зелени трельяжей, и даже звуки городской жизни – гудки автомобилей, шорох шин, стук каблуков – смягчались, становились таинственными и вкрадчивыми, и в их строй все чаще врывалась музыка – не механические излияния динамиков, а бойкие синкопы джаз-бандов или басовитая медь духовых оркестров. Подсвеченные афиши вступали в борьбу за сердца и кошельки, обещая – то Вертинского, всего один концерт проездом в Одессу, то сегодня и ежедневно в Зеленом театре звезд Художественного театра Хмелева, Яншина, Станицына в прославленной драме «Турбины», то новый цветной боевик с Невиллом Синклером, а то и вовсе что-нибудь экзотическое: сеанс одновременной игры маэстро Алехина или лекцию писателя Казарцева «Грозит ли нам вторжение марсиан?» Обе столицы, да и провинция, спешили преподнести все свои богатства временным обитателям крымских отелей и пансионов, пресыщенным морскими и солнечными ваннами.

Добраться до места, где Скромнова вроде бы видела Левандовского с Шахматовой, оказалось непросто. Так уж была устроена эта улица, что быстро миновать ее витрины, оформленные сведущими в своем деле декораторами, не была в состоянии ни одна уважающая себя женщина. Пусть охваченная войной Европа завела у себя моду на белье из парашютного шелка и рисуемые прямо на ногах стрелки чулок, но парижские дома моделей, как и в мирное время, трудились вовсю, словно тяжелая поступь истории была им нипочем. И как Лиза ни спешила, она ничего не могла поделать со своими спутницами: неодолимый зов моды манил актрис, беспардонно пробуждая в них женское естество. Лиза волей-неволей замедляла шаги, когда Скромнова с Грановской прилипали к очередной витрине, за которой красовались то коктейльное платье цвета сольферино с вышивкой из стекляруса, то накидка из кружев шантильи, то вечерний наряд с рукавами жиго, а потом заводили спор о том, идут ли к нему выставленные за соседним стеклом туфли из замши с аппликациями из серебряной кожи. А в следующем магазине уже сама Лиза засматривалась на сумку с фермуаром из стразов, которую было бы неплохо купить взамен похищенной – и чтобы внутри лежал менандьер в атласном конверте… Глаза разбегались при виде коробок пудры, тюбиков губной помады, духов от Скьяпарелли, Шанели, Ланвэн и Пату и, конечно, шляпок, даже Лизу заставлявших забыть о цели экспедиции.

– Ну вот еще, что это за сад на голове? – ворчала Скромнова, заметив, что вторая Лида рассматривает шляпку из синей соломки, украшенную целым цветником. – Нас на такую дешевку не купишь! А тебе вот что нужно! – указывала она на шляпку-таблетку цвета ивуар с эгретом из страусиного пера, будто прямиком сошедшую со страниц «Мари-Клэр». Очень хороша была и соседняя шляпка от Магнэна, с отделкой черным аграмантом…

Но та же Грановская первой опомнилась, отрываясь от изучения головных уборов:

– Мы их здесь видели! Вон это платье висит! И название то самое – помнишь, Лид, мы еще тут ходили, смеялись? – прибавила она, кивнув на вывеску с надписью по-русски и по-французски, сделанную старомодным шрифтом в стиле венского Сецессиона: «Мадам Писк. Моды».

Лиза, разом стряхивая с себя созерцательный гипноз, толкнула стеклянную дверь магазина. Тихонько звякнул колокольчик. Из глубин зачарованного царства, где на плечиках лепестками диковинных цветов распустились платья самых немыслимых фасонов, спешила хозяйка – вряд ли та самая m-me Pisque, которой, может, и не существовало в природе, скорее – настоящая владелица или просто управляющая.

– Елизавета Дмит… – всплеснув руками, пустилась она в заученный бессвязный лепет. – Лидия Никол… Какая честь!.. Чем могу быть полезна?

Из-за стоек с нарядами, из-за занавесок, из каких-то уголков и пространств, спрятанных между зеркалами, дробившими помещение, умножавшими его и превращавшими в лабиринт, в котором запросто было пропасть до скончания веков, уже высыпала, окружая клиенток, стайка сирен-чаровниц, готовая вскружить им головы и околдовать зрелищем своих сокровищ. Но Лиза, твердо намеренная не тратить времени впустую, сразу же перешла к делу, осведомившись у хозяйки:

– К вам с час тому назад не заходила госпожа Шахматова?

– Зинаида Алексеевна? – хозяйка была сама услужливость. – Как же, заходила. С полковником Левандовским они были, выбирали ей костюм для маскарада. Она уж не первая сегодня, полгорода к господину Бондаренко идет. Не соблаговолите ли посмотреть? Мы и для вас что-нибудь найдем…

Маскарад, да еще в логове у самого Бондаренко! Конечно, она его туда потащила! Темнота, шум, толчея, все в масках – идеальная возможность избавиться от человека так, что никто этого не заметит!.. Бог знает, каких усилий Лизе стоило, не моргнув глазом, ответить так, будто никаких других слов от хозяйки она и не ждала:

– Костюм? Само собой! Мы с Зинаидой Алексеевной как раз хотели вместе принарядиться, да только я припозднилась…

– Лилька, так ты вроде не собиралась?!.. – изумилась Скромнова.

– Кто не собирался – я не собиралась? – деланно возмутилась Лиза. – Да я про себя уже давно все решила! Лида, – обратилась она к Грановской, – если ты в самом деле на бал не пойдешь, я возьму твой билет. А ты, Лидка, – добавила она вполголоса, – не переживай за меня. Никого я ни к кому не ревную, никакой мелодрамы не будет. Что мне, повеселиться нельзя, что ли? Чем я хуже других?

И, не желая больше ничего объяснять, потребовала:

– Ну, показывайте, что у вас есть!

– Сию секунду, сию секунду, – суетилась хозяйка. – Вы кого желаете изображать, Елизавета Дмитриевна? Пейзанку, коломбину или, может, одалиску? Есть у меня костюм субретки, очень вам пойдет… А вам, сударыни, что подобрать? Костюмов много, о маскараде давно знали, готовились…

– Ничего такого не надо, – отказалась Лиза. – Что-нибудь простое, лишь бы остаться неузнанной и из толпы не выделяться.

Меньше всего ей хотелось быть одетой какой-нибудь принцессой из Шангри-Ла в тот момент, когда, быть может, понадобится срочно скрываться. Нет уж, обычное платье будет как-то понадежнее.

– Вы-то, Елизавета Дмитриевна, всегда из толпы будете выделяться, тут уж ничего не поделаешь, – попыталась польстить ей хозяйка.

– И правда, Лилька, куда ты свои волосы денешь? – заметила Скромнова. – Тебя по ним за версту узнают.

– А парики для чего придумали? – возразила Лиза. – Найдется листок и ручка? Пошлю записку Маргарите Самуиловне, – назвала она имя знакомой костюмерши с кинофабрики, – пусть она достанет мне черный парик и маску. Перевоплощения – наш хлеб, верно, девочки?

Наказав Скромновой поймать такси и отправить с таксистом записку для костюмерши, Лиза занялась костюмом. Всегда трепетно относившаяся к тому, во что одета, на этот раз она превзошла все пределы придирчивости, словно задавшись целью запомниться девчонкам-продавщицам самой капризной клиенткой из всех, каких только видел магазин. Торговые барышни сбились с ног, таская Лизе вечерние наряды: из атласа, из крепа, из тюля, из файдешина, цвета голубиного крыла, цвета шампань, цвета чайной розы, с боа из перьев, с ажурными вставками, отделанные сутажем, скроенные по косой… Вокруг Лизы уже громоздились горы отвергнутых одеяний, а она все смотрела, откладывала, возвращалась к уже изученному и откладывала снова, не зная, на чем остановиться: все казалось ей не совсем тем, что нужно, и, глядя на эти мучения выбора, пожалуй, всякий был вправе усомниться в том, что она всего лишь хочет скрыть свою внешность. На плавных складках, ложившихся мягкой волной на ладонь, играли переливы муара; платья соблазняли глаз причудливостью кроя и драпировок; в едва слышном шелесте ткани звучал вкрадчивый шепот обольщения – но Лиза не поддавалась ему до тех пор, пока ей не попалось в меру броское и в меру строгое платье в пол из темно-пурпурной, почти черной, шелковой тафты, в глубине которой, подобно звездам на ночном небе, приглушенно посверкивали искры.

Она было отбросила его, сочтя слишком неказистым, но что-то зацепило ее взгляд, и по мере того, как она присматривалась, в ее ушах все отчетливее слышался не то голос крови, не то зов инстинкта, отточенный за многие поколения; оборачиваясь словами, исходившими будто бы от самого платья, он уговаривал: «Возьми меня, я буду твоим, придай мне форму своим телом, я обниму его, прильнув к его изгибам и округлостям, сольюсь с тобой воедино, сделаю тебя неотразимой…»

Подобное уже бывало с ней не раз и не два, и Лизе потом никогда не приходилось раскаиваться за выбор, сделанный по такой подсказке. И потому, лишь для проформы приложив платье к своей фигуре и небрежно поглядевшись в зеркало, Лиза, отбросив колебания, направилась в примерочную кабинку.

Зря вокруг суетились барышни с иголками и ножницами, готовые, если нужно, тут же всё подшить, укоротить, удлинить – платье сидело на ней как влитое, оставляя оголенными плечи и почти всю грудь, для которых несерьезной защитой служила лишь пелеринка из прозрачного шифона. Ткань, ласкавшая кожу, обхватила бедра, повторяя их контур и вогнутую линию талии, приглашавшие хоть мысленно, а лучше – на ощупь проследить эту кривую, чью тайну не могли описать никакие формулы алгебры и геометрии; обтекая тело, ниже спины платье натягивалось бугорками на двух мягких, приятных для взгляда выпуклостях, а впереди, чуть собираясь складками на животе, прилегало к нему, словно примеривалось, подобно настойчивому любовнику, зайти еще дальше, но, одумавшись, устремлялось вниз широким расклешенным подолом.

– Превосходно, Лилька, превосходно! – оценила ее выбор Скромнова, сама примерявшая тирольский дирндль с кокетливой короткой юбочкой. – Станешь царицей бала! Добавь только в волосы цветок, чтобы на монашку не походить. Я даже знаю какой, – засмеялась она. – Лилию!

Лиза тоже развеселилась, подумав, как явится на бал с этой подсказкой на голове, которую, однако, никто ни за что не разгадает.

Сборы продолжились тут же, в магазине. Лиза категорически отказалась возвращаться в «Ореанду», опасаясь нарваться там на засаду. Одну из продавщиц отправили по соседним лавкам за духами и косметикой. За цветком вызвалась сходить Грановская. Едва она убежала, Лиза подманила Скромнову движением пальца и сказала негромко, но сурово, заранее пресекая любые возражения:

– Вот что, Лидка – поедем порознь, ты меня не видела, знать не знаешь, и вообще на балу держись от меня подальше! – и так объяснила свое желание, не слишком даже заботясь, чтобы ей поверили: – Если после всего, что сегодня было, меня вычислят и опознают, так это все, конец веселью! Мне еще завтра на премьере отдуваться, хоть сегодня отдохну от интервью и расспросов!..

– Ну, если дело только в этом… – промолвила Скромнова с сомнением. – Может, мне тоже одеться позагадочнее? Явимся туда двумя таинственными незнакомками.

– Что я, не знаю тебя? Ты, как ни маскируйся, все равно себя чем-нибудь выдашь. А тогда и обо мне догадаются. Нет, если хочешь оказать мне услугу, делай как я велела, ладно?

Скромнова изучила ее внимательным взглядом.

– Может, не стоит тебя туда пускать?.. Ей-богу, Лилька, ты прямо как не на бал, а на войну собираешься! Если что, имей в виду – так мужские сердца не завоевываются!..

– Это мы еще посмотрим! – расхохоталась Лиза и сама мысленно содрогнулась, услышав вырвавшийся из горла зловещий хрип.

– Как знаешь, но ухо я буду держать востро! – пообещала Лидия.

Лиза, которая сама хотела просить об этом Скромнову, но не знала, как это сделать, не возбуждая ее подозрений, кивнула:

– Держи-держи! Может, и услышишь что-нибудь неожиданное.

– Вот, с трудом достала, – объявила Грановская, вернувшись с большой белой лилией.

Лиза видела, что та, взбудораженная азартом сборов, уже раскаивается в том, что отказалась от билета. Не зная, как отблагодарить маленькую актрису за ее самоотверженность, Лиза обняла ее и поцеловала:

– Спасибо, душечка! Век твоей доброты не забуду!

У той заблестели глаза, она сбивчиво забормотала:

– Ну что вы… ты… не надо, а то я сейчас… – и, сморгнув два или три раза, добавила самым деловым тоном, вдруг сорвавшимся в шепот: – Большой спрос на лилии, говорят, всё раскуплено…

– Да, Лилька, не мы с тобой одни такие умные… – заметила Скромнова.

Лиза, мимоходом задумавшись, что бы могла означать неожиданная популярность этого цветка, готова была выбрать что-то другое, но ей не хотелось лишний раз гонять младшую Лиду, да и время поджимало, не стоило задерживаться из-за такой мелочи. А тут и таксист прибыл, доставив посылку от костюмерши. Та не подкачала – присланный парик совершенно скрывал родные локоны Лизы, превращая ее в жгучую брюнетку. Цвет взятых взаймы волос эффектно оттеняла лилия, хищно выбросившая из сердцевины длинные тычинки. Лизу, одетую почти во все неношеное, посетило знакомое чувство, будто ее заново сотворили на свет, придав ей новый облик, только на этот раз богом-творцом была она сама. Ее и впрямь было не узнать, особенно после того, как она надела черную полумаску, закрывавшую ее курносый нос, известный всей стране – россиянки осаждали пластических хирургов, требуя себе такой же, – и нарисовала помадой кокетливый бантик губ.

Пора было отправляться – но Лиза не могла заставить себя встать на ноги, чувствуя в них нехорошую слабость, которая не нападала на нее очень давно – вероятно, со времен первых кинопроб. Ожидавший Лизу бал и будоражил ее, и наполнял нервным трепетом, от которого покалывало кожу, словно в воздухе сгущалась гроза, заряжая его электричеством. Сейчас бокал шампанского ей бы очень пригодился – и дело было совсем не в обещанном разоблачении!

– Ну что же ты, Лилька? – поторопила ее Скромнова. – Идешь? Или уже передумала? А то я на твоем такси поеду!

– Только попробуй! – грозно усмехнулась Лиза. – Надоумила меня, а теперь мешаешь! Сама себе машину ищи!

И она засуетилась, в последний раз наспех проверяя, все ли в порядке с внешностью.

– Ну все, девочки! Не поминайте лихом! А ты, Лидка, не забывай, о чем я тебя просила!

Многозначительно подмигнув Скромновой и помахав рукой Грановской, она нырнула в машину. Успевший заскучать таксист газанул, развернулся и покатил на восток – туда, где в стеклах домов гасли последние отблески дня.

Глава 12

Путь Лизы лежал к Поликуровской горке. Именно ее темный человек Ян Данилович Бондаренко почти целиком заполучил в безраздельное владение – как считала тетя Клава, благодаря дружбе с градоначальником Дурново, основанной на общих финансовых интересах или, выражаясь языком нового времени, «откатах», – и именно там отстроил беломраморную усадьбу в окружении садов. Лизе прежде не доводилось видеть этого великолепия, теперь же она сразу поняла, какие силы стоят за этой загадочной личностью и какими связями тот обладает, если так демонстративно похваляется своим невесть где нажитым богатством. Она даже ужаснулась и пожалела, что впуталась в эту авантюру, но было поздно – такси уже тормозило у подножья длинной лестницы, ведущей к усадьбе, которая своей роскошью живо напомнила Лизе калифорнийский дворец Херста, куда ее специально возили на экскурсию.

Как бы презрительно Клавдия Петровна ни отзывалась о Бондаренко, далеко не вся крымская публика разделяла ее снобизм. Только сейчас и можно было в полной мере оценить утверждения о том, что черноморское побережье принимает у себя весь высший свет, отрезанный войной от Канна и Биаррица: никак не меньше половины этого высшего света съехалось на бал к ялтинскому нуворишу. Шикарные лимузины, кабриолеты и ландо, в скоплении которых опытный глаз различил бы самые престижные марки – «Мерседесы», «Майбахи», «Испано-Сюизы», «Кадилляки», «Линкольны», «Хорьхи», «Рольсройсы», – поминутно изрыгали из своих недр разодетых в пух и прах гостей. Окружавший Лизу блеск ламэ и органзы, сотни элегантных дам и господ, казавшихся согнанными на массовку статистами, ее собственная новая роль – все внушало ей мысль, что сейчас в глаза ударят софиты, пригвоздив ее, будто пойманную с поличным преступницу, к сцене, и из-за завесы, созданной их ослепительным светом, невидимый голос прокричит: «Мотор!»

С этим чувством она присоединилась к потоку голых дамских спин и черных хвостатых фраков, окутанному облаком дорогих парфюмов, перебивавших экзотические запахи олеандров и азалий, и вместе со всеми стала подниматься по лестнице между выстроившихся в две шеренги позолоченных нагих статуй, чьи мощные шеи и ляжки словно приглашали в дивный новый мир, наступлению которого собравшиеся воспрепятствовали бы всем, чем только смогли. Конец лестницы терялся в темноте, растекавшейся по небу, на котором уже перемигивались первые звезды, и Лиза, не зная, сколько ступенек ей еще нужно одолеть, удивлялась тому, как Бондаренко ухитрился впихнуть свою грандиозную резиденцию на этот крохотный пятачок, куда прежде, кажется, с трудом влезал пяток тесных халуп.

Впрочем, на деле подъем был не слишком высок, и вскоре Лиза уже стояла на верхней площадке, где гостей встречал одетый в ливрею с позументами старорежимный привратник с окладистой черной бородой, лежавшей поверх округлого брюха. Лиза недрогнувшей рукой протянула ему приглашение, и он, не моргнув глазом, пропустил ее, явно ничуть не усомнившись в том, что видит перед собой маленькую инженю Грановскую – правда, не мог же он знать всех приглашенных в лицо!

Но хотя за свое инкогнито Лиза могла не опасаться, хозяйка модного магазина тоже оказалась права. Может быть, Лиза перестаралась, создавая себе новый облик, а может, слишком хорошо играла роль неизвестной, но она определенно не сумела остаться незамеченной. Казалось бы, на окружавшей Лизу ярмарке тщеславия ее наряд ничем особенным не выделялся, но видимо, именно неузнаваемость и привлекала к ней внимание. Она так и не смогла затеряться в толпе римлян в тогах, гангстеров, арлекинов, гейш, турок, чародеев, дам в фижмах эпохи Луи Пятнадцатого и наяд, прикрытых чуть ли не одними водорослями. Пользуясь случаем, гости облачились в такие костюмы, в которых больше нигде не осмелились бы появиться. Модницы, щеголявшие невозможно низкими декольте на спинах, не стеснялись даже присутствия Дурново, знаменитого блюстителя нравственности, который прибыл на бал со своей супругой, известной как одна из богатейших женщин страны. Мадам Дурново, условно скрывавшая свою личность за символической полумаской, над которой возвышалась ее пышная прическа а-ля Помпадур, выбрала для себя платье с чудовищным треном, сплошь расшитое золотыми пайетками, видимо, задавшись целью ослепить всех в прямом смысле слова.

Чтобы гости не истекали потом в духоте помещений, в их распоряжение было предоставлено открытое пространство между двумя полукруглыми колоннадами, похожими не то на египетский храм, не то на прославленный ДнепроГЭС. Середину этого дансинга без стен занимал модернистский фонтан с призрачным цветком струй, выраставшим поверх странной мешанины из звериных голов и ног, будто нашинкованных для какого-то пиршества гигантов. На построенной здесь же эстраде гремел джаз-банд – на радость тем жителям окрестных кварталов, кому был закрыт вход на торжество, и на горе тем из них, кто привык рано отходить ко сну. К разноцветным фонарикам, освещавшим празднество, слетались мотыльки, заслоняя своими хрупкими крыльями свет, и по лицам и спинам танцующих скользили пестрые тени, усиливая торжественную таинственность. Дальше начинался сад, где скапливался прохладный мрак, затопляя промежутки между деревьями и застревая в гуще боскетов.

Лиза, сражаясь с шампанским, которым ее настойчиво потчевали ухажеры, и отгораживаясь стеной невнимания от их вздорных комплиментов, вглядывалась в водоворот тюрбанов, вееров, доломанов, стетсонов, масок, киверов, плюмажей. Порой мелькала невдалеке Скромнова в своем тирольском костюме, окруженная внушительной мужской свитой, но тех двоих, ради кого сюда пришла Лиза, в этой безумной палитре цветов, среди созвездий сверкающих бриллиантов ей при всем ее старании найти никак не удавалось.

Одних обожателей куда-то уносило, затягивая в суету бала, Лизу перехватывали новые поклонники, приглашая на очередной тур танго или вальса, в паузах же до ее ушей не раз и не два долетал шепоток, а то и вовсе не шепоток: «А кто вот эта, в черном? Могу поспорить, никогда ее не видела… – Может быть, Тургенева? Говорят, она здесь, в Крыму. У меня на завтра билет на премьеру… – Как, вы не знаете?! Чего я не знаю? – Она разбилась нынче. Вместе с Левандовским, летчиком. Вся Ялта в шоке…»

Услышав свое имя, Лиза холодела, но следующая догадка вызывала у нее нервный смех: «А я знаю, кто это! – говорил какой-то уверенный голос. – Это же та голливудская артистка… Я давеча в синема ходил… Как же ее… Марлен… Мадлен… Нет, Вивьен – Вивьен Ли! – Помилуйте, сударь, Вивьен Ли – и в России?! Каким ветром ее могло сюда занести? К тому же, говорят, между съемками ее из психлечебницы не выпускают – шизофрения-с…»

Тем временем к микрофону вышел специальный гость – Утесов, встреченный шквалом аплодисментов, и Лизе снова казалась, что она узнана, когда этот идол эстрады чарующе выводил, заглядывая ей прямо в глаза: «…Но лишь одна из них тревожит, унося покой и сон, когда влюблен…» Лиза была с ним знакома; более того, года три назад у них случился недолгий, но бурный роман, когда их пути пересеклись на съемках «Высшего света», где Лиза играла капризную невесту, а Утесов – журналиста, непреднамеренно разрушившего ее свадьбу, поскольку жених героини заподозрил, что нареченная изменяет ему с этим обаятельным пронырой. Утесов тогда предлагал ей руку и сердце, и Лиза вправду чуть не выскочила за него замуж, от чего ее уберегло вмешательство тетки, пригрозившей навсегда отказать племяннице от дома, если та станет женой какого-то Вайсбейна из Одессы, который вдобавок старше ее на двадцать лет. Может быть, Утесов в самом деле артистическим чутьем угадал в незнакомке свою прежнюю пассию?..

Не успел он закончить выступление, как Лизу взял в оборот ловкий кавалер в костюме капитана Блада и закрутил под стремительный мотив «Рио-Риты» – этой как нельзя лучше подходящей к лихому веселью мелодии, которая с первых же тактов берет душу отчаянным штурмом и под дробный стрекот кастаньет покоряет уже навсегда. Склоняясь к самому уху Лизы и обдавая ее жаркой волной кельнской воды, дорогих сигар и восхищения, пират спрашивал:

– Не имел ли я чести встречать вас прежде, моя красавица?

– Не думаю, – отзывалась Лиза. – Корсаров среди моих знакомых еще не было!

– Назначаю вам свидание на моей бригантине, – говорил пират, – если вас посетит желание прокатиться по ночному морю…

– Заманчивое предложение, – засмеялась Лиза. – Но не окажется ли бригантина такой же липовой, как ваша шпага?

– Сомневаетесь в том, что у меня есть корабль? Совершенно напрасно. Корабль есть, и очень грозный!

– Грозный мне не подходит! – замотала головой Лиза, когда лицо пирата опасно приблизилось к ее лицу. – Я женщина мирная!

– Придется тогда вас украсть, прелестница!

– Не советую, – отвечала Лиза и в который раз тянула шею поверх шумного разгула, терзаемая все большим беспокойством. Почти не скрывая тревоги, она предостерегла: – Можете стать жертвой проклятья: кто меня пытается похитить, тот обречен сгинуть бесследно!

– Кого вы ищете, несравненная? – спрашивал пират, заметив ее состояние. – Что вас гнетет? Мы никуда не опаздываем. Веселитесь, пока есть время!

Возможно, в его словах не содержалось никакого скрытого смысла, но для Лизы, у которой нервы и без того были на взводе, они прогремели зловещим набатом. Неужели он раскусил ее, знает, кто она такая, зачем сюда пришла? Быть может, он – из людей Бондаренко? Вряд ли… Судя по тому, как держится – явный военный. Да и кто бы, кроме ясновидца, мог проникнуть в ее замыслы? У нее просто фантазия разыгралась, вот и все. И, возвращаясь в образ легкомысленной кокетки, Лиза небрежно отозвалась:

– Очень надеюсь, что в полночь все это не испарится!..

– А я надеюсь, что вы в полночь не скроетесь! – подхватил пират. – А если скроетесь, так не забудете туфельку потерять!

– Это вам не поможет, – возразила Лиза. – Она здесь любой даме будет впору!

– А вы намекните, – не сдавался ее кавалер. – На какой грядке выросла тыква, ставшая каретой?

– А я думала, – парировала Лиза, – что меня должен найти принц, а не пират!

– Значит, вы принца ждете? – спросил тот и рассмеялся так странно, что у Лизы похолодела спина. – Вам так фея наказывала?

– Мне фея наказывала не разговаривать с неизвестными! – не то в шутку, не то всерьез погрозила она пальцем.

На пирата эта отповедь не подействовала.

– Здесь нет неизвестных, здесь все свои! – сказал он таинственно.

Ухватив Лизу за локоть повыше лайковой перчатки, он вывел ее из толпы танцующих, а там, подманив поближе, извлек из кармана и украдкой показал ей сплющенный, увядший цветок. Лизу, еще не сообразившую, что это значит, прошибло дрожью, едва она поняла, что видит лилию – но не такую, как украшала ее фальшивые волосы: эта была не белая, а тигровая.

– Ну как, убедились? – спросил пират.

Лизе, изо всех сил сдерживавшей себя, чтобы не поддаться панике, очень хотелось думать, что это всего лишь фантастическое совпадение, которым не слишком щепетильный кавалер решил ее помистифицировать. Но все факты говорили об обратном. Раскупленные лилии; лилия в кармане у пирата, нужная ему не как украшение, а как некий тайный знак; «здесь все свои»… Тут что-то затевается – что-то такое, от чего любой разумный человек сбежал бы без оглядки! Ах, встретить бы Скромнову, чтобы вцепиться в нее, как в якорь спасения! Но увы, Лидка, как назло, верная обещанию, держалась где-то поодаль. Пират же продолжал:

– Вот только никак не пойму, кто вы. Сделайте любезность, приподнимите маску!

Он протянул к ее лицу руку, и Лиза отпрянула:

– Что вы себе позволяете!..

Но тот ничуть не смутился.

– Ну что ж, если вы так боитесь, что вас узнают…

И с этими словами сам начал напирать на Лизу, загоняя ее в сумрак. Там он снова попытался сорвать с нее маску, но в этот момент мимо них прошла другая пара, и Лиза без труда опознала и мужчину по его широким плечам, прикрытым звериной шкурой, и даму, одетую в домино с вызывающим узором в черно-белую клетку. Но главное, в волосах у женщины тоже пылала белая лилия!

Закричать бы: «Евгений, я здесь!» – но услышит ли он за громом музыки? А пара уже приближалась ко входу в дом. Собрав всю свою волю в кулак, Лиза сказала повелительным тоном:

– Однако, сударь, время! Не заставляйте себя ждать! – и напомнила, не очень понимая, с чего бы эти слова пришли ей в голову: – Точность – вежливость королей!

Словно эта истина стала для ее спутника последним доводом, тот засмеялся, оставил свои намерения и повел Лизу вслед за теми двумя. Но в дверях виллы ее ждало новое испытание, на этот раз приняв вид знакомого ей японца Харуки, который уже лыбился навстречу прибывшим своим разбойничьим оскалом.

Пират небрежно, лишь проформы ради, предъявил и ему свой загубленный цветок, еще более небрежно, одним взглядом, указал стражу на Лизину лилию, и японец, низко поклонившись, отступил и впустил пришельцев в освещенный дверной проем.

Они оказались в парадном холле с двумя лестницами, поднимающимися на галерею второго этажа, но пират повел Лизу не наверх, а прямо, ко входу в следующее помещение. Лиза, внутренне подобравшись, подчинилась, готовая к решительным поступкам, хотя уже понимала, что увидит совсем не то, о чем думала, отправляясь сюда.

Глава 13

Войдя в дверь, любезно отворенную пиратом, Лиза попала в большую и скудно освещенную гостиную, насквозь пропахшую дымом дорогих сигар. Слегка присмотревшись, она разглядела, что здесь среди расставленной в беспорядке мебели собралось десятка два или три людей, частью в маскарадных костюмах, частью во фраках и бальных платьях. Некоторые сидели, еще сильнее отравляя воздух табаком, кто-то у бара смешивал себе коктейль, по большей же части собравшиеся стояли – редко поодиночке, чаще небольшими группами по два-три человека; одни оставались в масках, другие их сняли, и Лизе показалось, что кое-кого из них она знает, хотя сходу назвать ничьих имен ей бы не удалось. Но главное, у всех до исключения дам, заметно уступавших господам численностью, имелась примета – лилия в прическе, – а несколько растерзанных цветков той же породы, использованных как пропуск и выброшенных за ненадобностью, лежало на полу или на столах.

Несмотря на праздничный вид общества, Лиза – возможно, из-за необычной для такого многолюдства тишины – сразу же ощутила витавшую в воздухе вместе с дымом нервозность; похоже было, что большинству собравшихся, как и ей самой, немного не по себе. При их с пиратом появлении почти все, как по команде, обернулись и пришли в движение – но не им навстречу; центром притяжения были те двое, что явились парой мгновений раньше. Дама в клетчатом домино вышла на середину гостиной и сказала, отгоняя веером табачные клубы:

– Уф-уф, дышать нечем! Противогаз мне никто не одолжит? Хоть бы окна открыли, что ли! – и после этой преамбулы без всякой паузы объявила: – Господа, как видите, я сдержала слово! Я говорила, что приведу того, кто нам нужен, и привела. Прошу любить и жаловать – полковник Левандовский!

Тот, повинуясь жесту спутницы, снял маску, хотя его и в ней было несложно узнать. По залу прошел гул, в котором выделялись нотки радостного изумления. Но больше всех, кажется, был изумлен сам Левандовский. Вертя в руках ненужную маску, он промолвил:

– Послушайте, Зина, зачем вы меня сюда притащили?! И, по крайности, я хотел бы знать, в чьем обществе имею честь находиться!

Тогда капитан Блад, бросив Лизу у входа, шагнул вперед и, сорвав с себя маску вместе с треуголкой, предстал перед Левандовским.

– Надеюсь, полковник, мое присутствие убедит вас, что мы собрались здесь не для какого-то недостойного дела! Меня вы знаете, а за остальных я ручаюсь!

– Ростислав Михайлович!.. – вырвалось у Левандовского, и Лиза, пораженная в высшей степени, сообразила, что ее пират – ни кто иной, как знаменитый Барсов. Он стоял, горделиво приосанившись, с глазами навыкате – форменный император, совершенно не похожий на фотографию в спальне у Зинаиды, и даже пиратский костюм не нарушал его торжественного вида.

Левандовский же прибавил с усмешкой:

– Я мог бы сам догадаться, что без вас не обойдется!.. Итак, жду объяснений, для чего я вам понадобился.

– Сперва дайте слово, что будете молчать обо всем, что здесь увидите и услышите! – потребовал кто-то из толпы.

– Полноте, князь, – возразила Шахматова, тоже, наконец, открывая лицо. – Полковник – человек чести!

– Очень на это надеюсь, – ответил тот же голос, не спешивший показываться. – А если что, пусть не забывает о Муромцеве!

Летчик нахмурился; Лиза, незаметно нырнувшая за огромный глобус в углу гостиной – тоже. Сказанное наводило на подозрение, что самоубийство пресловутого Муромцева и прискорбное происшествие с его женой, помянутое тетей Клавой, были как-то связаны друг с другом. Но самой неприятной была мысль о том, что несчастная Лялечка Муромцева пострадала от рук Бондаренко именно в этом доме, куда Лизу занесло ее собственное безрассудство!..

Левандовский резко отозвался:

– Предупреждаю вас, угрозы – не лучший способ начинать со мной разговор!

– Ну же, Евгений! – успокоила его Зинаида. – Князь просто погорячился. Князь, прошу вас, возьмите свои слова обратно!

Тот на секунду высунул из толпы болезненно бледное лошадиное лицо, сверкнул стеклами пенсне, сквозь зубы выдавил какое-то невнятное извинение и снова скрылся.

– Как видите, – сказала Зинаида, – страсти накалены, и есть с чего: слишком многое поставлено на карту!

– Да уж, – произнес Левандовский, – вижу, что дело нешуточное, раз вы целый маскарад устроили для прикрытия! И какие люди, – продолжил он, приглядываясь к окружавшим его фигурам: – Председатель Госбанка… начальник Южного военного округа… Князь Беломорский… – не забыл он про господина с лошадиным лицом, и Лиза вспомнила, что тот – владелец нескольких влиятельных газет. Назвав еще несколько чинов и титулов, летчик кивнул почти карликового роста человеку, которого Лиза едва разглядела в толпе: – И вы здесь, господин Ужов!.. Думаю, такое блестящее общество собралось не для того, чтобы составить адрес президенту к юбилею его пребывания в должности!

Услышав имя Ужова – того самого, с которым якобы водил тесную дружбу Зузу, в прошлом всемогущего министра, на пару с Верховским изводившего в стране крамолу и потому получившего от верноподданной прессы льстивое прозвище «железный», а ныне за какие-то грехи сосланного управлять крымским Особым отделением, – Лиза совсем струхнула: выходит, что эта служба и вправду здесь замешана, а значит, дело совсем плохо.

– Недолго ему осталось, – бросил кто-то, и Барсов поспешно откликнулся:

– Господа, не надо торопить события!

– Вот именно что события следовало бы поторопить, – возразил, выходя вперед, господин внушительного роста, одетый в строгий фрак; он не считал нужным скрывать под маской лицо, изборожденное глубокими морщинами, и Лиза узнала в нем известного колумниста и ультраправого думского депутата Солоницына – заслышав его имя, профессор Кудрявцев всегда начинал кипятиться и брызгать слюной.

– Ваше Высочество, – сказал Солоницын (Левандовский поднял брови), – с вашего позволения, я сам объяснюсь с полковником, чтобы не давать никому повода заподозрить вас в своекорыстии.

Барсов, кивнув, безмолвно подчинился.

– Не вы один, полковник, – заговорил Солоницын, – удивлены тем, что видите здесь столько известных лиц. Многие из нас наверняка разделяют это чувство – да, признаться, я и сам был поражен, лишь сегодня осознав, какой размах приняло наше предприятие! Но тем больше оснований вступить под наши знамена! Смотрите, как бы потом не пришлось кусать локти!..

– Локти мои, мне и кусать, – усмехнулся Левандовский. – Но все же, надо думать, я вам понадобился не только ради представительности?

– Скажите, полковник, – спросил его Солоницын так обыденно, словно речь шла о партии чугуна, – можете вы взять на ваш «Пересвет» груз и доставить его в Москву?

– Все зависит от того, что за груз и получу ли я разрешение на вылет, – уклончиво ответил Левандовский.

– Разрешение будет, – заявил Солоницын. – А груз… Думаю, речь идет о двух-трех тоннах, не больше. Какая грузоподъемность у «Пересвета»?

Левандовский снова ответил не сразу:

– До двадцати тонн в перегрузку. И что же у вас за груз такой? Надеюсь, вы ничего бомбить не собираетесь? Я со своим народом не воюю.

– До этого дело не дойдет, – заверил его Солоницын.

– Так… А до чего дойдет? Просто припугнуть хотите?.. Увольте, господа, это какая-то смехотворная авантюра!

– Все не так просто, полковник, – внушительно сказал Солоницын. – Мы не стали бы затевать эту, как вы говорите, смехотворную авантюру, если бы не глубокое убеждение в том, что республиканский строй в России себя окончательно изжил!

И этот о том же! – подумала Лиза. – Всем им республика чем-то не угодила! А может, он прав, если уже и пляжные политики об этом судачат? Левандовский, впрочем, придерживался иного мнения.

– Это лично ваша точка зрения или ее разделяют все присутствующие? – спросил он. – То, что у вас есть наследник престола, – выразительно поглядел он на Барсова, – еще не значит, что его на этот престол возведут по первому требованию!..

– Вы умный человек, – настаивал Солоницын. – Неужели вы не чувствуете, что все трещит по швам? Долго этот режим не продержится! Еще немного – и он рухнет сам собой! Стоит ли ждать повторения семнадцатого года и отдавать власть неизвестно кому? Не лучше ли ее взять самим, пока не поздно? Неужели лояльность президенту застит вам глаза? Раз за разом продлевая свои полномочия, он давно уже утратил всякую легитимность!

– Я не верю, что он расстанется с властью под угрозой двух-трех бомб, вот и все, – ответил Левандовский.

– Не беспокойтесь, у нас будет такой аргумент, который он не сможет проигнорировать! – пообещал Солоницын и после этого интригующего объявления спросил: – Полагаю, до вас доходили слухи о разработках профессора Кудрявцева?

Левандовский, не моргнув глазом, сказал:

– Еще бы не доходили! Я даже сегодня приезжал к нему, надеясь что-нибудь выведать.

Лиза чуть не закричала в голос, едва успев зажать рукой рот. Неизвестно, что поразило ее сильнее – упоминание о дядиных работах или реакция Левандовского. Какой подлец! Выведать он что-нибудь надеялся!.. Она бегала за ним, не жалея ног, думала, что его жизнь в опасности, а спасать-то, выходит, нужно не его, а дядю! Оставалось только тем и утешаться, что она с риском для себя проникла в такую важную тайну, но еще неизвестно, удастся ли выбраться отсюда без потерь и предупредить родных.

Следовало немедленно исчезнуть, пока путь к отступлению открыт. Лиза, улучив момент, скользнула за соседнюю портьеру, к окну, очень кстати распахнутому по настоянию Шахматовой, но подоконник, к несчастью, был слишком высок, и Лиза застыла за портьерой, поневоле присматриваясь и прислушиваясь к этим опереточным злодеям, разыгрывавшим жутковатый фарс на фоне причудливых декораций: Бондаренко обставил гостиную с поистине варварским размахом, превратив ее в витрину экзотических редкостей. Со стен и полок скалились ацтекские морды, перемежаемые турецкими ятаганами, воздевали многочисленные руки танцующие индийские божки, тускло поблескивали эбеновым деревом и слоновой костью текучие негритянские статуэтки, изгибали хвосты чешуйчатые драконы на китайских вазах и принимали самые рискованные и непристойные позы бронзовые силены, сатиры и менады, а на копии полотна Босха, украшавшей простенок напротив Лизы, водили адский хоровод вокруг святого Антония гротескные чудища, сотворенные волей бредовой фантазии – и все они, казалось, были готовы пополнить общество маскарадных заговорщиков.

– …узнав, что это оружие находится в наших руках, – тем временем вещал Солоницын, – им останется только сложить власть… В газетах уже лежит манифест о восстановлении монархии, Черноморский флот готов присягнуть новому императору. В свое время президент повел из Крыма победоносное воинство на Москву, теперь настал его черед уйти. Если стране суждена несменяемая власть, то пусть это будет помазанник божий, а не самозванный диктатор! Но не правда ли, символично, что возрождение России вновь начинается в древней Тавриде? Я вижу в этом залог победы. Святой Владимир принес отсюда на Русь православие, мы же принесем утраченный порядок и величие… Теперь, полковник, дело за вами. Успех плана зависит от вашей поддержки.

– Так вот почему лилии… А я-то ломал голову – что за странный пароль? Что ж, символ не хуже других, раз на смену полководцу идет монарх… – произнес Левандовский. – Однако, господа, вы избрали странный способ заручиться моим согласием! Сперва устраиваете покушение, а когда оно по чистой случайности не удается, объявляете, что все зависит от меня!

– Какое еще покушение? – подал голос Ужов. – Мы слышали, что вы сегодня попали в аварию. Вы о ней говорите? И почему вы считаете, что на вас покушались?

– Осмотрите мою машину, – предложил Левандовский, – и сами убедитесь.

– Более того, – вмешалась Зинаида, – нам даже известно, кто стоит за этим покушением.

Она подняла руку, призывая к тишине, и веско объявила:

– Господа, то, что я вам скажу – не просто голословные обвинения! У нас есть доказательства, что аварию, в которой побывал полковник, подстроил Бондаренко! Скажите им, Евгений..!

В невероятном шуме и гвалте, поднявшемся после ее слов, один лишь Левандовский сохранял спокойствие. Когда собрание чуть угомонилось, он объяснил:

– Мустафа Искандаров, который подпилил мне рулевую тягу, давно работает на Бондаренко. Тот через него держит связь с татарским подпольем. Мне в этом признался его племянник, Ахметка…

– Одну минутку, – прервал его Солоницын. – Считаю неуместным продолжать этот разговор в отсутствие Яна Даниловича. Если его в чем-то обвиняют, пусть он сам даст ответ. Кстати, где он? Почему его до сих пор нет?

Вновь поднялся ропот; раздавались голоса в том смысле, что да, Бондаренко нужно дождаться.

– Я для того и привела Евгения Михайловича пораньше, – заявила Шахматова, – чтобы все обсудить без Бондаренко. То, что он до сих пор не соизволил явиться, делает его поведение вдвойне подозрительным! Что он еще замышляет за нашей спиной? Мы принимали его услуги, пока он был нам полезен, но это не значит, что мы должны ему слепо доверять и держать перед ним отчет. Например, знало ли Особое отделение о его контактах с татарами? – задала она вопрос Ужову.

– Связи Бондаренко с татарами не более предосудительны, чем его работа на англичан, – солидно возразил Ужов. – Пока они с нами заодно, надеясь на союз против немцев, мы закрываем на это глаза…

– Конечно, – кивнула Зинаида. – Из-за англичан-то мы с ним и сотрудничаем. Но встает вопрос: вполне ли ему с нами по пути? Помимо покушения на Евгения Михайловича, сегодня он зачем-то пытался похитить Тургеневу, племянницу Кудрявцева – не для того ли, чтобы потом шантажировать ее дядю?

Каждое новое откровение добивало бедную Лизу, наполняя ее голову свинцовой тяжестью. В табачном дыму все плыло и двоилось; чувствуя, что в любой момент может потерять сознание, она беспомощно цеплялась за портьеру, грозившую обрушиться под весом ее тела.

На реплики о том, что замысел Бондаренко не так уж и плох, Зинаида возразила:

– Во-первых, нам нужен не сам профессор, а его бомба, лучи смерти или что он там у себя изобрел!.. А во-вторых, почему Ян Данилович пошел на такой смелый шаг, даже не поставив нас в известность? А если бы его затея удалась? Какой скандал бы поднялся! И это перед самой операцией! Или он потерял всякую осторожность, или ведет какую-то свою игру!

– Зина, – нетерпеливо спросил Левандовский, едва дождавшись, когда она умолкнет, – вы так и не сказали мне ничего про Тургеневу. Что с ней? Где она?

– Не волнуйтесь, Евгений, – Зинаида одарила его едкой улыбкой. – Никуда Тургенева не денется. Сейчас она спокойно спит у меня в номере после разумной дозы веронала…

– Что же вы… – начал Левандовский, но его перебил Барсов, встрепенувшийся так, словно на него снизошло прозрение:

– Постойте! А где же та дама, которую я привел с собой? Черноволосая, в темном платье?.. Мы с ней пришли сразу же после вас с полковником…

Лиза не стала дожидаться продолжения. Она сиганула в окно, каким-то непонятным для себя образом ухитрившись перемахнуть через подоконник. Увы, вечернее платье не слишком годилось для таких упражнений, и так же удачно приземлиться не получилось: Лиза упала прямо на гравийную дорожку, и колену, пострадавшему на Кошке, досталось еще раз. Хуже того – свалившаяся с этой же ноги туфля улетела в кусты. Подбирать ее не было времени. Наскоро отряхнув подол, Лиза заковыляла прочь от раскрытого окна.

Увы, не она одна предпочла для прогулок темную часть сада. Пока Лиза пробиралась мимо боскетов в надежде как-нибудь стороной обогнуть танцплощадку и выйти к лестнице, прямо на беглянку вынесло какого-то толстяка с козлиной бородкой и в цилиндре набекрень. «Ночью нас никто не встре-этит!..» – фальшиво, но с чувством выводил он, перекрывая звуки недалекого оркестра. Заметив Лизу, гуляка удивленно пошатнулся, взмахнул, восстанавливая равновесие, рукой, в которой сжимал бутылку, и воскликнул:

– Ба! А вот и встретили!.. Су… сударыня, я в восхищении! Рюмку коньяку?..

Лиза молча шарахнулась от его растопыренных рук и ударилась грудью обо что-то твердое. Увидела прямо перед собой пластрон, отливавшие шелком лацканы фрака, светлое пятно гардении в петлице. Лиза подняла глаза, и сквозь прорези черной маски в нее стрельнул взгляд, еще утром засевший занозой в глубинах сознания! А в этом взгляде читалась готовность мигом свернуть ей шею тем же манером, жертвой которого стал несчастный Костанжогло.

– Не вы ли оборонили, сударыня? – сказал Бондаренко, протягивая ей потерянную туфлю. – Примерьте – на вашу ногу?

И при звуках его голоса что-то, терзавшее Лизу с минуты первой встречи, наконец, обрело форму, взорвавшись в мозгу ослепительной вспышкой, осветившей все дальние закоулки памяти, в которые она не осмеливалась заглядывать долгие годы. На миг у Лизы перехватило дыхание и земля ушла из-под ног.

Только что гремевший фокстрот оборвался, словно в мире не осталось ничего – лишь этот немигающий взгляд, настигший ее много лет спустя. Она была совсем крохой, когда ее родителей увели из их имения в уездную чрезвычайку, откуда они уже не вернулись, и не запомнила почти ничего, но эти блёклые глаза на бескровном лице главного комиссара в черной кожанке часто виделись ей в детских кошмарах, когда она кричала по ночам и долго плакала в подушку, стараясь не засыпать, чтобы мучительное наваждение не явилось снова.

Каким образом этот призрак из кровавых и жестоких времен очутился здесь, в пресыщенном, разгульном Крыму? Что он делал все эти годы, как сумел скрыть свое большевистское прошлое? И знает ли он сам, кто она такая? Наверняка знает – ведь ни имя, ни фамилию она с тех пор не меняла. Хотя помнит ли он этот случайный эпизод из своей жизни? Бог весть сколько людей он пустил в расход в ту лихую пору! В этой шеренге мучеников наверняка затерялись двое интеллигентов, имевших несчастье родиться господами и выданных своими же крестьянами, ради которых они сидели в сельской глуши, пытаясь внушить им зачатки культуры и разумного жизненного обустройства…

Надо что-то делать, но что?! Как погасить блеск этих глаз, пронзающих ей зрачки холодными иглами? А в груди уже что-то сгущалось, что-то надвигалось на нее опасным и грозным знанием, и неожиданно для нее самой у Лизы вырвалось:

– Добрый вечер, господин Берзинь!.. Или, может быть, товарищ?..

Откуда, из каких глубин всплыло это имя? Неужели она знала его с тех самых пор? Вряд ли – с какой стати кто бы стал в тот день сообщать ей, малышке, испуганно жмущейся к взрослым, как зовут страшного человека, вместе с которым в их дом пришла беда? Нет, верно, ей запомнились разговоры с братом, когда они, двое сирот, украдкой шептались по углам в детдоме, и Боба, сжимая детские кулачки, твердил сестренке: «Я на этого упыря на допросах насмотрелся и теперь вовек не забуду! Я его достану из-под земли, он мне заплатит за папу с мамой!»

– Это наш танец, сударыня, – сказал Бондаренко, когда недолгая, но грозившая стать вечностью пауза была сметена первыми тактами танго. Оркестр заиграл «Брызги шампанского».

Глава 14

Лучшей музыки Бондаренко не мог бы отыскать. Эта мелодия, издавна знакомая Лизе, имела над ней почти магнетическую власть, и даже если бы не продиравший дрожью взгляд хозяина, она все равно не смогла бы отклонить приглашение.

Покорно вложив ладонь в протянутую ей руку, она сама не помнила, как очутилась в центре опустевшего пространства, где партнер тут же завертел ее, как песчинку, подхваченную бурным потоком, вдруг отбросил от себя, но не отпускал, как будто что-то связало их навечно, и, застыв на миг в эффектной паузе, она безвольной куклой снова падала в его объятия, ложась спиной ему на грудь. Исчезло все, кроме звуков оркестра, игравшего по-новому, с каким-то неожиданным бравурным надрывом. Музыка взлетала к небесам на кончиках смычков, выводивших прихотливо заверченные рулады, затем милосердно растекалась душещипательным минором, но под всхлипы аккордеона вновь вспухала пышными бумажными цветами, швыряя ее то вверх, на крыльях экстаза, от которого вставали дыбом волосы под париком, то вниз, в непроглядную пучину этих глаз, сверкавших перед ней мертвенным светом, и щемящий мотив танго, наполнявший грудь томительной горечью, мог лишь приглушить, но не отвратить кошмар падения.

Под эту песню о страсти и сладостной тоске, написанную словно для них двоих – для самой красивой женщины и самого страшного мужчины на свете, – она заученно исполняла фигуры танца, а может быть, они оба подчинялись диктату музыки: казалась, само плетение звуков приглашало к этим каминадам, сакадам и баридам, которые пришелец из грозного прошлого проделывал с безупречным мастерством. Считая про себя, сколько тактов осталось выстоять до момента, когда танец кончится, позволив ей отдаться милосердной пустоте обморока, Лиза отметила все же, что ей достался отличный партнер! Где он обучился этому искусству и какими еще сюрпризами может удивить несчастную женщину, чью жизнь, уже однажды им перечеркнутую, готов перечеркнуть еще раз?

Шагая с ним в ногу в маршевом темпе, она промолвила:

– Превосходный оркестр! Где вы его отыскали?

– Лично приглашал! – похвалился хозяин. – И не отказал никто, пришли все! Знаете, кто дирижер? Эдди Рознер!

– Неплохо! Вы бы еще Гленна Миллера позвали!

– Будет вам и Гленн Миллер! Лично для вас из Америки выпишу!

Она промурлыкала со вкрадчивой лестью в голосе:

– Для латышского стрелка вы удивительно любезны!..

– А вы, сударыня, – ощерился тот, – удивительно отважны, если не сказать – безрассудны!

– Во мне безрассудства не больше, чем в бывшем чекисте, водящем дружбу с монархистами! – улыбнулась Лиза, маняще отстраняясь. – Придут ли они в восторг, узнав этот факт вашей биографии?

Ведомая партнером в мулинете, она заметила словно выхваченные в безликой толпе лучом прожектора домино Зинаиды, тарзанью шкуру Левандовского, пиратский камзол Барсова, и, следуя изысканному рисунку танца, проделала несколько вычурных восьмерок, завершая их изящными болео. Публика разразилась аплодисментами.

Хозяин бала властно привлек ее к себе и негромко сказал ей прямо в лицо:

– Сударыня, вам самой не поздоровится, попадись вы сейчас к ним в руки!

– Сама я к ним, конечно, не пойду, – томно прошептала Лиза, повиснув на его твердой руке, сквозь шелк платья обжигавшей ее пылающее тело морозом, – но у меня приняты меры! Если я не вернусь с этого бала, завтра Ялту будет ждать сенсация! – и, почти прижимаясь щекой к его щеке, изуродованной кривым шрамом, еле слышно выдохнула: – И не надейтесь на то, что я блефую!

– Возможно, ваши угрозы настоящие, – с усмешкой сказал Бондаренко, – а вот эти волосы – точно нет!..

С этими словами он завертел ее юлой, и праздник превратился в бешеную карусель – а затем под взятую аккордеоном длинную коду, не давая Лизе опомниться, подхватил ее и почти опрокинул затылком к земле. В следующее же мгновение у Лизы с головы свалился парик, выпуская на волю ее разметавшиеся родные волосы.

Лиза резко разогнулась, сконфуженная внезапным разоблачением. Оставалась слабая надежда, что в маске ее все-таки не узнают, но Бондаренко не позволил этому случиться.

Взяв Лизу за руку, он развернул ее лицом к зрителям и объявил:

– Господа, приветствуйте – Елизавета Тургенева!

По толпе волной пробежал гул, а затем в общем порыве, словно повинуясь неслышимой команде, паяцы, ковбои и восточные танцовщицы стали надвигаться на Лизу, обступая ее и Бондаренко со всех сторон. Он что, добивается того, чтобы в толчее ее схватили и умыкнули заговорщики? И она прокричала кавалеру, уверенная, что в поднявшемся гаме никто ее не расслышит:

– Это ваша работа?!

– Что вы, Елизавета Дмитриевна! – стал отпираться Бондаренко. – Я еще минуту назад не представлял, с кем имею удовольствие танцевать!

– В таком случае, – потребовала Лиза, прекрасно зная, что он врет, – избавьте меня от этого!

– Вам стоит только приказать! – сказал он, не выпуская ее руки. Столь велика была мощь его взгляда, что толпа послушно расступилась, освобождая проход.

Выбравшись из скопления масок, Лиза оглянулась, почти уверенная, что те сейчас кинутся следом. Нет, толпа уже увлеклась новым зрелищем: под звуки заморского джиттербага на площадку очень кстати выскочила пара танцоров и принялась отплясывать, выделывая всевозможные коленца и трюки – то, превращаясь в жонглера, партнер подкидывал партнершу в воздух, крутя и вертя ее так, как ему заблагорассудится, то, запрыгнув на партнера, она делала стойку у него на плечах, соблазнительно дрыгая крепкими ножками. Вслед удаляющейся паре смотрели лишь немногие, в том числе те трое, из-за которых Лиза и попала сюда, а также стоявший рядом с наследником престола неизвестный ей юноша в гусарском костюме, почти совсем мальчик, едва ли не сильнее всех пожиравший ее глазами.

– Ну вот, – капризно сказала она, отбрасывая маску, – для меня праздник кончился. А все из-за вас! – упрекнула она спутника. – Зачем вы меня так резко наклонили? Теперь сами думайте, где мне скрыться от этой назойливой публики!

Тот сделал широкий жест:

– Прошу! Весь сад в вашем распоряжении!

– Ведите, – сказала Лиза и смело шагнула навстречу стене кипарисов, сдерживавшей непроницаемую темень подобно плотине.

Больше она не оборачивалась, но голыми лопатками чувствовала, как ей сверлят спину взгляды тех четверых. Что они теперь предпримут? Догонят и попробуют отбить? Вряд ли хозяин так просто отдаст им свою даму. Видимо, он все же с должным вниманием отнесся к ее угрозам, иначе не стал бы стряхивать с нее парик на глазах у всего маскарада, а потихоньку уволок бы куда-нибудь подальше и там разобрался бы с нею привычным ему способом. Но все же рано праздновать победу до тех пор, пока не удастся предъявить ему других козырей, кроме самого отчаянного блефа.

Они нырнули во мрак, где от Бондаренко остался лишь темный силуэт с белым клином пластрона. Лиза, охваченная тревожным возбуждением, как бы невзначай отделилась от спутника и спросила с едва заметной ноткой беспокойства:

– И здесь нам точно никто не помешает?

– Если сомневаетесь, – деловито ответил Бондаренко, – прошу в дом!

Он уверенно взял ее за руку и повел к смутно мерцавшим в ночи французским окнам, увитым бугенвиллией. Отворив одно из них, он впустил Лизу во влажную духоту оранжереи.

Стеклянная стена отрезала их от маскарадного шума. Вокруг в потемках угадывались контуры растений, названия которых были Лизе неведомы. Прикосновение мужской руки она ощущала так, словно держалась за оголенный провод, но не отдергивала руку, зачарованная обществом опасного врага. Ежесекундно ожидая, что вот-вот окажется в его объятиях, она сказала:

– Приятно, когда твои желания так быстро исполняются! Надо воздать вам должное – вы умеете доставить даме удовольствие!

– Все удовольствия, Елизавета Дмитриевна, – двусмысленно заявил Бондаренко, – еще ждут нас впереди!

– Ваша любезность, – заметила Лиза, – не уступает вашему самомнению!

– Самомнение, – сказал Бондаренко, отпуская ее руку, но подходя к ней ближе, – залог решительности, а без нее женское сердце не покорить!

– О-о! – усмехнулась Лиза. – Да вы опытный соблазнитель! Какими еще талантами можете похвастаться?

– Вам мало этого? – спросил Бондаренко, зловеще нависая над ней.

Она вздохнула и демонстративно отвернулась.

– Соблазнителей в моей жизни хватает. Я люблю окружать себя интересными мужчинами.

– Разве вам со мной было неинтересно?

– До сих пор я не услышала от вас ничего стоящего, – небрежно пожала плечами Лиза и нагнулась носом к белевшей в темноте россыпи мелких цветочков с острыми лепестками, вдыхая их приторный аромат.

– Осторожнее! – вкрадчиво предостерег хозяин. – Эти цветы ядовитые!

– Вот как! – сказала Лиза. – А с виду такие безобидные!.. Вы увлекаетесь ядовитыми растениями?

– Я увлекаюсь красивыми женщинами, – ответил Бондаренко и объяснил: – Это акаконтера. Африканские туземцы добывают из нее яд для стрел. Я привез ее из Абиссинии.

– Значит, вы и в Абиссинии побывали? – спросила Лиза многозначительно.

– Я много где побывал, – сказал Бондаренко и, по-змеиному обвив рукой Лизу за талию, развернул ее лицом в другую сторону. – У меня тут растения со всех концов света. Вот, пожалуйста, образец с востока: яванское яблоко, – он указал на деревце в кадке, протянулся к грозди крупных грушевидных плодов и сорвал один из них. – Его еще называют «яблоком любви», – сообщил он с нарочитой невинностью. – Не желаете отведать? Не бойтесь, – добавил он, видя, что Лиза, держа плод на ладони, смотрит на него с сомнением, – не все, что здесь растет, ядовито.

Лиза изучала незнакомый плод, не зная, как к нему подступиться, и Бондаренко объяснил:

– Сперва его нужно очистить. Пойдемте, я дам вам нож.

Не отпуская Лизу, он провел ее в дом. Они оказались в небольшом помещении, явно игравшем роль холостяцкого будуара. При свете лампочки, к патрону которой страстно льнула нагая нимфа, Лиза увидела на стенах пару полотен Бугро, на которых этих нимф было намного больше, и повешенную в пандан к ним копию «Волн» Бёклина.

Бондаренко, достав из поставца столовый нож, счистил розовую шкурку с «яблока любви» и предложил его Лизе. Та, не посмев отказаться, вгрызлась зубами в хрустящую мякоть плода и кое-как проглотила откушенный кусок, недовольная его невыразительным, водянистым вкусом.

– Вижу, вы не в восторге, – сказал Бондаренко, когда она аккуратно отложила плод в сторону. – Что поделать, у нас тропические фрукты плохо вызревают. Надеюсь, мое шампанское вас не разочарует.

Он нажал на кнопку звонка, и буквально тут же, с такой же легкостью, как и его хозяин, возникая из ниоткуда, в дверях появился японец. Бондаренко что-то приказал ему вполголоса, и азиат испарился.

Лиза заметила:

– Он же у вас и шофер, он же – камердинер… Скромно как-то живете! Я от вас ожидала большего.

– В России так непросто найти хорошую прислугу, да еще чтобы та не лезла не в свои дела! – развел руками Бондаренко. – А мой Харуки к тому же очень расторопен и справится с любым поручением.

В самом деле, не прошло и минуты, как японец вернулся и с услужливой улыбкой, сообщавшей его лицу что-то заячье, подал хозяину серебряный поднос с двумя фужерами и ведерко с торчавшим изо льда горлышком бутылки.

– «Болинже» вас устроит? – спросил Бондаренко. – Могу предложить другое. Шампанское какой марки вы предпочитаете? «Мумм», «Редерер»? Даже «Князь Голицын» найдется.

– Ханжу с кокаином, значит, уже не употребляете? – попыталась поддеть его Лиза.

– Ах, грехи молодости… – снисходительно улыбнулся Бондаренко, возясь с пробкой. – А вы, похоже, считаете, что люди должны вечно расплачиваться за свои ошибки? Забудем то, что было, и возблагодарим судьбу, по милости которой мы снова встретились!

Тут обычная ловкость изменила ему, бутылка дрогнула в его руках, и вслед за пробкой, едва не угодившей Лизе в глаз, ее лицо и грудь залила холодная и плотная струя пены.

Глава 15

Бондаренко кинулся ей на помощь, выронив бутылку, глухо стукнувшую о ковер. Лиза запоздало отшатнулась.

– Не прикасайтесь ко мне! – возмутилась она, отталкивая его руку с салфеткой, тянувшуюся к ее груди. – Отдайте!..

Отобрав салфетку, она вытерла лицо. Струйки шампанского, залившегося в декольте, стекали по телу, неприятно щекоча живот.

– Что вы наделали! Как я в таком виде на бал вернусь? – пожаловалась она. – Придумайте что-нибудь!

– Сожалею, – Бондаренко пожал плечами, – но у меня не дамский магазин! Да вы напрасно беспокоитесь, на вашем платье ничего не будет заметно.

– Конечно, не будет заметно!.. Вся мокрая и благоухаю так, будто искупалась в шампанском! Не ожидала я от вас такой мелкой пакости!

– Елизавета Дмитриевна, мне так досадно и неловко, что не выразить словами! Но сами знаете, каким смешным и неуклюжим становится любой мужчина в присутствии небезразличной ему женщины…

– Небезразличной ему женщины, скажите на милость! – окончательно рассердилась Лиза. – Вы из-за этого меня утром похитить хотели, а Левандовского чуть не прикончили?

– Очевидно, я кажусь вам чудовищем, – промолвил Бондаренко и вдруг хищно ухмыльнулся: – А вы попробуйте меня поцеловать – вдруг я расколдуюсь?

– Слабо верится, судя по вашим сегодняшним поступкам! – язвительно заметила Лиза.

– Вы правы, – сказал Бондаренко. – Но что делать? Вы еще утром были для меня никто, а я – человек действия… В вашем лице я приобретал такой рычаг влияния, который позволял мне добиться от Зенкевича всего, чего угодно. А он был нам нужен, чтобы получить доступ к лаборатории вашего дяди. Сам-то он и родную племянницу не пожалел бы ради своей науки – либерал старой закалки, да еще и ученый вдобавок!.. Короче, Жорж следил за вами и должен был вас задержать, пока не подоспеем мы с Харуки. Конечно, он действовал не слишком галантно, но в этом и заключалась его роль – нанести как можно больше ущерба вашему костюму, чтобы вам ничего не оставалось, как сесть в машину к пришедшему на выручку спасителю, которым бы стал ваш покорный слуга. Еще чуть-чуть, и вы бы волей-неволей отправились ко мне в гости, а безутешные родные тщетно бы искали ваше тело в море, но вот незадача – роль спасителя перехватил ваш герой отечества. Зато потом вы очень удачно остались без одежды, это дало мне лишнюю минуту, и я проткнул шину его «Мерседеса»…

– Зачем? Уже тогда решили нас угробить?

– Ну что вы! Расчет был прост – пока Левандовский занимается своим изувеченным кабриолетом, появляюсь я, предлагаю вас подвезти, и мой «Паккард» уносит вас в туманную даль… Но тут случилась новая осечка. На свою беду рядом крутился этот репортер. Я попал к нему на пленку и не мог рисковать. Пришлось принимать меры. К несчастью, у него в кулаке осталась моя пуговица, а я не успел ее отнять – явились вы с вашим героем в поисках места для уединения…

– Эти подробности можно опустить… – покраснела Лиза.

– Как скажете. Ваш приятель подобрал пуговицу, и тогда мне в голову пришла злосчастная идея – я устроил так, чтобы его двухсотсильный жеребец в подходящий момент понес. Если бы я мог предвидеть, что вы тоже окажетесь в машине! Я бы отдал правую руку, чтобы уберечь вас от опасности! Слава богу, у вас оказался превосходный ангел-хранитель. А затем я увидел вас здесь, на балу, и понял, что нам не следует быть по разные стороны баррикады.

– Как прикажете это понимать?

– Неужели вас не влечет все запретное, непонятное, опасное? – спросил Бондаренко. – «Есть упоение в бою, у бездны мрачной на краю» – разве вы не из тех, про кого это сказано? Вас не тянет в бездну – увидеть, что там, за гранью? И не за тем ли вы сюда пришли? Не может быть, чтобы вас не манил азарт приключений, риск ради риска! Ведь вы смелая женщина, что бы вы о себе ни думали!

Лиза, пытаясь возразить ему, но не в силах найти слов, только бросила:

– Станешь тут смелой, с таким-то учителем!..

– Только не говорите мне, – продолжал Бондаренко, – что вы бегаете за этим скучным Левандовским, на котором пробу негде ставить – такой он правильный и порядочный! Или что ревнуете его к Шахматовой! Ведь вы знали, направляясь сюда, что здесь вас ждет отнюдь не только маскарад!

– Конечно, знала, – сказала Лиза. – Знала, что меня ждет встреча со старым знакомцем, с которым мы виделись двадцать три года назад. Тогда он ходил в кожаной куртке и фуражке с красной звездой, стращал маузером недобитых буржуев, таскал с собой пачку расстрельных ордеров и носил фамилию Берзинь!..

– Поразительно!.. – покачал головой Бондаренко. – А еще говорят про короткую девичью память… Если не ошибаюсь, вам тогда было четыре года? Или три? Ей-богу, я проявил бы больше снисходительности к вашим родным, если бы знал, что вы вырастете в женщину, полную столь редких достоинств! Но как же досадно видеть, что вы растрачиваете себя на дешевые картины, о которых завтра все позабудут!.. Ведь кто вы такая? Всего лишь актриса. Вам никогда не стать своей среди людей света – таких, как Шахматова, – в их глазах вы навсегда останетесь женщиной второго сорта – лицедейкой, комедианткой, мало чем отличающейся – простите за грубость – от девиц из домов терпимости, которых вам случалось играть. А ваш успех, толпы поклонников? Век звезды недолог. Пройдет лет десять, и все это растает без следа. Сегодня вам готовы поклоняться миллионы мужчин, а завтра? Что с вами станет, когда молодость пройдет, красота поблекнет, и вас перестанут брать на главные роли? Нет, я не предлагаю вам славы и всеобщего обожания. Напротив. Но в вас я нашел союзницу, которой мне давно не хватало – женщину умную, сильную, решительную, и вдобавок красивую до умопомрачения. Мы с вами вдвоем могли бы вершить великие дела, получив такую власть над людьми, какая вам и не приснится! Попытайтесь увидеть во мне не врага, а союзника! Я уже давно не тот Ян Берзинь, который когда-то позволил себе увлечься идеей мировой революции. Клетки человека за двадцать один год полностью обновляются, вы знаете это?

– Вот, значит, как вы заговорили!.. – промолвила Лиза, выдержав паузу. – Значит, все-таки испугались, раз бросились вербовать меня в сообщницы!

– Как печально, что вы трактуете мои слова таким примитивным образом… – вздохнул Бондаренко. – Я-то думал, что вы, как творческая личность, сумеете понять меня по-настоящему. Какой артист откажется от возможности сделать весь мир ареной для воплощения своих замыслов? Ведь именно это я вам предлагаю – творить саму реальность, превращать людей в марионеток, играющих написанные для них роли! Неужто вас это ничуть не увлекает? Думаете, я не знаю, о чем на самом деле мечтает художник? У нас с вами больше общего, чем вы думаете. Я ведь тоже не совсем чужд искусству – стараюсь выдерживать стиль, готов поступиться выгодой ради красивого жеста…

– Так ради бога, – призвала его Лиза, – сделайте красивый жест! Уймите ваших заговорщиков, пусть они откажутся от всяких планов на моего дядю! Вы и без того теряете их доверие, они уже подозревают вас в двуличии, и мой рассказ о вашей службе в чека станет для них последней каплей!

– Да, Елизавета Дмитриевна, – покачал головой Бондаренко, – смелости вам не занимать, а вот осторожности еще нужно научиться! Хотите пойти по стопам Веры Холодной? Вы всю жизнь провели в мире притворства и подделок. Придите в себя! Вы не в кино, вы в реальном мире, и все это происходит на самом деле!

– Опять вы меня запугиваете! Имейте в виду, господин Берзинь, я узнала вас еще утром, и сразу же обо всем рассказала брату и другим людям, имена которых называть не буду. И не забывайте – пока мы с братом знаем о вашем прошлом, это не я у вас, а вы у меня в руках! Оставьте в покое Зенкевича и моего дядю, слышите?! Я в самом деле к Ужову отправлюсь, если вы не угомонитесь! А еще лучше – сразу же расскажу все газетчикам. Они у нас сенсации любят! А теперь вызовите мне таксомотор, я отправлюсь домой. Хватит с меня ваших развлечений! Только чтобы мне в мокром не ходить, пусть ваш слуга одолжит мне какое-нибудь кимоно. У него наверняка есть.

– Первая здравая идея, которая вас посетила за день! – заметил Бондаренко.

Вызвав японца, он потребовал от него кимоно и полотенце, а когда тот исполнил приказание, сказал Лизе:

– Горничной у меня, к сожалению, нет, но если хотите, могу оставить Харуки. Я же удаляюсь.

Лиза молча махнула рукой, чтобы японец тоже убирался и, оказавшись одна, вступила в войну с новомодной застежкой – зиппером, – которой было оснащено ее платье. По-русски такую застежку уже прозвали «молнией» – как всегда, выдавая желаемое за действительное. Бегунок заело, и молниеносно расстегнуть зиппер никак не получалось. В довершение несчастья застежка находилась на спине, куда у Лизы почти не дотягивалась рука. Наконец, обе половинки зиппера разошлись, и платье под весом ткани начало соскальзывать с Лизиной фигуры. В это время за дверью послышались невнятные голоса, какой-то шум, внезапный вскрик… Лиза, насторожившись, поспешила натянуть платье назад на грудь. В дверь ударили всем телом, хлипкая щеколда отлетела, и в будуар ввалился давний знакомец, обладавший умением появляться в самое неподходящее время в самом неподходящем месте – Жорж. Его лицо было белее мела, в глазах застыло выражение ужаса, мгновенно отразившееся на лице Лизы. Она шарахнулась от Жоржа, прижавшись спиной к стене, но тот устремился к Лизе как слепой, шаря руками в воздухе. Из его рта вырвался сиплый шепот: «По-мо-ги…»

Вцепившись в Лизу, Жорж навалился на нее, упав лицом ей на грудь, и начал сползать на пол, стягивая с Лизы платье. Лиза, одной рукой пытаясь удержать платье на себе, а второй сражаясь с зиппером, который снова заело – похоже, окончательно, – увидела, что из спины Жоржа торчит инородный предмет: портновские ножницы, вогнанные в тело почти до самого шарнира.

Ошалевшая Лиза, не отдавая себе отчета в своем поступке, ухватилась за кольцо и потянула на себя. Острие, измазанное красным, легко выскочило из спины у Жоржа, и ножницы остались у Лизы в руке. Жорж в последний раз издал тихий хрип и рухнул к ногам Лизы, совершенно стянув с нее платье, крепко зажатое в его костенеющих руках. Вокруг дыры у него на спине медленно расплывалось неровное багровое пятно.

Лиза замерла на месте, оцепенело глядя на Жоржа и не зная, куда девать испачканные ножницы, с которых падали кровавые капли. Слева от нее раздался шорох. Лиза обернулась на звук, и тут же все потонуло в невыносимо ярком свете. Сквозь застилавшие зрение цветные пятна Лиза кое-как разглядела взобравшуюся на подоконник Варвару Горобец, торопливо вкручивавшую во вспышку новую лампочку. Прежде чем Лиза успела пошевелиться, разряд вспышки снова ослепил ее, и она во второй раз оказалась запечатлена на пленке – неглиже, над трупом Жоржа, с окровавленными ножницами в руке.

Глава 16

Двух раз с Лизы хватило. В приливе ожесточения она швырнула ножницами в вездесущую журналистку, но та вовремя пригнулась, и ножницы пролетели над ее головой. Затем Горобец спрыгнула с подоконника и пропала во мраке. В мозгу у Лизы назойливым маятником колотилось одно: поскорее догнать ее и отобрать пленку! Нагнувшись, Лиза выдрала из хватки покойника платье и, придерживая его на груди, метнулась к выходу. Она почти на ощупь миновала оранжерею, увертываясь от растений, тянувшихся к ней кривыми пальцами, распахнула дверь в сад – и прямо перед ней, возникнув из темноты, предстал предатель Левандовский, верно, решивший изловить беглянку по заданию сообщников!

– Лиза! – воскликнул летчик, пытаясь удержать ее.

Но та увернулась, ища спасения на танцплощадке, среди карнавального безумия. Тугой воздух замедлял движение, путь преграждали танцующие пары, а по голой спине хлестал жгучими плетями и злобными диссонансами вторгался в слух какой-то невыразимо жуткий вальс; всякий раз, как мелодия накатывала на нее – щеткой против шерсти, гвоздем по стеклу, скрипом несмазанных петель, – по коже, вгоняя в испарину, разбегались миллионы колючих мурашек. Бог знает, кому и зачем пришло в голову сочинять и исполнять эту кошмарную музыку, если только она не звучала лишь в несчастных Лизиных ушах, столько всего сегодня наслушавшихся. Казалось, еще чуть-чуть – и сборище опасных масок, развернув перепончатые крылья, взмоет к небу и обрушится на нее, выпустив клыки и когти. В сознании застряло лицо Скромновой, бросившейся ей наперерез – но и та не смогла остановить Лизу, которая немного пришла в себя только под взглядами слепых идолов, на бесконечной лестнице, где поневоле следовало быть осторожной: того и гляди, собьешься с ритма ложившихся под ноги ступенек и, запутавшись в подоле платья, покатишься вниз кульком волос и костей.

Искать Горобец на балу было немыслимо – только сама попадешь в лапы к путчистам. Оставался единственный выход – устроить ей засаду у редакции. Ведь туда-то, в свой «Южнобережный Меркурий», она должна явиться со своим богатым уловом, причем ясно, что это случится в самое ближайшее время. Не станет же она ждать до утра – наоборот, поспешит отдать пленку в проявку. Да, но, положим, удастся ее подстеречь – и что дальше? Это Бондаренко или тому же Левандовскому ничего не стоит справиться с пронырливой репортершей, а она, Лиза – хрупкая женщина, только и способная, что мороженым бросаться… Как быть? Чем запугать или соблазнить журналистку? Пообещать ей эксклюзивное интервью о своих романах? Нет, не клюнет она на это, когда у нее такая сенсация на руках… Предложить денег? Наверняка не станет брать. Таким, как эта Горобец, одной мзды мало – им подавай громкую славу неподкупных правдорубов, они это ценят больше всего на свете, их не прельстить ни карьерой, ни богатством, им главное – ощущать себя пресловутой четвертой властью, перед которой дрожат и трепещут все три предыдущие…

Внизу стоял кабриолет с распахнутой дверцей, за рулем которого находился молодой человек, показавшийся Лизе смутно знакомым. Машина словно специально дожидалась ее, и Лиза без раздумий плюхнулась на сиденье рядом с водителем, когда краем глаза увидела, что откуда-то сбоку к ней приближается еще один неприятный знакомец – собственной персоной следователь Холмский. Он и без того готов был навесить на нее причастность к убийству, а за спиной остался свежий труп одного из фигурантов в этом деле! И потому Лиза, не утруждая себя объяснениями с шофером, захлопнула дверцу и воскликнула:

– Ходу!

Водитель не заставил себя упрашивать; как будто так и было задумано, он вдавил газ в пол и погнал по кривым ялтинским улочкам. Оглянувшись, Лиза увидела, что по взмаху руки Холмского рядом с ним остановился автомобиль и, подобрав сыщика, устремился вслед за кабриолетом. Вот еще одна забота – отрываться от погони!.. Хотя, с другой стороны, уж не нарочно ли судьба послала ей Холмского, а вместе с ним – решение проблемы? Уж такой-то довод, как дуло пистолета, мадам Горобец не сможет оставить без внимания! А вместе с этой мыслью в голове у Лизы сразу же сложился нехитрый план.

– Кто вы, собственно, такой? – спросила она у своего спасителя, только сейчас найдя время к нему присмотреться. Но едва она это сделала, ей захотелось на всем ходу выпрыгнуть из машины: это был тот молодой человек, одетый гусаром, который так пристально смотрел на нее, когда Бондаренко раскрыл ее инкогнито. Конечно, он из той же самой шайки – у Лизы пропали всякие сомнения в этом, когда она поняла, что ее спутник поразительно похож на Барсова: тот же по-романовски высокий, чуть скошенный лоб, такие же узкие губы и тупой, несколько мясистый нос. Впрочем, разглядев его нежную кожу и светлый пушок усиков, наверняка ни разу не знавших бритвы, Лиза подуспокоилась: уж с этим-то юнцом она справится.

– Ах, извините, Елизавета Дмитриевна! – воскликнул тот ломким мальчишеским голосом. – Я забыл представиться – Юрий Бобринский, гардемарин, – и прибавил: – Ваш преданный поклонник.

– Рада встрече, – любезно кивнула она и, вспомнив про незастегнутую «молнию», опять вступила с ней в борьбу. Уступая Лизиному упорству, зиппер в конце концов поддался усилиям. Лиза перевела дух: теперь хоть не приходилось тревожиться, что в самый неподходящий момент она снова окажется раздетая.

– Скажите, Юра, – задала она следующий вопрос, – почему вы меня ждали и куда везете?

– После того, как вас увел Бондаренко, – с легким смущением объяснил Юра, – Зинаида Алексеевна сказала, что ни в коем случае нельзя оставлять вас на его милость. Поэтому она отправила полковника Левандовского следом за вами, сама пошла сторожить главный вход, а мне отец… каперанг Барсов велел караулить внизу – на случай, если Бондаренко попытается вас увезти. Вот я и ждал и, – сказал он не без гордости, – рад, что оказался вам полезен!

– Так, и куда же мы теперь с вами направляемся? У вас запланировано какое-то место встречи со своими?

– Нет, – слегка покраснел Юра, – ни о чем таком мы не договаривались. Никто же не знал, что так получится! Я жду ваших приказаний! Могу, если желаете, отвезти вас домой. Вы же в Симеизе живете?

– Нет, Юра, – отказалась она, не слишком веря в то, что троица сообщников заботилась об ее же благе, но уверенная, что мальчишка сделает все, о чем она его попросит, – домой мне не нужно. Езжайте пока по набережной, но только не так быстро, прошу вас!

Юра то ли не расслышал, очередным гудком расчищая дорогу, то ли, охваченный азартом гонки, проигнорировал это пожелание, стремясь произвести на пассажирку впечатление своим мастерством водителя. Машина взлетела на узенький мостик через Дерекойку – Лиза, окаменев, вцепилась пальцами в края сиденья, – и помчалась по набережной, накрытой пологом электрического света. Сюда, в сияние витрин и неоновых вывесок, в поисках вечерних наслаждений высыпала едва ли не вся Ялта, и у Лизы в груди ёкало всякий раз, как по курсу машины возникала очередная фланирующая парочка, с визгом бросавшаяся наутек, или сбоку на дорогу вдруг выползал круп автомобиля, отъезжающего от тротуара – но Юра, ничуть не смущаясь, лихо объезжал препятствие и снова прибавлял ходу.

– Все, Юра, приехали! – воскликнула Лиза, заставив его притормозить у проулка, который, как она знала, выходил к нижней станции канатной дороги, недавно построенной для развлечения отдыхающей публики.

Стремительно чмокнув гардемарина в щеку, Лиза бросила его в машине и поспешила, насколько позволяли высокие каблуки, вверх по проулку, удаляясь от набережной с ее запахами бензина, горячего асфальта, терпких крымских вин и морской свежести. Как она и рассчитывала, за спиной послышался звук нагонявших ее шагов, а затем раздался голос Холмского:

– Елизавета Дмитриевна! Куда это вы бежите?

– Ах, это вы… – она чуть обернулась. – Скорее, скорее, Алексей Трофимович! Я попала в такую скверную историю…

– Да стойте же! – тщетно взывал тот. – Никто за вами не гонится!

Канатка, несмотря на поздний час, еще работала, доставляя желающих на холм Дарсан – любоваться видом ночного города. Не слушая Холмского, Лиза прошмыгнула на станцию, и тому оставалось лишь махнуть контролеру своей корочкой, а затем вслед за Лизой вскочить в проплывавшую мимо перрона крохотную – едва хватало места для двоих – кабинку, похожую на приплюснутое детское ведерко для песка. Когда кабинка, поскрипывая тросом, начала подъем к темному небу, Холмский дал Лизе отдышаться и спросил:

– Ну, так что там у вас за история случилась? Говорил же я вам – не связывайтесь с Бондаренко!..

Та, про себя прикидывая, как сейчас будет целовать этого несимпатичного красавчика – может, не стоит сразу впиваться ему в губы, а сперва ненавязчиво упасть ему на грудь, разыграть беззащитную женщину, вверяющуюся сильному покровителю, закатить глаза, платье приспустить? – и пытаясь представить, как далеко ей придется зайти, прежде чем он вполне размякнет, спросила все же, желая увериться, что понесенные жертвы не будут напрасны:

– У вас есть оружие?

– Что вы, Елизавета Дмитриевна! – изумился тот. – Откуда у меня оружие?.. Да и зачем оно мне?

– Какой же вы сыщик!.. – досадливо махнула она рукой и, сразу потеряв к нему интерес, отодвинулась.

– Сыщики, как вы соизволили меня назвать, – язвительно ответил Холмский, – не гоняются за бандитами с револьверами! Мы работаем не совсем так, как в кино показывают! Наше оружие – перо и бланк допроса! А теперь, может, все же поведаете, от кого вы собирались отстреливаться?..

– Если догонят, – бросила Лиза, изображая полное разочарование в своем защитнике, – сами увидите!..

И с этими словами гордо замолчала, отвернувшись от спутника. Поодаль шумел город, напоминая о себе то обрывками музыки, то протяжным гудком – внизу, весь в цветных огоньках, из гавани выходил пароход. По прозрачному ночному воздуху из соседних жестяных ведерок долетал то беззаботный легкий смех, то веселый возбужденный шепот. Кабинка тихо ползла вверх, над железными крышами, чуть покачиваясь под дуновениями ночного ветра – не холодного, а по-южному теплого и сухого, дышавшего пылью, камнями, скудной землей и нагретыми за день стенами, но у Лизы все равно зуб на зуб не попадал. Она не видела ни проплывавших мимо нее темных сосен и акаций, ни ярко освещенных окон в домишках, лепящихся по склону, ни показавшихся ненадолго по левому борту и тут же скрывшихся полупризрачных маковок пряничного ялтинского собора, окруженного ливанскими кедрами, ни разворачивавшейся ярус за ярусом россыпи огней среди плотной, окаменевшей черноты, в которую превратились и небосвод, и обступившие город невидимые глыбы гор, и непроницаемое, словно ушедшее в себя, морское пространство – перед внутренним взором стояло зрелище трупа с кровавой дырой в спине. Знала же, кретинка, отправляясь на бал, что нечего лезть в эту кашу! Так нет же, дернул ее черт на подвиги, захотелось барышне приключений на свою голову и другие части тела… И правильно предупреждал ее Бондаренко, чтобы она не надеялась легко отделаться. Правда, это предупреждение было отъявленным лицемерием – ясно ведь, что он лишь заговаривал ей зубы, пока японец или кто другой из его бандитов тащил беднягу Жоржа к порогу будуара, чтобы всадить ему в спину ножницы и втолкнуть в комнату! И шампанским Бондаренко облил ее нарочно – рассчитывая задержать ее, да еще устроив так, чтобы на пленку к Горобец – которая, конечно же, не случайно бродила под окнами, прихватив камеру со вспышкой – она попала по возможности в пикантном виде. Да уж, в любви к красивым жестам ему не откажешь…

Холмский, должно быть, заметил, в каком она находится состоянии, но, не зная подоплеки, истолковал ее переживания по-своему:

– Не нервничайте вы так, Елизавета Дмитриевна! Не было за вами никакой погони! Может, вы моей машины испугались? Это я за вами следом ехал, а уж кто еще вам померещился – бог весть… Простите, если напугал. Но вы так внезапно появились, и лица на вас не было…

– А вы-то что там делали? – спросила Лиза, хотя перед этим твердо решила не раскрывать рта, чтобы не дай бог, не проговориться о том, что случилось на балу.

– Натурально, следил за вами! – без всякого смущения признался Холмский. – Думаете, я не разгадал ваших маневров в Симеизе, а потом так просто дал вам сорваться с крючка? Нет, этого я не мог себе позволить, уж больно вы меня заинтриговали! Ваш пароход едва отплыл, а мои люди уже ждали вас на всех причалах. И потом вас вели до самой Поликуровской горки. Ну как – развлеклись? Утолили жажду к авантюрам?

Его неприкрытое самодовольство немного встряхнуло Лизу, и она вышла из оцепенения, вызванного срывом – не самого умного, прямо скажем – плана и пустой тратой времени на ненужный подъем. Предстояло снова улизнуть от напыщенного следственного пристава, и Лиза слегка повеселела при мысли о том, как сейчас собьет с него спесь. Пусть в прошлый раз ей не удалось уйти от слежки, но теперь-то она придумает средство повернее! И посмотрим после этого, захочет ли Холмский снова связываться с актрисами!

Кабинка понемногу дотащилась до верхней станции. Здесь, ступив на твердую землю, Лиза спокойно дождалась, когда подъедет поближе показавшееся на дороге такси с поднятым флажком, а затем вдруг вырвала у Холмского руку, с грозным восклицанием «Негодяй, как ты смеешь!» на глазах у нескольких свидетелей залепила ему звонкую пощечину – и тут же устремилась к машине, размахивая рукой, чтобы шофер остановился. Юркнув в такси, она захлопнула дверь перед самым носом опешившего сыщика и приказала:

– Езжай, любезный!

Однако за первым же поворотом она деланно рассмеялась и обратилась к шоферу:

– Что же это я? Сажусь в машину, а денег нет! Прости, любезный, прокатимся в другой раз!

Таксист высадил ее, что-то бурча про артисток, доставших его своими выходками, и Лиза осталась одна на темной дороге. Когда машина скрылась, она двинулась обратно – туда, где поблизости от станции канатки возвышалась нелепая многоколонная постройка с огромным классическим фронтоном – "Храм Зевса Олимпийского", причуда некоего безумного коммерсанта – поклонника Платона и Эпикура, – который хотел было устроить здесь ресторан в античном стиле, с прислугой в хитонах, но разорился. Ресторан, правда, открыли, но без этих экстравагантных затей. Туда-то Лиза и направилась, рассудив, что Холмский не бросится пешком вслед за такси, а запомнит его номер и будет со станции вызванивать своим, чтобы искали машину. Конечно, уловка была довольно примитивная – когда таксиста найдут и он расскажет, где пассажирка покинула его, вычислить ее убежище не составит проблем, однако Лиза рассчитывала, что к тому времени ее здесь уже не будет.

Швейцар у входа с сомнением покосился на посетительницу, но за его спиной Лизе уже радушно кланялся метрдотель.

– Будьте любезны, столик в укромном уголке, – попросила Лиза.

– Понимаю, сударыня, – поклонился тот и щелкнул пальцами, подзывая официанта в белом полуфраке с витыми погончиками на плечах. Ресторан, несмотря на удаленное положение, имел успех – свободных столиков в зале, украшенном мраморными статуями, было не так уж и много. Лиза заказала себе бутылку муската. Оркестр играл «Сан-Луи-Блюз»; лица музыкантов, в соответствии с обычаем выкрашенных в негров, скрадывались интимным освещением, и над воротниками светлых костюмов парили лишь огромные бледные губы.

Надо было что-то предпринять, но Лиза напрасно ждала, что ее осенит стоящая идея – то ли мешали завывания рыдающей трубы, то ли несчастный Лизин разум, очумев от всего пережитого, впал в полный ступор. В голове крутились только какие-то нелепые мысли – соблазнить редактора или того, кто у них там главный по проявке, и выкрасть негатив, поджечь редакцию – и прочие, не менее идиотские планы, от которых становилось так тошно, что и мускат, который она пыталась пить, казался ей мерзопакостным пойлом. И чем больше она думала над тем, что теперь делать и куда идти, тем отчетливее выходило, что время безнадежно упущено и идти ей уже некуда.

Она уже сама не понимала, зачем сидит здесь, чего ждет – одинокая женщина в обнимку с бутылкой. Пару раз ее приглашали на танец – сперва какой-то моряк, затем темпераментный человек с Кавказа. Лиза отделывалась от них бесстрастным и категорическим: «Я не танцую», но даже это усилие так утомляло ее, что она была рада, когда оркестранты взяли паузу. Впрочем, долго та не продлилась. Голубой луч пробежал по проборам мужчин и перманентам дам и замер на эстраде, поймав в свой конус коротко остриженную худощавую барышню в синем панбархате. Она подошла к микрофону, и после первых тактов музыки из ее груди полился хрустальный голос, подобный журчанию горного ручья.

Лиза, зачарованная этими дивными звуками, поначалу даже не вслушивалась в слова песен, но те, совсем не похожие на слащавую эстрадную муть, проникали в ее сознание, исподволь овладевая им, и Лиза потрясенно вздрогнула, когда поняла – это ведь о ней поет неизвестная артистка, силой своего таланта воскресив ее молодость! Лизе казалось, что ей снова восемнадцать лет, она – студентка театральных курсов у Мейерхольда, и старенькая «Аннушка», дребезжа, несет ее по бульвару вдоль Чистых прудов. Лезут в окна ветви лип, покрытых едва распустившейся листвой, весенний ветер пьянит не хуже знойных объятий на задней площадке, все пути перед ней открыты, и до счастья рукой подать… Вправду ли это было, или ей просто привиделся сон, навеянный волшебным пением? И если было, куда улетело в одночасье, оставив в груди гнетущий туман? Как вернуть прежнюю жизнь, как вновь попасть на ту колею, по которой бежал веселый трамвай успеха и удачи?

Для кого старалась певица, кому, кроме Лизы, нужны были ее песни в этом шикарном кабаке, полном повыползавших на свет обломков старого мира и с размахом гулявших хозяев нового мира, без удержи соривших шальными деньгами? А со сцены уже звучала следующая песня, ложившаяся на сердце тупой и тягостной болью, как будто артистка ухитрялась играть на самых нежных струнах Лизиной души. Там пелось о жаркой летней ночи, озаренной сполохами близкой войны, о горьких прощальных поцелуях на вокзальном перроне, о том, что нельзя отсрочить расставание – так же, как не отсрочить неумолимо наползающий завтрашний день… Ком, набухавший в горле, готов был прорваться потоком соленой влаги из глаз. Лиза поспешно плеснула себе вина и выпила его прежде, чем бдительный официант, подлетевший к столику, успел перехватить у нее бутылку.

– Кто это поет? – спросила она у официанта, пытаясь совладать с прерывающимся голосом. – Как ее имя?

– Ирэна Сташевская, – любезно сообщил из-за спины знакомый голос. – Московская певица, здесь на гастролях.

– Вы..! – Лиза вскочила, едва не опрокинув столик.

– Потише, Елизавета Дмитриевна, – предостерег ее Бондаренко. – Вы же не хотите оказаться в центре внимания? Вы позволите? – спросил он, указывая на свободный стул. – Вы так быстро сбежали, а у нас еще не все темы для разговора были исчерпаны.

– Как вы меня нашли? – спросила Лиза с ненавистью.

– Не самая сложная была задача, – объяснил Бондаренко. – Приставленный к вам Бобринский, расставшись с вами у канатной дороги, сообразил, что вы поедете наверх, и был на Дарсане раньше вас, а там увидел, как вы вылезали из такси, после чего не составляло труда догадаться, где вас искать. Он сообщил об этом своим, ну, а проследить за ними было совсем просто. Теперь они караулят вас снаружи, и если вы не желаете продолжить с ними знакомство, то вам остается только поехать со мной.

Он подозвал официанта, требуя счет, бросил на столик купюру, поднялся сам и вопросительно взглянул на Лизу. Та тоже встала, полная совершенного равнодушия к своей судьбе. Если бы Бондаренко, затащив ее в свой лимузин, стал ее насиловать, она и то не вымолвила бы ни слова протеста. Однако у того в мыслях явно не было ничего подобного.

Шофером у него на сей раз был гнусный Ковбасюк. Садясь в машину, Лиза лишь неприязненно покосилась на его поклон. Когда «Паккард» отъехал от ресторана, она без всякого интереса осведомилась:

– Куда мы едем?

– Не беспокойтесь, к вам домой. Кстати, – ухмыльнулся Бондаренко, – у меня как раз дела в тех краях! А чтобы вам не было скучно в дороге, можете полюбоваться! Вам будет интересно, я гарантирую.

С этими словами он бросил ей на колени большой темно-красный конверт из-под фотобумаги.

Отогнув клапан конверта, Лиза заглянула внутрь. Как она и ожидала, там были фотографии – совсем свежие, еще чуть сыроватые и сохранявшие запах фиксажа. Лиза вытянула первый лист и изменилась в лице. На четком глянцевом отпечатке была изображена она сама, застывшая с окровавленными ножницами над трупом Жоржа. Это был снимок, сделанный Варварой Горобец. Отпечаток выпал у Лизы из ослабевших пальцев и спланировал на пол.

– Смотрите дальше, – пригласил Бондаренко с издевательской улыбочкой. – Там есть на что полюбоваться!..

Лиза, едва ли не против своей воли, достала следующий снимок – и снова увидела на нем самое себя, но на этот раз на фоне моря, одетую в купальный костюм и в объятиях вполне живого Жоржа. Фотограф (несомненно, покойный Костанжогло) выбрал удачный момент – не скажешь, что кавалер грязно домогается дамы, напротив, сцена выглядела вполне романтическим рандеву…

Охваченная каким-то нетерпением, Лиза вытащила из конверта всю пачку. Так и есть, та же самая сцена в разных вариациях. Пока она отбивалась от Жоржа, Костанжогло успел отщелкать массу кадров. Брезгливо просмотрев снимки, Лиза запихнула их обратно в конверт и отбросила его от себя.

– Как я понимаю, – сказала она сквозь зубы, – вы что-то хотите от меня в обмен на эти снимки. Что именно?

Бондаренко, наслаждаясь ее гневом, несколько секунд молчал. Потом неторопливо произнес:

– Любезная Елизавета Дмитриевна, я вижу, вы не отдаете себе отчета ни в своем положении, ни в том, что в этой связи от вас требуется. Думаете, я пытаюсь повесить на вас убийство любовника? Это, конечно, неприятно, но не смертельно. Хороший адвокат вас отмажет, а суд, пожалуй, еще и рекламу сделает. Совсем другое дело, если выяснится, что Жорж Благолепов работал на японскую разведку, завербовав и вас, а вы убили его, пытаясь замести следы. И это – когда по всему городу развешаны плакаты с рекламой патриотического боевика, в котором у вас главная роль. Представляете, какой шум поднимется? Ваша репутация будет навсегда погублена, но этого мало. Общественность, воспылав праведным гневом, потребует жертв и наверняка их получит. Было бы преступлением судить такую красивую женщину – но что поделать, не обессудьте, если на вашу шейку накинут петлю. Где искать труп Жоржа – власти узнают, материалов о его шпионской работе тоже подкинуть несложно…

– А вы не забыли о том, – напомнила Лиза с вызовом, – что я про вас кое-что знаю?

– Ничего у вас не получится, – заявил Бондаренко. – К тому моменту я буду уже очень далеко. Мне все равно придется покинуть пределы страны – не знаю, навсегда ли или только на время…

– Тогда к чему все это? – удивилась Лиза. – Чего вы от меня добиваетесь?

– Вы слегка посвящены в тайны нашего маленького заговора, – ответил Бондаренко, – и можете догадаться, что в скором времени примерно в тех краях, куда мы направляемся, при посильном участии вашего покорного слуги пройдет некая операция, связанная с лабораторией вашего дяди. Мне стоило известных трудов убедить соратников в том, что слухи о вашем похищении – не более чем домыслы Зинаиды Алексеевны, и теперь мне бы не хотелось, чтобы вы бессмысленным и бестолковым вмешательством снова расстраивали мои планы.

– Но ведь еще есть пуговица! – возразила Лиза, слегка ошалевшая от этого объяснения. – Она же осталась у Зинаиды!..

– Милая Лиза! – усмехнулся Бондаренко. – Ну что мне ваша пуговица! Я еще утром велел перешить все пуговицы на том костюме! Если вы считаете, что такая ничтожная улика может меня смутить!..

– Зачем же тогда тягу было подпиливать? Вы же сами говорили…

Бондаренко отрезал:

– Не будем уходить от темы! Короче, – его голос стал металлическим, – несмотря на то, что обнародование этих интересных фотографий может обойтись вам очень дорого, хочу я от вас совсем немногого. Просто-напросто помалкивайте. Возвращайтесь домой, сидите тихо, держите при себе свои догадки – или фантазии – о том, чем я занимался в ваши детские годы, не высовывайтесь, что бы вокруг вас ни происходило, – добавил он с нажимом, – и тогда я ручаюсь, что эти снимки никто и никогда не увидит, кроме нас с вами. Доступно изложено?

– А как же Горобец? – неуверенно спросила Лиза. – Она ведь тоже видела и меня… и труп… Неужели вы надеетесь, что она не захочет раскрутить эту историю? Мне показалась, что она ни перед чем не остановится…

– О, за Вареньку не тревожьтесь, – успокоил ее Бондаренко. – Она будет молчать… как рыбы, которых она уже кормит с хорошей гирей на шее! Это с Костанжогло второпях получилось грубо, а ее никто и никогда не отыщет. Харуки умеет находить эффективные решения – кстати, зарезать Жоржа ножницами тоже он придумал. Мол, если женщина увидит труп с ножом в спине, она завизжит и бросится прочь, а если это будут ножницы, схватится за них просто по привычке. И как видите, он был прав. Идея принадлежит ему, и исполнение тоже.

– И вы думаете, что никто не будет ее искать? – промолвила Лиза.

– Тут скоро такое завертится, что никто и не вспомнит про какую-то мелкую репортершу!

Лиза болезненно усмехнулась:

– Не завидую я вашим подручным…

– Ну что вы, – возразил Бондаренко. – Горобец не была моей сотрудницей. Просто занесло девушку на маскарад в поисках сенсаций. Ну как было не поспособствовать полезному человеку?

– А когда он перестал быть полезным, то, значит, камень на шею?

– Елизавета Дмитриевна, вам что, в самом деле жаль этот сброд? Да каждый из них, не задумываясь, смешал бы вас с грязью, если бы ему за это хоть что-то перепало!

– Судя по тому, с какой легкостью вы сами меня с грязью мешаете, я в ваших глазах – точно такой же сброд!

Бондаренко, откинувшись на спинку сиденья, ответил с улыбкой кота, играющего с мышью:

– Вы меня сейчас до того разжалобите, что я, пожалуй, опять вам в любви признаваться начну! Не думаю, что вы этого добиваетесь. Но вы мне действительно нравитесь. И потому от всей души надеюсь, что вы проявите здравый смысл и постараетесь держаться в стороне. Презентовать вам эти снимки на память? Не волнуйтесь, у меня останутся негативы. Не надо? – спросил он, увидев, что Лиза энергично замотала головой. – Ну как хотите. Главное, запомните – наш с вами уговор не на сегодня или на завтра, а насовсем!

Глава 17

После шумной Ялты Симеиз поражал тишиной и безлюдьем – местные курортники вели размеренный образ жизни и рано отправлялись на покой. На углу печально вспыхивали и гасли лампиончики над аркой летнего ресторанчика, рядом с которой скучал прикорнувший на табурете официант, и только кое-где на улицах попадались обнимающиеся парочки, при приближении машины стремившиеся укрыться во мраке.

Бондаренко честно доставил Лизу к дверям «Ксении». Лимузин укатил по аллее, прорезая тьму красным огоньком, а Лиза, взявшись было за ручку двери, внезапно развернулась и двинулась прочь по тому же пути, какой проделала утром, еще не подозревая об уготованных ей сюрпризах. Над головой едва заметными призраками проносились летучие мыши, неугомонные сверчки пропиливали ночь стрекочущим посвистом, и где-то с равномерностью метронома гулкими криками оглашала окрестности ночная птица. Лиза, как была в туфлях, спустилась на пляж и побрела по нему, держась у самой кромки воды. Море к ночи совершенно стихло. Оно притаилось за пологом мрака, до поры отступив перед его всепобеждающей стихией, и давало о себе знать лишь искорками отраженных звезд да неуверенным, робким плеском, с каким вода лизала ближайшие голыши. Идти по гальке на высоких каблуках было неудобно, ноги все время подламывались, но Лиза не спешила ни снимать туфли, ни выбираться на ровное место, словно нарочно пыталась измучить себя сложностью передвижения – не то в наказание, не то для того, чтобы отогнать вертевшийся в голове бессвязный рой тоскливых мыслей.

Из-за темноты и своей отрешенности Лиза едва не наступила на какое-то существо, ковылявшее перед ней по пляжу. Это была чайка, которая даже при приближении человека не взлетела, и Лиза, приглядевшись, увидела, что у птицы странным образом вывернуто – очевидно, будучи сломанным – крыло. Время от времени чайка подпрыгивала, пыталась взмахнуть покалеченным крылом, но переломленная кость не слушалась, конец крыла провисал, вероятно, причиняя птице нестерпимые мучения, и та ковыляла дальше. Долго ли она тут бродит, лишенная доступа к привычной стихии полета? Что стало причиной ее беды – особенно сильная волна или людская жестокость? Лиза не знала этого, уверенная лишь в том, что если вернется сюда утром, то чайку уже не увидит – до той доберутся кошки, почему-то до сих пор не почуявшие добычу, а кровь и перья слизнет соленым языком море. Пока же чайка повторяла свои безуспешные попытки, на которые ее толкал инстинкт. Она не догадывалась об их тщетности, а может быть, в ее птичьем умишке теплилась надежда, что если долго стараться, случится чудо и она все же взмоет в воздух, а Лиза шла за ней следом и думала о том, как похожа она на несчастную птицу, волоча за собой сломанным крылом свою позорную тайну.

Полоснув ей по глазам, пляж залило неживое сияние, превратившее его в плоскую мозаику из белых камней и черных провалов между ними. Лиза прикрыла глаза рукой, не зная, где спрятаться от назойливого луча, ложившегося наискось через пляж, и надеясь, что автомобиль, нагло слепивший ее фарами, проедет мимо. Однако шум мотора замолк, а луч, отбрасывавший ее длинную тень в сторону Турции, слегка потускнел – шофер переключил дальний свет на ближний. Затем до Лизиных ушей долетел голос Левандовского:

– Лиза, стойте там, я спускаюсь!

Фары погасли, и где-то в темноте раздались его торопливые шаги. Лиза вздрогнула, когда галька зашуршала совсем рядом.

– Лиза, что вы здесь делаете? – спросил Левандовский, подходя вплотную. – Зачем бродите ночью в одиночку? Идемте, я отвезу вас домой – там ваши родные себе места не находят!

Он снова был в белом кителе. Сняв его с себя, Левандовский накинул китель ей на голые плечи, и Лиза только сейчас поняла, как она озябла.

– Я искал вас по всей Ялте, – продолжал Левандовский. – От кого вы скрываетесь, от чего пытаетесь убежать? Расскажите мне все – я должен знать, что с вами происходит!

– Зачем? – глухо отозвалась Лиза, не глядя в его сторону. – Какое вам до меня дело? Явились сюда вынюхивать, а заодно решили за мной приволокнуться? Вы разведали тут все, что смогли, вот и отправляйтесь к своим приятелям-заговорщикам!

– Лиза, какие жестокие вещи вы говорите! Что ж, поделом мне – за излишнюю осторожность! Если вы присутствовали при том злосчастном разговоре, то, пожалуй, вправе обвинить меня и в двуличии, и даже в трусости! Быть может, в других обстоятельствах я бы возмутился и призвал этих людей к ответу. Но что мне было делать, если в первую очередь приходилось думать о вас?

– Скажите на милость, и при чем же здесь я?!

– Представьте себя на моем месте, – пожал плечами Левандовский. – Вы, не дожидаясь меня, куда-то пропали…

– Это я куда-то пропала?! – воскликнула Лиза. – Сначала вы бросили меня на этой скале…

– Но вы же понимаете, Лиза, – объяснил Левандовский, – чтобы разговорить парнишку, следовало завоевать его доверие. Вот мне и пришло в голову, что лучший способ это сделать – прыгнуть вслед за ним…

– Да, но потом вы с ним куда-то попёрлись, пока я отбивалась от следователя, заговаривала зубы репортерам, тряслась с этой проклятой пуговицей, таскала ее на груди!.. Ну зачем, бога ради, вы скрыли от меня, что подобрали ее возле трупа?..

– Зачем? Чтобы не впутывать вас в это дело сильнее, только и всего!.. Не мог же я заранее угадать, что вы встретитесь с Бондаренко!

– А вы-то откуда об этом знаете?

– От Зинаиды. И как раз об этом я начал говорить. Узнав от Ахметки о связях его дяди с Бондаренко, я помчался вас искать, нигде, естественно, не нашел, и поспешил к вам домой – в надежде, что вы туда вернулись. Но там застал лишь вашего брата, сообщившего, что вы звонили ему из «Ореанды». Я направился туда – и надо было еще догадаться, о какой Ореанде идет речь!

– Снова я у вас виновата! Да кто ж вас просил туда ехать?!

– Думаете, я был способен дожидаться вас здесь?.. В «Ореанде» мне сказали, что вы у Шахматовой. Я поднялся к ней и застал ее, когда она уходила. Она тут же увела меня, пересказала ваш с ней разговор и потащила меня на бал к Бондаренко, чтобы разоблачить его, заявляя, что беспокоится обо мне и о вас.

– И вы вот так взяли и ей поверили?! – перебила Лиза.

– А с чего бы я должен был усомниться в ее словах? Да и не вы ли сами отдали ей эту злосчастную пуговицу?

– Это она вам так сказала? Она меня усыпила для того, чтобы ее отобрать! А все из-за вашего портсигара – «З.Ш.»! Если бы я его не увидела, разве бы у меня были основания довериться ей, откровенничать?! Вот что бывает, когда мужчины таскают с собой подарки бывших подруг!.. – с горечью заключила она.

– Вот, – Левандовский достал провинившийся портсигар и, размахнувшись, зашвырнул его в море. Портсигар глухо булькнул в темноте и место его падения озарилось едва заметным сиянием. – Больше с этой стороны ко мне претензий нет? Всё, с Зинаидой покончено. Но как вы вообще попали к ней? Зачем отправились в Ялту?

– Затем, что надо было что-то делать с пуговицей, – вздохнула Лиза. – Не отдавать же ее Холмскому! – и, несмотря на намерение не давать никаких объяснений, она все же вкратце рассказала о своих приключениях до встречи с Шахматовой и о том, как оказалась на собрании заговорщиков.

– Ей-богу, – сказал Левандовский, – не знаю, то ли восхищаться вами, то ли всыпать вам по первое число! Но что за горькая ирония – сходить с ума, не зная, где вы и что с вами, и не догадываться, что вы – рядом со мной, стоит только руку протянуть… А я-то боялся, уж не в заложниках ли вы у этой публики! Поневоле приходилось говорить то, что они надеялись от меня услышать!.. Мне-то каково было – панибратствовать с людьми, звавшими меня, офицера, дававшего присягу, делать переворот! Вольно им говорить – «мол, только припугнем президента, и он сразу уйдет»! А если не уйдет – что тогда, лучами смерти вашего дяди по Москве..?

– Так им дядя их и отдаст! – сказала Лиза без особой уверенности, пытаясь отогнать охватившую ее жуть. – Плохо они его знают!

– Не недооценивайте этих людей, – возразил Левандовский. – Они на многое способны и очень опасны, а опаснее всех – Бондаренко! И вы зачем-то с ним связались, словно вам было мало нашей аварии, да и утренней истории тоже… Ваш дядя – человек крепкий, с ним справиться будет очень нелегко, а вот за Зенкевича я поручиться не могу. Захватив вас, наши конспираторы могли бы вить из него веревки! К несчастью, любовь делает людей слабыми, чем охотно пользуются всякие проходимцы…

– И вы тоже знали, что Павел в меня влюблен?

– Мне это стало ясно в тот момент, как я увидел, какими глазами он на вас смотрит. И поверьте, понять его мне было совсем несложно…

Это было сказано так, что в груди у Лизы, невзирая на переполнявшую ее горечь и ожесточение, вскипела пьянящая эйфория. Лиза ощущала себя натянутой до предела и готовой лопнуть струной. Но нет, нельзя ничем выдавать себя, летчик не должен ни о чем догадываться, пока между ними лежит темно-красный конверт с пачкой глянцевых снимков! И потому, удержав в себе все то, что страстно желала высказать, она лишь спросила:

– Но почему же такие планы строил один только Бондаренко, а остальные его не только не поддерживали, но даже, наоборот, упрекали в неосторожности?

– Возможно, – предположил Левандовский, – остальные заговорщики уверены, что пускать оружие в ход не придется, а Бондаренко так не считает. Но скорее всего, он имеет на лабораторию вашего дяди какие-то свои виды, а какие – лучше и не думать… Будем надеяться, что теперь, когда ему нечем повлиять на Павла, он отступится от своих затей, а если даже не отступится – что у Барсова хватит ума и влияния, чтобы ему помешать…

– Можно ли на это рассчитывать? – усомнилась Лиза.

– Одну разумную вещь он уже сделал – поручился за вашу безопасность!

– Очень ему за это благодарна, но хотелось бы знать – чем вызван такой красивый жест?

– Барсов – джентльмен и человек суеверный. Он откажется от власти, если в ей жертву придется принести женщину, равную вам красотой и талантами. Должен признаться, до всех этих событий я был о нем куда более высокого мнения, но свое слово он сдержит, можете быть уверены! Но что же с вами случилось дальше? Отчего вы сторонитесь людей? Почему вы так быстро сбежали? Я даже помыслить боюсь о том, что произошло между вами и Бондаренко! Если этот гнусный тип посмел… – он запнулся, подбирая слово, – посмел к вам притронуться, то, клянусь, я немедленно поеду, отыщу его и пристрелю!

– Нет, нет! – Лиза схватила его за обе руки. – Не трогайте его, я вас заклинаю! Пусть все идет как идет! Надеюсь, с ним разберутся без нашего участия!

– Да, – промолвил Левандовский. – Понимаю – вы боитесь скандала. Как же все-таки несправедливо устроен мир, что замарать репутацию можно в один момент, а отчистить ее почти невозможно… Но как бы там ни было, Лиза, знайте – я вам верю и всегда буду на вашей стороне!

Сможет ли он повторить эти слова, – с тоской подумала Лиза, – если каким-то образом всплывут ее снимки с Жоржем? Поверит ли Левандовский, что не она всаживала ножницы в спину Жоржу, будет ли он так же убежденно отстаивать ее невиновность, или, несмотря ни на что, в душе у него навсегда поселится тень сомнения? Уж лучше бы заговор удался, Бондаренко бы добился своего и исчез, как обещал, из страны, и из ее жизни тоже… Но сможет ли она тогда смело смотреть другим в глаза, сможет ли вновь обрести сон и покой, зная, что тоже приложила руку к этому успеху?..

– А здесь-то вы как оказались? – спросила она.

– Когда вы пробежали мимо меня, я бросился за вами следом, но догнать не успел – вы уехали с Бобринским. Потом он позвонил, сказал, что в последний раз видел вас на Дарсане, и мы поспешили туда, а там поехали следом за Бондаренко, когда он посадил вас в свою машину. Он повернул на Симеиз, а затем проехал мимо нас в обратную сторону, и мне показалось, что вас нет в салоне. Я подумал, что он мог отвести вас домой, но ваши сказали мне, что в самом деле подъезжала машина, хлопнула дверца, но никто в дом так и не вошел. Тогда мне пришло в голову, что вы могли спуститься к морю. Мои спутники торопились вернуться в Ялту, я же позаимствовал автомобиль у вашего брата и отправился сюда. Вот так я вас нашел. И поверьте мне – больше не потеряю!

Они были уже у края пляжа – там, где начиналась дорожка к Диве. Лиза знала, что сейчас последует. Но этого нельзя было допустить, нельзя ни в коем случае, ей не взлететь на переломанных крыльях, все кончится новым крушением, на этот раз фатальным! И Лиза, выскользнув из объятий Левандовского, бросилась от него прочь, по единственному оставшемуся пути – вверх на скалу. Она так старалась убежать от отчаяния и от рока, катившего на нее с непреклонностью парового катка, что Левандовский смог настичь ее только на самой вершине. Дальше были перила, а за ними – обрыв и манящая морская пучина. Но Левандовский схватил Лизу так, что теперь она не сумела бы вырваться.

– Лиза, – спросил он, наклоняясь к самым ее губам, – чем я вас обидел? Но что бы это ни было, прошу вас – не убегайте! Все равно это бесполезно! Скрывайтесь хоть на полюсе – я найду вас даже там!

Это не Герой России, это судьба стискивала ее в своих погибельных объятиях, и Лиза не отвечала, захваченная восторгом последних секунд на краю пропасти.

– Лиза! – донеслось до нее восклицание Левандовского. – Что с вами? Отчего вы дрожите?!

«От предвкушения», – едва не вымолвила она и попыталась оттолкнуть летчика, но ее руки сами собой обвили его шею.

Скала поплыла под ногами. Перед Лизой опрокинутым небом предстала необозримая звездная чаша, усеянная алмазными светильниками несказанной красоты, с величавым ромбом Лебедя, который гигантским воздушным змеем парил в бездонной выси, пересекая охватившую весь небосвод ленту Млечного пути. И туда же, навстречу бесчисленным звездам, устремилась Лиза, не чувствуя тяжести в теле, когда ее губы соприкоснулись с мужскими губами. Следом за ней с далекого, скрытого во мраке мыса взлетела еще одна звезда, затмив своим блеском все прочие звезды – и голубую Вегу, и льдистый Денеб, и лучистый Альтаир. Она повисла в небе осколком рубина, с беззвучным шипением разбрасывая искры, и начала медленно-медленно опускаться, позволяя загадать не одно – два, три, миллион желаний… Ее свет раздвоился, отражаясь крохотными огоньками в зрачках Лизы, и, перелетев в глаза летчика, зажег в них неприкрытую тревогу.

– Ракета! – произнес он, отрываясь от Лизиных губ. – И как раз в Кацивели! Это сигнал! Значит, они не отступились от своих планов!..

Лиза утопила лицо у него на груди, чтобы скрыться от кровавого сияния ракеты. Лишь бы ее не увидел дядя, не кинулся выяснять, что там происходит! Конечно, с ним – Боба и тетя Клава, но сумеют ли они его удержать?.. А Павел? Бедный, потерявший из-за нее голову Павел… Какую еще гнусную хитрость способен выдумать Бондаренко, чтобы принудить его к сотрудничеству? И чем крепче Лиза обнимала летчика, пытаясь отвлечь его, заставить забыть о ракете и о заговорщиках с их безумными затеями, тем сильнее крепла в ней уверенность, что, цепляясь за него, она отталкивает его от себя навсегда.

– Бежим, Евгений! – первая воскликнула она, поддаваясь внезапному порыву. – Их нужно остановить!

И она помчалась вниз по лестнице, в багровом зареве от ракеты едва различая ступеньки. Сбежав вниз, она между делом подумала, что мгновение назад переступила черту, навсегда отрезавшую ее от прежней жизни, но размышлять об этом сейчас было некогда.

Глава 18

Машиной, которую Левандовскому одолжил Боба, был построенный на АМО черный открытый автомобиль его собственной конструкции – с убирающейся в багажник крышей и решеткой радиатора, похожей на клыкастую звериную пасть. Хищный кабриолет в два счета домчал Лизу и летчика до виллы «Ксения». Едва ли не раньше, чем машина остановилась, Лиза уже вбегала в дом, у входа столкнувшись с братом.

– Где дядя?! – крикнула она. – Он здесь?!

Боба растерянно развел руками.

– Дядя?.. Он только что уехал…

– Куда?! Зачем?!

– Ему Павел позвонил из лаборатории, – объяснил Боба. – Что-то у них там случилось. Дядя засуетился и поспешил туда. Ты-то сама где пропадала? Уже за полночь, а от тебя ни слуху ни духу…

– Боба! – горестно упрекнула его Лиза, отмахиваясь от вопросов. – Ну как же ты мог дядю отпустить?! Разве не знал, какие тут дела неладные творятся?..

– А что я мог поделать? – раздраженно отозвался Борис. – Попробуй его удержать! Все вы тут сумасшедшие становитесь, как что случается! За ним даже машину прислали – шофера-то мы нынче отпустили... Он, пока ее ждал, все по дому бегал и кричал про какой-то коэффициент умножения… или размножения. А как машина прибыла, сел в нее и укатил.

– Машина?! Какая еще машина?!

– Кто ее знает… Какой-то лимузин. Я и разглядеть-то не успел – так быстро все произошло.

– Когда это было? – заторопила его Лиза. – Может, их еще удастся догнать?

– Да совсем недавно, как раз часы полночь пробили! Ну да, минут пять-десять назад, никак не больше!

– Евгений, скорее! – приказала Лиза. – Это проделки Бондаренко!

– Ну, если воскресенье будет еще безумнее субботы… – донеслись до нее слова Бобы, когда у Лизы за спиной захлопнулась дверь.

То, что летчик любил быструю езду, сейчас было очень кстати. Мотор тупо гудел, разрывая покров сонной одури, окутавшей землю подобно непрозрачному туману. Лучи фар буравили ночь, вылавливая ошалевших мотыльков, тут же шлепавшихся на стекло серыми кляксами. Электрический свет убивал глубину, превращая встречные деревья в картонные декорации-негативы. Лиза, сидя рядом с напряженно всматривавшимся во тьму Левандовским, держала руку у лба, пытаясь хоть как-то прикрыться от ветра, который безжалостно трепал ей волосы, чуть не выдирая их с корнем.

Но даже при этой бешеной гонке настичь машину, которая увезла профессора Кудрявцева, никак не удавалось. Еще один поворот – и слева уже потянулся обсаженный кипарисами забор лаборатории, а пошедшая на подъем дорога по-прежнему оставалась пустынной.

– Евгений, что вы делаете! – воскликнула Лиза, когда они миновали проезд к воротам. – Вы поворот пропустили!

– А вы хотите попасть прямиком к ним в лапы? – отозвался летчик, не отрывая взгляда от дороги. – Нет уж, пусть думают, что это кто-то мимо проехал.

В полуверсте за лабораторией он остановился, развернул машину и осторожно поехал обратно, погасив фары и почти не давя на газ. Едва ли не на ощупь отыскивая путь, автомобиль бесшумно прокатил мимо ворот. Чуть погодя Левандовский заглушил мотор.

– Что ж, попробуем найти дыру в заборе, о которой говорил ваш дядя, проникнем внутрь и ознакомимся с обстановкой, – сообщил он свой план действий.

Как ни пугала Лизу мысль о том, чтобы лезть безоружными к заговорщикам, занятым своей добычей, еще больше она боялась, что сейчас ее оставят одну, в темноте, караулить машину. Однако Левандовский даже не думал таким образом избавляться от спутницы – вероятно, усвоил в конце концов, что не следует спускать с нее глаз, чтобы она опять все не испортила своим непрошеным вмешательством.

Только проникнув в отыскавшуюся без труда дыру, Лиза сообразила, что преодолевать в потемках колючки, а может быть, и перемещаться по-пластунски ей придется в вечернем платье. Конечно, переодеваться совершенно не было времени, да Лиза и не предвидела такое приключение, но мысленно она обругала себя за то, что в расстроенных чувствах побрела к морю вместо того, чтобы идти прямо домой. Хотя чего уж там… Если бы так случилось, то и гнаться за похитителями бы не пришлось – уж она бы сумела не выпустить дядю из дома. Но туфли – по крайней мере, туфли могла бы догадаться переобуть! И главное – зачем она опять встревает, кого собирается спасать, кому пытается доказать свою отвагу?

Ну, скинут Врангеля, провозгласят Барсова царем – жалко, что ли? Глядишь, она еще при нем фавориткой сделается! А дядя, уж наверное, и без ее помощи сумеет за себя постоять! Однако, упрекая себя за безрассудство, Лиза поняла, что вовсе не тревога за профессора погнала ее вниз со скалы – это был только предлог. На самом же деле ее поступками руководило смутное беспокойство, причиной которого служили нестыковки в словах Бондаренко. Или он прав, и она продирается вперед по зарослям иглицы, сквозь чулки впивающейся ей в ноги, не для того, чтобы сорвать его планы, а потому, что ее тянет к этому человеку, тянет еще раз заглянуть в бездонные глубины его глаз?..

Дорога, к счастью, оказалась несложной – следовало лишь миновать рощицу у нижнего конца огороженной территории, держа направление на огромное здание лаборатории, которое виднелось сквозь акации как черный силуэт на фоне непонятного бледного сияния, словно позади здания располагался мощный источник света, заслоненный постройкой; это сияние позволяло разглядеть торчавшую из центра лаборатории небольшую башенку, похожую на беседку с тонкими колоннами и балюстрадой по периметру верхнего яруса.

Передвигаться удавалось, даже не слишком таясь – концерт цикад, неподвластных божествам сна, к середине ночи достиг апогея. И хотя нервы до предела напрягались от их пулеметного стрекота, гремевшего чуть ли не над самым ухом подобно возгласам невидимых, но вездесущих часовых: «Я знаю! Ты здесь! Ты здесь!» – за ним никто бы не услышал осторожных шагов. Незамеченные, Лиза и Левандовский преодолели рощицу и приблизились к лаборатории.

Только тут стало ясно, что здание имеет в плане круглую форму, походя на резервуар или огромную шайбу. Прижимаясь к его изгибающейся стене, выложенной стальными плитами, Лиза с летчиком двинулись на свет, и перед ними открылось фантастическое зрелище.

Широкую прогалину перед входом в здание занимал причудливый аппарат. Он стоял под уклоном к земле, опираясь на две массивные ноги с колесами и еще на одно колесо поменьше – в хвосте; но пожалуй, на этом его сходство с самолетом заканчивалось. В остальном же он выглядел как приплюснутый диск с фонарем застекленной кабины на приподнятом крае; у ее основания был открыт люк, спускавшийся до земли длинным трапом, а чуть выше люка глазами глубоководного чудища сияли два ярких прожектора, и исходившие из них конусы света словно бы служили для аппарата дополнительными опорами. Отражаясь от земли, свет рассеивался вокруг летательной диковины, окружая ее бледным ореолом и создавая то самое зарево, которое подсвечивало сзади лабораторию.

Лиза решила, что видит наяву обложку одного из тех макулатурных журнальчиков, которыми зачитывался Боба – настолько инопланетным был вид этого аппарата. На мысль о его внеземном происхождении наводили и люди в противогазах и блестящих костюмах химической защиты, суетившиеся у подножия летающего блюдца.

– Евгений, что это?! – спросила Лиза, пожирая глазами невиданный механизм. – Оно летает, плавает, или, может, перемещается силой воли?!

– Машина вертикального взлета… – произнес Левандовский отрешенным тоном, будто зачарованный. – Вот, значит, для кого давали сигнал ракетой… Но откуда же она здесь взялась? Я слышал, что на «Фокке-Вульфе» конструируют что-то подобное, но чтобы англичане!..

– А зачем они в этих костюмах? Там какие-то химические моторы?..

– Навряд ли… Да это же они за секретным оружием вашего дяди прилетели! Вот и «Пересвет» мой им не понадобился..!

– Теперь понятно, почему Бондаренко на вас покушался!.. – шепотом воскликнула Лиза. – И никакая пуговица здесь не при чем! Зинаида же наверняка рассчитывала привлечь вас к заговору, и он ждал, что она приведет вас на собрание! Он хотел убрать вас с дороги – и затем предложить свой аппарат! И в итоге добился своего!.. – простонала она, хватаясь за голову. – Он просто дьявол! Отовсюду выкрутится, из всего извлечет выгоду!..

– А вы не фантазируете, Лиза? – спросил Левандовский. – Какая ему разница?

Лизе показалось, что в голове у нее что-то щелкнуло – будто наконец встали на место все кусочки головоломки. И вместе с тем, как замысел Бондаренко открылся ей во всей прозрачности, на нее накатил страх – ей почудилось, что она проникла в мысли этого человека, слилась с ним, и они навсегда стали единым существом. Она дернулась, вырываясь из этого наваждения, опутывавшего ее подобно липкой паутине.

– Какие там фантазии!.. – прошептала она. – Он сам мне говорил, что в ближайшее время покинет страну! Все, не видать вашим заговорщикам бомбы – она улетит в город Лондон! И для того же он профессора сюда заманил – на что ему бомба без того, кто умел бы с ней управляться!.. Надо что-то делать, Евгений! Поднимать авиацию или найти кого-то из людей Ужова – пусть те вмешаются, задержат их!

– Боюсь, что мы ничего не успеем… – пожал плечами летчик. – И кто нам поверит, если в кого ни ткни – все замешаны в заговор? Решат только, что мы хотим сорвать им операцию…

– Смотрите! – указала она, готовая кричать в полный голос. – А вот и сам Ужов! Я ему такое скажу, что…

– Перестаньте, Лиза! – попытался образумить ее Левандовский. – Ему лишь одно осталось – идти до конца! Не станет он вас слушать, вы только хуже себе сделаете!

– Пустите меня! – Лиза только что не брыкалась, стараясь вырваться из стального кольца мужских рук. – Вам легко говорить, у вас здесь родных нет!..

Внезапно обретя свободу, она рванулась вперед и чуть не пропахала носом землю, но кто-то подхватил ее, не дав свалиться – и этим кем-то оказался все тот же Ковбасюк.

– Ба, какой приятный сюрприз! – проговорил он своим хамоватым голосом, поддерживая ее за локоть. – Лизавета Дмитриевна! И как это вас занесло в нашу глухомань?..

Куда девался Левандовский? – недоумевала Лиза. Почему он не отбивает ее у этого прощелыги? Но летчик как сквозь землю провалился, а рядом с Тарасом уже стоял Бондаренко. Ковбасюк, мигом заткнувшись, отпустил Лизу и отступил в сторону.

– Итак, это опять вы! – прорычал бывший чекист. – Что за несносная привычка – вечно оказываться у меня на дороге!

– Да, это опять я! – парировала Лиза, под его тяжелым взглядом прижимаясь к железной стене. – А это опять вы?! Что за несносная привычка меня преследовать!

– Мне сейчас не до шуток! – рявкнул тот. – Кто с вами был, отвечайте!

– Никого! – решительно заявила Лиза. – Я одна!

– Елизавета Дмитриевна, – зловеще прошипел Бондаренко. – Я с вами церемониться не буду! Говорите, кто ваш спутник?!

– Не было у меня никакого спу…

Он с размаху ударил ладонью ей по щеке. Сквозь заполнивший голову звон Лиза услышала, как Бондаренко говорит:

– Это вам для начала, а сейчас вы получите по-настоящему! – и он снова замахнулся, на этот раз левой рукой, перекинув свою трость в правую.

– Что здесь происходит?!

Рука Бондаренко повисла в воздухе. У него за спиной возник сам Ужов, в сумраке похожий на мальчика. Но, придавая вес его словам, над головой Ужова возвышались двое в мундирах с нашивками Особого отделения.

– Господин Ужов! – воскликнула Лиза. – Никодим Иванович! Не верьте ему! – ткнула она пальцем в Бондаренко. – Он служил в чека, а этот аппарат нужен ему для того, чтобы увезти бомбу за границу!..

– Да что вы такое говорите, Елизавета Дмитриевна! – осклабился Бондаренко. – Какое у вас богатое воображение! Вам бы шпионские романы писать, а не в кино сниматься! Или это все ваша подруга Шахматова навыдумывала? Это наверняка проделки Шахматовой, – обратился он к Ужову. – У меня создается впечатление, что она отчаянно старается расстроить наши планы. В прошлый раз не вышло – пожалуйста, новая попытка! Надо еще выяснить у мадемуазель Тургеневой, как она сюда попала и нет ли с ней сообщников.

Ужов, задрав голову, недоверчиво переводил взгляд с Лизы на Бондаренко и обратно.

– Как вы здесь очутились? – наконец, спросил он у Лизы.

– Я одна приехала! – повторила Лиза. – Мне брат дал машину. Она вон там стоит, у дыры в заборе! Не слушайте вы его, господин Ужов! Вот увидите – он улетит вместе с бомбой и оставит вас и ваших заговорщиков с носом!

– Все готово, можно грузить, – прогудел, перекрывая его слова, новый голос.

Это было уже чересчур – во мраке перед Лизой предстала массивная фигура с большими круглыми глазами на темном черепе и с растопыренными ластами морской твари вместо рук. Схватившись за сердце, Лиза издала сдавленный крик. Привлеченное им чудовище шагнуло к Лизе, нависло над ней, сползающей на землю, засуетилось, сдирая с себя ласты и кожистый скальп со стеклянными буркалами – и взорам явилось лицо Зенкевича.

Только тут Лиза сообразила, что безволосый скальп – это защитный шлем, а ласты – перчатки вроде мотоциклетных. Судорожно глотая ртом воздух, она проговорила:

– Павел!.. Вечно вы меня врасплох… – и тут же, не успел еще пройти испуг, воскликнула: – Это вы звонили дяде?! Зачем вы его сюда вызвали?! Где он, что с ним?!

– Дяде…? – переспросил Зенкевич сомнамбулически, приходя в полное замешательство. – Его здесь…

– Вот видите, – Бондаренко резко перебил Павла, оттеснив его в сторону, – она насочиняла черт знает чего! Теперь заявляет, будто мы здесь держим ее дядю! А вам, Никодим Иванович, прекрасно известно, что профессора Кудрявцева с нами нет! Покажите мне его, и я тут же признаю, что все, в чем меня обвиняют – правда!

– Куда же он уехал?! – нападала на него Лиза, не желая сдаваться. – Кто за ним прислал машину?!

– Уж этого, – развел руками Бондаренко, – я, дражайшая госпожа Тургенева, никак не могу знать! Ну что ж, Павел, ведите! Посмотрим, что у вас там припасено – бомба, как считает Елизавета Дмитриевна, или что-то еще… Прошу вас, Никодим Иванович. Идемте, идемте, – окликнул он и Лизу. – Будет вам пища для новых выдумок!

Его приглашение подкрепил увесистый тычок кулаком в спину, полученный Лизой от Тараса.

Глава 19

Миновав установленную напротив главного входа скульптуру, изображавшую двух изможденных и едва прикрытых хламидами людей в вычурных позах – вероятно, этот шедевр символизировал не то мучительный процесс научного поиска, не то состояние, в которое наука рано или поздно ввергнет человечество, – маленькая группа, пополнившаяся еще парой людей Ужова и экипажем летательного аппарата, так и не снявшим спецкостюмов, вступила под своды здания. Снаружи остался один лишь Ковбасюк.

В недра круглого сооружения уходил коридор с бетонным полом, по которому тянулась рельсовая колея. Свет редких лампочек под потолком позволял заглянуть в боковые ответвления, где виднелись ведущие куда-то наверх лестницы с грубыми ступенями, будто перенесенные сюда из средневековых замков.

Шаги и голоса разносились среди голых стен гулким эхо.

– Даже не знаю, как нам теперь быть… – говорил Бондаренко, обращаясь к Ужову, который чуть не семенил, стараясь идти с ним в ногу. – Вижу, что вы мне все же не верите. Кое-как сумел рассеять ваши подозрения – и вот все снова пошло прахом! Не понимаю, какая вожжа попала под хвост Шахматовой? Может, прежний любовник убедил ее вернуться на сторону законной власти, и теперь она зарабатывает прощение? Мы, конечно, можем все бросить, улететь – нам двоим места в моем флаинг-сосере хватит – но вы же знаете этот коварный Альбион: сочтут нужным нас выдать, так ведь выдадут, не постесняются… Одна дорога остается – вперед. Но я, Никодим Иванович, – он даже как-то согнулся, укоротился, подстраиваясь под рост Ужова, – головой ручаюсь, что все, что про меня тут говорили – это враки, гнусные наветы!

– Какие же враки, – возмутилась Лиза, – если он сам моих родителей арестовал!

– Ну вот, ну вот, – укоризненно покачал головой Бондаренко. – Ей тогда было три года, как же она может это помнить? Нет, я ее даже понимаю – такая душевная травма, хочется найти виновного, но к несчастью, в виновные она почему-то выбрала меня! Не знаю, что ей почудилось, когда мы с ней сегодня познакомились… И раз уж зашла речь о большевиках, я бы вам советовал получше к ней самой приглядеться и к ее семейству. То, что ее дядя – отъявленный либерал, всем известно. А там, где либералы, и большевистская гниль легко заводится…

– Да как вы смеете! – воскликнула Лиза, потрясенная его наглостью. – Я по милости большевиков осиротела! По его вот милости!

– Полно, полно, – и ей пришлось отшатнуться от руки Бондаренко, готовой покровительственно обнять ее за плечи. – Это все нервы. Что поделать, артистическая натура, тонкая душевная организация, переутомилась за день, да еще в аварии сегодня побывала… У Тичкока, опять же, снималась – а это, знаете ли, даром не проходит!

Коридор вывел их в большой, и тоже едва освещенный зал. Лиза, ощутившая множество витавших в воздухе запахов – и едких, и сладковатых, и мерзостных, но в первую очередь щипавший нос запах озона, – мельком увидела непонятные приборы, распределительные щиты с рубильниками и фосфорически светящимися циферблатами, тянущиеся по полу кабели, нагромождение сложных механизмов, баллонов, увенчанных манометрами в блестящих латунных корпусах, серебристых шарообразных сосудов с длинными тонкими горлышками, и свисавший сверху крюк небольшого мостового крана. Рассмотреть все это как следует она не успела: Павел решительно преградил ей путь.

– Ей сюда нельзя! – заявил он. – Здесь излучение!

– И то верно… – кивнул Бондаренко. – Усадите пока барышню куда-нибудь, чтобы под ногами не путалась.

Павел отвел Лизу в ближайшее помещение, примыкавшее к коридору, и предложил располагаться на продавленном кожаном диване. Вместе с Лизой Ужов оставил одного из своих людей. Очевидно, эта комната служила Павлу кабинетом – кругом громоздились самодельные стеллажи, ломившиеся под тяжестью книг с русскими, английскими, немецкими названиями на полуоторванных корешках, за стеклянными дверцами многочисленных шкафчиков виднелись колбы с остатками каких-то растворов, склянки, пробирки и бутыли с замусоленными этикетками, черные штативы, чашки точных весов и причудливые конструкции из прозрачных трубок, ветхий письменный стол был завален раскрытыми справочниками со столбиками таблиц и грудой исписанной бумаги, едва оставлявшей место для микроскопа и лампы, рядом стояла грифельная доска, вся в неразборчивых цифрах и абракадабре физических закорючек, а одну из стен почти целиком скрывало громадное сооружение вроде этажерки из дерева и железа, битком набитое сотнями радиоламп, выключателей и всевозможных резисторов, конденсаторов, реле или как там они назывались; над столом же Лиза сразу увидела собственный портрет – вырезанное из «Российского экрана» ее фото в роли Натальи из «Арапа Петра Великого», которое по воле Павла, наивно пытавшегося замаскировать свои чувства, окружала тяжелая гвардия заокеанской индустрии грез – Мирна Лой, Норма Ширер, Кароль Ломбард, – а также отечественные звезды: та же Скромнова, Анна Стэн, Окуневская и прочие.

Но все это Лиза разглядывала между делом, главным образом вслушиваясь в доносившиеся из большого зала звуки. Там что-то сдвигали, перетаскивали, иногда роняли, со скрежетом волочили по полу. Голоса то стихали, то, благодаря каким-то акустическим свойствам здания, слышались совсем рядом.

– …Полетим вместе, – это говорил Бондаренко. – Весь экипаж сдаст вам оружие. Если увидите, что мы направляемся не к Москве, сможете меня пристрелить. Этой гарантии, надеюсь, вам будет достаточно?..

Что на это ответил Ужов, Лиза не разобрала, но очевидно, Бондаренко-Берзиню удалось его уломать, потому что какое-то время спустя Павел предложил:

– Тогда давайте снимем защитные экраны. Они из свинца, в них одних тонна веса будет. Вы с ними просто не взлетите.

– А как же излучение? – озабоченно спрашивал Ужов.

– Не такое уж оно и сильное. Его тут много накопилось, потому что мы с ним давно работаем, а в вашем аппарате за несколько часов оно вам ничего не сделает – наоборот, говорят, это для здоровья полезно. Я слышал, уже санатории есть, где больных специально облучают.

Лиза негромко вздохнула. Бедняга Павел! Влюбился в нее на свою голову, и теперь Бондаренко его зашантажировал до полной покорности и услужливости. Или это она сама зря сюда приперлась, и теперь Павел боится за ее участь, а то, глядишь, не был бы таким послушным?..

Работа продолжалась; стук, грохот, лязг и прочие металлические звуки через какое-то время сменились душераздирающим визгом: это мужчины, надрываясь, катили по коридору тележку, на которой находилось приспособление, своим видом менее всего напоминавшее бомбу или вообще какое-либо оружие. Лизе, не разбиравшейся в технике, оно показалось похожим на мотор или, может быть, на холодильную установку со снятыми стенками: каркас из стальных уголков, в который, как в клетку, были упрятаны какие-то сложные детали или устройства, соединенные друг с другом путаницей проводов и резиновых трубок.

Ужов, проходя мимо комнаты, махнул рукой своему подчиненному, тот подал знак Лизе, и они двое присоединились к процессии. Судя по тому, как напрягались мужские спины и руки, механизм, очевидно, весил немало, и Лиза задумалась о том, как его будут затаскивать в летающий диск – быть может, это не удастся, и все планы похитителей будут сорваны?

Это действительно оказалось непростой задачей; по голой земле тележку катить было еще тяжелее, чем по рельсам, и все же установку удалось подтащить к самому люку летающего блюдца, после чего выяснилось, что в его брюхе имеются тали, с помощью которых сооружение профессора Кудрявцева, наконец, подняли в аппарат.

– Что ж, Никодим Иванович, в путь? – предложил Бондаренко и окинул окружающее цепким взглядом, словно проверяя, не появилось ли какой новой помехи. – Вероятно, наши друзья ждут вестей – отправьте кого-нибудь позвонить им. Телефон в здании. Ready? – окликнул он по-английски одного из летчиков, исчезавших в люке аппарата.

Тот, обернувшись, высунулся в люк и утвердительно поднял ладонь.

– Прошу вас! – Бондаренко указал на трап, пропуская Ужова вперед. – Не боитесь летать? В Москве будем к утру.

Ужов, отдав последние приказы, стал подниматься в аппарат. Бондаренко, позволив ему сделать два или три шага, молниеносным движением вскинул свою трость. Раздался негромкий щелчок, прорезавший хор ночных цикад; трость выстрелила блестящим жалом, которое с хрустом вонзилось в спину Ужова между лопаток. Тарас, державшийся рядом с Лизой, толкнул ее под защиту экспрессивной скульптуры. В тот же миг, как по команде, из-за кустов выскочило несколько человек, открыв по подручным Ужова стрельбу из автоматов, почти бесшумно выплевывавших огонь. Ужов, проткнутый клинком, еще трепыхался, как жук на булавке, а все его люди, сраженные короткими очередями, уже лежали бездыханные.

Но как ни была Лиза ошарашена этой моментальной расправой, еще большее потрясение она испытала, когда один из нападавших, бородач в измятой морской тужурке, на ее глазах шагнул навстречу Бондаренко, выбросил вперед прямую, как палка, руку, и под звездным крымским небом, на лужайке, усеянной мертвыми телами, прозвучало отрывистое «Хайль!»

Глава 20

Разумеется, для сохранения душевного спокойствия можно было думать, что Лиза ослышалась; но все сомнения по поводу того, откуда взялся этот и другие пришельцы, устранял черный тевтонский крест, пришитый на левой стороне его тужурки. Они с Бондаренко заговорили по-немецки, и Лиза напрягла память, пытаясь извлечь из нее те зачатки этого языка, которые в свое время сумела вдолбить ей в голову гувернантка Амалия Генриховна. Этих знаний ей хватило, чтобы кое-как понять, что немцы приплыли на подлодке; Бондаренко спрашивал у моряка, почему те задержались, а тот отвечал, что командир побоялся подходить ближе к берегу.

Ковбасюк по команде Бондаренко оставил Лизу, вскочил на мотоциклет и умчался куда-то во тьму. Пришлые немцы, не тратя времени, похватали убитых ужовских подручных за руки и за ноги и потащили их за пределы освещенного пространства, вслед за ними отправив в кусты и труп бывшего железного министра. Сам Бондаренко неторопливо отирал клинок носовым платком. Лиза, которую подташнивало, встала на ноги, стараясь не смотреть на это зрелище.

Павел, неуклюжий в своем толстом, похожем на водолазный, прорезиненном костюме, бросился к ней, спеша убедиться в том, что она осталась невредима, однако Лиза отстранила его и приблизилась к Бондаренко.

– Так вот кто ваши настоящие хозяева, господин шпион!.. – сказала она нетвердым голосом.

И вправду, это было куда логичнее, чем работа на англичан: с кем еще сотрудничать бывшему большевику, как не с национал-коммунистами, давшими пристанище немалому числу его прежних соратников?

– Вы очень проницательны! – усмехнулся Бондаренко.

– А как же разговоры про коварный Альбион? Да вы сами коварством кого хочешь переплюнете!..

– Польщен вашей высокой оценкой! Сами понимаете – пока покойный Ужов и его сотрудники считали меня британским агентом, я мог спокойно действовать у них под крылом. Опять же, очень приятно и Россию с носом оставить, и с Англией ее рассорить! А куда на самом деле отправятся секреты профессора Кудрявцева, никто и не узнает.

– И вы надеетесь, что это вам сойдет с рук?! Не выйдет! Грозите мне сколько угодно, но об этом-то я не смолчу!

– И кому же вы собираетесь рассказывать об этом в Берлине? – поинтересовался Бондаренко.

– Как это – в Берлине? – опешила Лиза.

– А вы рассчитывали тут остаться? Нет, раз уж вам взбрело в голову присоединиться к нашему обществу, то теперь я вас так просто не отпущу! Не волнуйтесь, Елизавета Дмитриевна, ничего личного. Чисто деловые отношения. Вы мне нужны. К тому же и для вас в рейхе дело найдется. Познакомлю вас с Лени Рифеншталь, будете у нее сниматься. Хватит с нас пухлых ляжек Марики Рёкк, в германском кино нужны свежие имена!

Лиза фыркнула:

– Мою фамилию немцам не выговорить!

– Ничего, придумаем вам псевдоним.

Она вздохнула.

– Вольно же вам перекраивать мою жизнь по своему разумению!..

– Я же говорил, что сам немного творец!

На горке послышалось тарахтенье мотора, меж деревьев и построек запрыгал луч света. Немцы насторожились, схватившись за автоматы; Лиза обрадовалась было, что Левандовский наконец-то привел подмогу, но это всего лишь вернулся Тарас, а сразу за ним, плавно покачиваясь на неровной дороге, к лаборатории подкатил Бондаренковский «Паккард». За его рулем находился татарин Мустафа. Он открыл дверь салона и обратился внутрь машины с приглашением:

– Прибыли, профессор! Можете выходить!

– Дядя! – Лиза кинулась к профессору Кудрявцеву, с кряхтением выбиравшемуся из автомобиля. – Где вы были?!

Аркадий Аристархович, на лице которого читалась глубокая растерянность, подслеповато вглядывался в окружавшие его лица.

– Павел! – наконец, признал он Зенкевича. – Кто эти люди? Что здесь происходит?! Почему ты в спецкостюме?!

– Одну минуточку, профессор, – вперед вышел Бондаренко. – Вы меня, может быть, помните – Ян Данилович Бонд…

– Не слушайте его, дядя! – звонко крикнула Лиза. – Его зовут Берзинь, и он – тот самый чекист, который арестовал моих родителей!

– Помолчите, Елизавета Дмитриевна! – довольно грубо оттолкнул ее Бондаренко. – У вас еще будет время обо всем поговорить – до Берлина путь неблизкий!.. Итак, профессор, чтобы не разводить долгих бесед: я приглашаю вас совершить небольшую экскурсию в столицу германского рейха, где вам создадут полные условия для повторения ваших опытов. А для облегчения вашей задачи собранную вами установку мы захватим с собой. Я понимаю, что вы – человек твердых убеждений, и у меня нет тех аргументов, которыми легко удалось склонить к сотрудничеству вашего ассистента, вы ради своих принципов и племянницу родную не пожалеете, и все же мне бы не хотелось тащить вас на подводную лодку насильно. А если пожелаете взять с собой супругу, мы и ее захватим!

Ошеломленный профессор, кажется, до сих пор мало что понимал; до него дошло лишь, что в лабораторию проникли чужаки – те самые вражеские диверсанты, в которых он не верил, – готовые похитить и его секретное оружие, и его самого, и что им удалось это при помощи Павла.

И именно на него-то профессор обрушил свое негодование.

– И ты, Павел, с ними заодно?! Как ты впустил сюда этих бандитов?! Ты же знаешь, чем мы заняты и что будет, если наши секреты попадут в чужие руки! Ты предал Россию, выдал ее врагам с потрохами!.. Чем они тебя соблазнили, какими серебренниками?!

– Аркадий Аристархович! – взмолился Павел. – Прошу вас, выслушайте меня! Я ничего не мог поделать, мне не оставили выбора! Если бы все зависело от меня, они бы попали сюда через мой труп! Но я сделал это ради вашей племянницы, Лизы!

– Ради Лизаветы?! – загремел профессор. – Я так и знал, что это твое увлечение до добра не доведет! Ну, и как ты ухитрился ее в это дело впутать?!

– Я тут ни при чем! Я бы ради нее и в огонь и в воду… Но что мне оставалось, когда господин Бондаренко принес фотографии… – совсем уже не зная, перед кем оправдываться, на кого перекладывать вину, он воззвал к своей родственнице: – Лиза, как они вас заставили..? Или это было подстроено? Вы же не могли его убить, не могли ведь?..

– Все-все, не будем утомлять профессора подробностями, – прервал его шпион. – На него и так столько всего свалилось! Итак, профессор, едете с нами добровольно, или под угрозой оружия?

– Никуда я не поеду! – заявил профессор и решительно уселся на сиденье машины. – Я ваших пушек не боюсь – можете застрелить меня хоть сейчас!

– Вы меня поражаете! – произнес Бондаренко. – Не вы ли не раз говорили – знания не имеют границ? В Берлине у вас будет такая лаборатория, какая вам и не снилось!

– Под британскими-то бомбами? Благодарю покорно!..

– С вашей же помощью мы очень быстро приведем англичан к подчинению и на Земле наступит мир! Разве нет более благородной цели для истинного ученого?

– Не вам рассуждать о благородстве, искуситель! – отозвался профессор. – «Приведем к подчинению» – это как? Убив пару сотен тысяч человек?

– Но вы же сами, собирая свою установку, знали, что не леденцы для детишек делаете! Вот они, ваши либеральные принципы! Красивые фразы, а под ними – сплошное лицемерие! Мало мы таких, как вы, расстреливали, всю вашу породу следовало под корень извести! Ну ничего, после Германии мы и Россию очистим от вам подобных!

– Так-так, значит, вот что у великой нордической расы называется цивилизацией! И вы надеетесь, что я буду с вами сотрудничать? Не дождетесь, милейший! Ученые из-под палки не работают, так и знайте!

– Отчего же, – возразил Бондаренко. – Все зависит от того, какая палка… Однако, мы заговорились. Даю вам пять минут на раздумья, а по их истечении…

Аркадий Аристархович, ничего ему не отвечая, гордо уставился под потолок машины.

– Дядя, милый! – Лиза упала перед ним на колени, прижавшись к нему щекой. – Ну что вы докажете, если умрете? Он уже папу с мамой убил, а вы хотите стать следующим? Это никакая не борьба со злом, а только потакание ему!..

Враз постаревший и осунувшийся профессор обреченно махнул рукой:

– Эх, чего уж там!.. Все равно дело жизни загублено…

– Значит, договорились, – кивнул Бондаренко. – Ну и слава богу. Что ж, пора отправляться.

Он отошел к пилотам, стоявшим у своего аппарата, коротко переговорил с ними, – те, прежде изъяснявшиеся лишь отдельными английскими фразами, перешли на вполне чистый немецкий, – похлопал главного по спине, они пожали друг другу руки, обменялись очередным «Хайль!», и экипаж скрылся внутри летающего диска. Погасли глазищи-прожекторы, медленно закрылся люк. Где-то внутри аппарата загудели, создавая тягу, винты; пожухлая трава пригнулась от напора воздуха, в лицо оставшимся полетели пыль, песчинки, мелкий мусор. Гудение перешло в вой, затем в невыносимый рев. Аппарат тяжело приподнялся, завис над купами акаций, выровнялся, втянул в себя опоры шасси, после чего, разгоняясь, прошел по дуге над лабораторией, развернулся и унесся в сторону моря.

Павел, разинув рот, смотрел ему вслед, затем перевел недоуменный взгляд на Бондаренко.

– А как же… – промолвил он. – Как же…

– А вы, Павел Григорьевич, рассчитывали на флюгельдиске прокатиться? – отозвался Бондаренко. – Извините, что разочаровал вас! К вашим услугам подводная лодка. Прошу прощения за неудобство. Впрочем, плыть недалеко – миль двести, не больше. Снимайте свое облачение – и в машину! Подъедем до берега, чтобы времени не тратить. Тарас, Мустафа! В багажнике – канистры. Займитесь там внутри, – указал он на вход в разоренную лабораторию, отмеченный блеклым непотушенным светом, – только не увлекайтесь, пока народ не сбежался.

Он сам сел за руль, пленники разместились внутри, немцы пристроились на подножках. «Паккард» по тряской колее скатился к берегу. Здесь не было обрыва, только голый каменистый откос, и внизу – настил уходящего в море причала.

Один из немцев посигналил фонариком, и в ответ над неразличимой морской гладью вспыхнул и замигал прожектор, обозначая присутствие подводной лодки. Бондаренко распорядился:

– Сперва наши гости и я с ними, затем остальные.

Лиза, поддерживая старика под руку, помогла ему спуститься к причалу. Там под присмотром матроса на воде покачивался небольшой надувной ялик. Лиза и профессор, поджав ноги, расположились у бортов, Бондаренко занял место на носу, матрос и Павел по его приказу взялись за весла, и под их тихий плеск ялик отошел от пирса.

Павел, неопытный моряк, замешкался с очередным гребком, а когда немец прикрикнул на него, растерялся и лишь пропахал по воде веслом, отчего ялик только ускорил вращение. Он повернулся носом к берегу, и это спасло его пассажирам зрение в тот момент, когда с неба хлынул беспощадный свет, будто разом включили миллион опаляюще-жарких софитов. Лиза инстинктивно зажмурилась, но и сквозь веки продолжала видеть отпечатавшуюся на сетчатке картину: залившее воду и берег нечеловечески белое сияние и угольно-черная тень от ялика и его пассажиров. Не сразу она поняла, что заполнивший весь мир вопль, звеневший на одной пронзительной ноте, издавал, схватившись за сожженные глаза, кто-то из оставшихся на берегу. Потом накатил водяной вал, подхватил ялик, вознес его к небесам, развернув на гребне волны, и Лиза на фоне ослепительной ночной зари увидела, как среди бурлящей стихии мелькнула спичкой туша подводной лодки, подняв над водой конус кормы с венчиками беспомощных винтов. Волна яростно вздыбилась, плюясь клочьями пены, и с ревом первобытного зверя обрушилась на прибрежные камни, пляж и крутой склон. Она выбросила ялик на сушу, вытряхнув из него людей, и тут же на берег накинулся второй вал, а вслед за ним налетел удар, сотрясший землю до самых ее глубин.

Глава 21

В полуобморочном состоянии, овладевшем Лизой после того, как ее швырнуло о землю, ей чудилось, что кто-то тащит ее, ухватив под мышки, подальше от новых волн, не желающих расставаться с жертвами своей злости. После мимолетного воспоминания о чем-то совсем недавнем на нее нахлынуло родное, давно забытое – сейчас придет мама, уложит ее в теплую постельку, поцелует в лобик, убаюкает, а потом она проснется совсем здоровая… Вот бы и умереть сейчас, в этих крепких, надежных объятиях, разом избавившись от всех бед и забот! Но обнимавшие Лизу руки уже безжалостно тормошили ее, вторгаясь в сладкое забытье.

– Лиза, Лиза, вставайте! – настойчиво требовал знакомый голос, звучавший где-то далеко-далеко, едва ли не в другой вселенной, и ей стоило изрядных усилий опознать в его владельце Левандовского.

С трудом она открыла глаза, сама не понимая, наяву ли видит представшее перед ней зрелище, или это галлюцинация, вызванная ударом о землю. Ослепительное сияние померкло, сменившись кроваво-огненным светом. Небо над морем полыхало пурпурными, алыми, радужными оттенками, словно в безумии восхода, случившегося не тогда и не там, где ему положено. Со стороны моря по-прежнему, как из печи, тянуло жаром, который мигом высушивал промокшую одежду.

– Поднимайтесь, Лиза, нужно уходить! – вновь поторопил ее Левандовский.

Лиза попробовала согнуть бессильно вытянутые по земле ноги, и ее пронзил панический ужас, когда она поняла, что не может ими пошевелить. Более того, она вовсе их не чувствовала, будто эти конечности, торчавшие из-под задравшегося подола, были кусками чужеродной материи, зачем-то приставленными к ее телу.

– Я не могу встать, Евгений! – жалобно прошептала она, сама не зная, услышал ли ее спаситель. – Наверное, позвоночник сломан!..

– Какая чепуха! – ответил тот, грубо ощупывая ее тело. – Ничего у вас не сломано! А ну-ка, попробуйте еще раз!..

Его ладонь собиралась подтолкнуть ее в мягкое место, чтобы поднять на ноги, но тут раздался новый голос, приказавший:

– Оставьте ее и убирайтесь! А не то…

Бондаренко, возвышавшийся непомерно громадным силуэтом на фоне багрового неба, казался выходцем из преисподней. Одной рукой он держал за шиворот профессора, не давая ему свалиться, другой упирал ему в спину свою смертоносную трость, которую каким-то чудом не потерял даже в этом катаклизме. Чуть поодаль затуманенный взор Лизы заметил Зенкевича, который пытался встать на колени, очумело мотая головой.

– В данной ситуации, – отозвался Левандовский, – я бы предпочел, чтобы Аркадий Аристархович не доставался вам живым!..

– Нет, нет, Евгений, уходите! – прошептала Лиза, отталкивая его слабой рукой.

– Не бойтесь, Лиза, ничего он с профессором не сделает! – сказал летчик. – Он не может себе этого позволить! Вставайте!

– Не могу, Евгений! Ноги не слушаются! – твердила Лиза, сама не зная, что тому причиной – увечье или страх за дядю, парализующий движения. – Спасайтесь сами, все равно мне недолго осталось…

– Вы всех нас переживете! – оборвал он эти сетованья и снова приподнял ее, намереваясь тащить вверх по склону. Лиза не делала ничего, чтобы ему помочь.

– Ну куда вы меня потащите, Евгений?! – простонала она. – Все равно нам не уйти от его головорезов!..

– Об этом можете не беспокоиться! Господин шпион слишком торопился, даже оружие у убитых не отобрал!

– Я жду, полковник! – напомнил Бондаренко. – Как удачно получилось, что вы не дали моим людям сжечь лабораторию! Теперь у меня бумаги профессора остались!

– Видите, – прошептала Лиза, – куда нам с ним тягаться!.. Уходите, Евгений, уходите! – задрав голову в надежде напоследок еще раз увидеть его лицо, она пожала вялыми пальцами его руку. – Будьте счастливы, живите долго!..

Руки летчика уложили ее на землю. Удалявшихся шагов Лиза даже не услышала, готовая утонуть под мягкой пеленой забвения, но этому не дал случиться грубый удар, едва не раскрошивший ей ребра.

– Встать! – проревел над ее головой голос. – Сейчас я вам сам все кости переломаю!

– Что вы делаете! – испуганно пискнула она, пробуя увернуться – заметив, впрочем, что вновь обрела нормальный слух, словно удар вышиб из ее ушей пробки ватной глухоты.

– А ну, вставайте! – снова приказал Бондаренко.

Оказалось, что ее ноги все же не совсем утратили чувствительность – в этом Лизу убедил следующий удар носком ботинка, попавший ей в бедро.

Бондаренко нетерпеливо протянул к ней руку, и Лиза дернулась прочь, решив, что сейчас он схватит ее за волосы. Шпион больно вцепился ей в предплечье и рванул на себя, выворачивая ее руку из сустава. Лиза ожидала, что сейчас же снова рухнет на землю, но, паче чаяния, устояла на ногах. Очевидно, временный паралич был вызван контузией, и жуткая мысль о сломанном позвоночнике не имела под собой никаких оснований. Но облегчение мигом прошло, едва Лиза вновь оказалась лицом к лицу с Бондаренко. Тот утратил весь свой лоск, на его лбу пламенела кровоточащая царапина, руки были перепачканы грязью, в зрачках плясали отблески зарева, ноздри раздувались от ярости, а ледяные лучи, исходившие из его глаз, по-прежнему пронзали Лизу насквозь. Он замахнулся тростью и с оттяжкой хлестнул Лизу по груди, не защищенной даже тканью. Лиза, задохнувшаяся от боли и унижения, прижала ладонь к месту удара, пытаясь испепелить Бондаренко пылающим взглядом.

– Сейчас вы у меня за все ответите! – рявкнул бывший чекист. – Я же предупреждал вас, чтобы вы сидели тихо!

– Стоять! – остановил его раздавшийся чуть поодаль окрик. – Руки!..

Столь же стремительно, как в прошлый раз, из трости вылетело лезвие и кольнуло Лизу в грудь рядом с сердцем.

В полусотне шагов от них стоял Павел, для верности расставив ноги, и целился в Бондаренко из пистолета. Его рука дрожала, но голос был полон железной решимости.

– Павел, да вы скорее попадете в госпожу Тургеневу! – с усмешкой отозвался шпион. – А она вам, должно быть, очень дорога? Отдайте пистолет!

И острие укололо Лизу еще сильнее. Она отчетливо представила себе, как блестящее жало впивается ей в тело меж ребер, но в этот момент так ненавидела своего мучителя, что закричала:

– Не слушайте его, Павел, стреляйте! Спасайте профессора!

Но Зенкевич уже колебался. А Бондаренко с издевкой продолжал:

– Пистолет вы у кого-то из морячков отобрали? Так он же в воде побывал и стрелять не будет! Давайте его сюда, не будем терять времени! Ничего еще не кончилось! – и он многозначительно похлопал себя свободной рукой по карману измазанного, порванного пиджака.

– Тащите профессора к машине! – велел он пленникам, когда Павел, наконец, подчинился.

– Что же вы не стреляли? – упрекнула Лиза Зенкевича, когда они вместе наклонились над лежавшим профессором.

– Простите, Лиза!.. – оправдывался Павел. – Я не смог… Да я и оружия-то в руках никогда не держал!..

Кое-как поставив Аркадия Аристарховича на ноги, они повели его к «Паккарду». Профессор все время оглядывался, не в силах отвести глаз от зрелища окутавшей горизонт багрово-дымной мути, в которой крутились какие-то вихри и потоки, и разбушевавшихся волн, волочивших и катавших меж камней, словно дохлую рыбину, завалившуюся набок серую тушу подлодки. Губы профессора что-то беззвучно шептали, но в его глазах не было ужаса – в них светилось торжество.

Погрузившись в машину, Бондаренко и его пленники тронулись в путь по обезображенной местности, неузнаваемой в неверном, понемногу меркнувшем свете. В поселке, к которому примыкала лаборатория, царила паника. По улицам бестолково метались, шарахаясь от машины, фигуры в одном белье. Где-то надрывно завывала сирена. Затем лимузин выскочил на Верхнее шоссе, по которому в обе стороны неслись автомобили.

– Павел, это была твоя работа? – спросил профессор, нет-нет да оборачивавшийся к заднему стеклу. – Как ты ухитрился все это подстроить?

– Я и сам не понимаю, Аркадий Аристархович… – растерянно проговорил Павел. – Я снял защитные экраны, рассчитывая, что излучение ионизирует воздух, в их аппарате что-нибудь замкнется и он упадет… А там, вероятно, взорвались пары топлива, и установка сдетонировала…

Бондаренко за рулем издал какое-то замысловатое ругательство, в котором Лиза разобрала только «шайзе» и «доннерветтер». Но в его голосе слышалась не злоба, а даже что-то вроде восхищения.

– Вот так-то, господин хороший! – назидательно сказал профессор. – Пусть это будет вам уроком: не беритесь воровать то, в чем вы ни черта не смыслите!

– Дядя, почему вы такой довольный? – спросила Лиза, удивляясь тому, как быстро Аркадий Аристархович пришел в себя. – Лабораторию вашу разграбили, вас похитили, да еще потом этот кошмар – мне кажется, я после него поседела… А вы как будто даже рады!

– Но ведь как-никак, эксперимент удался! – ответил профессор. – Где и когда мне бы дали разрешение на подобный опыт? Я бы с нашей бюрократией этого сто лет дожидался! Как говорится, не было счастья, да несчастье…

– И это все, что вас волнует?! – воскликнула Лиза. – Я-то думала – чем сейчас наука занимается? Может, полет на Марс готовит или собирается арктические льды растапливать! А вы разбудили таких демонов, с которыми уже никто не совладает! Словно другого оружия в мире мало!

– Погодите, Лиза, растопим вам и льды! – откликнулся Павел на ее отповедь и воодушевленно продолжил: – Главное, что мы получаем в свое распоряжение невиданный источник энергии! Больше не нужно рыть угольные шахты, не нужно выкачивать и сжигать нефть! Не нужно перегораживать реки плотинами. Электричество станет таким же дешевым и доступным, как солнечный свет! На поля выйдут электрические тракторы, избавив крестьян от призрака неурожая! Дымные паровозы уступят место бесшумным и могучим электровозам! Городской транспорт заменят самодвижущиеся тротуары, а мощные фонари превратят ночь в день. Мы повернем сибирские реки на юг, оросив туркестанские пустыни. Без всяких революций и экспроприаций мы создадим мир, где не будет голода и нищеты, где все станут братьями! Мы стоим на пороге новой эры, и наука – средство отворить дверь в эту эру! Не демонов мы разбудили, как вы выражаетесь – мы дали людям силу, способную изменить мир!

– Пока что вы лишь дали таким, как он, силу, способную бросить весь мир к их ногам! – с горечью возразила Лиза, указав на Бондаренко.

– Признаться, я не представлял себе, что за игрушку вы соорудили! – отозвался тот. – Надо отдать вам должное – я впечатлен. Тем больше оснований для того, чтобы поставить ваше изобретение на службу великой Германии!

– И вы еще рассчитываете туда попасть? – сквозь зубы проговорила Лиза, не забывшая, как он с ней обращался.

– А вы считаете, что это невозможно? – издевательски усмехнулся Бондаренко. – Ничего, у меня есть еще кое-что в запасе!

По тому, как он целенаправленно мчал к какой-то лишь ему известной цели, она сама могла бы сообразить, что бывший чекист не просто взял заложников и спасает свою шкуру. У него явно было готов новый план, и оставалось лишь догадываться, какие бездны хитроумия и коварства он на этот раз пустит в дело.

Через какое-то время Бондаренко свернул направо, на колею, ведущую в глубь гор. Погасли последние рыжие сполохи жуткого ночного зарева, разливавшиеся по чернильной поверхности моря, в мире снова воцарялись темнота и покой. Страшное напряжение давало о себе знать: по временам, несмотря на тряскую езду, Лизой овладевал неглубокий, тревожный сон, и она откидывала отяжелевшую голову на спинку, чтобы вскоре проснуться от очередного толчка или от неудобной позы, чувствуя, что голова после коротких минут забытья все сильнее наливается тупой болью. Теряя из-за сна счет времени, Лиза не имела понятия, сколько они проехали: машина, катя по извилистой дороге, забиралась все выше в горы, перед радиатором «Паккарда» все так же клубился мрак, взбаламученный светом фар, а по сторонам было не за что зацепиться взглядом – там тянулась бесформенная темнота, то ли лес, то ли горные склоны. Мир за окнами машины утратил реальность, превратившись в наваждение, морок, сплошное ничто без времени и пространства, в котором Лиза застряла без всякой надежды выбраться: какой путь ни выберешь, лишь уходишь все дальше в глубины угрюмого кошмара.

Задремав в очередной раз, она очнулась, когда Бондаренко остановил автомобиль, выключил зажигание и погасил фары. Лизе, оглушенной непроглядной теменью и внезапной остановкой, показалось, что ей на голову набросили черную тряпку, под какими прячутся фотографы. Тусклый свет лампочки, загоревшейся под потолком, в первый момент вызвал резь в глазах – Бондаренко открыл дверь, чтобы перейти на заднее сиденье.

– Будьте так добры, пересядьте на минутку сюда, – попросил он, проявляя необыкновенную любезность.

Лиза, стараясь не соприкасаться с ним, пересела на одно из откидных сидений в салоне «Паккарда», и туда же перебрался профессор. Бондаренко откинул спинку заднего сиденья, за которой обнаружилась встроенная в багажник машины радиостанция. Разместившись перед ней, он надел наушники и принялся крутить ручки верньеров, а найдя нужную волну, с неожиданной сноровкой заработал ключом. Лиза следила за ним со смутной надеждой на какое-то наитие, которое бы позволило уловить смысл в этой мозаике точек и тире, улетавших с длинного уса антенны – никто бы не догадался, что она нужна не только для обычного приемника на приборной панели, – и по колдовским законам природы разносившихся над морем и над горами, поверх границ и фронтов, достигая ушей тех, кому были предназначены. Но сколько Лиза ни вникала в едва слышный писк морзянки, та хранила замыслы Бондаренко надежнее, чем звуки незнакомой речи. С кем связывался шпион – с сообщниками, оставшимися здесь, в Крыму, или с начальством в Германии, докладывая, что операция сорвалась по вине некоей киноартистки, усвоившей дурную привычку лезть туда, где ее совсем не ждут – было неизвестно.

Закончив передачу, Бондаренко не уходил с волны, жестом велев всем хранить молчание. Через минуту-другую у него в наушниках вновь раздался писк – с той стороны пришел ответ. Бондаренко выслушал его, видимо, расшифровывая на лету, и опять отстучал что-то. На этом сеанс связи завершился. Бондаренко снял наушники, убрав их в специальную нишу, затем вернул на место спинку сиденья и сказал:

– Отъедем немного, пока нас тут не запеленговали.

На этот раз они ехали недолго. Руководствуясь точным знанием местности либо интуицией, Бондаренко свернул с каменистой колеи. «Паккард», огромный, как грузовик, перся напролом сквозь заросли, приминая траву, раздвигая кусты, с хрустом ложившиеся под колеса. Силуэты перекрученных деревьев, отделенные светом фар от ночного хаоса, вставали на пути машины застывшим хороводом фигур, грозных причудливостью изгибов и неподвижностью, но автомобиль протискивался между ними, объезжая их то слева, то справа, и, наконец, выбрался на небольшую полянку. Негромко фырчавший мотор умолк.

Шпион не стал объявлять о своих планах, однако, он явно собирался пробыть здесь долго. Павла он оставил впереди, сам же устроился на откидном сиденье напротив Лизы. Та моргала глазами и даже терла их, стараясь, чтобы они поскорее приспособились к темноте, в которой она чувствовала себя совершенно беспомощной. Она надеялась на то, что Бондаренко в конце концов заснет, и тогда можно будет взять верх над этим жутким человеком, отобрав у него трость. Как бы найти способ, – размышляла Лиза, – безмолвно договориться с Павлом и вместе с ним скрутить их похитителя, когда тот окажется беззащитен перед ними? Но время шло, а темный контур головы Бондаренко, еле различимый на фоне лобового стекла, не изменял своего положения, словно вместе с шпионскими навыками его обучили искусству круглосуточного бодрствования. Мир спал, укутанный одеялом тревожных снов, и некому было прийти ей на помощь.

Глава 22

Стояла такая тьма, что хоть глаз выколи. Убедившись, что вокруг тихо, Лиза протянула руку в сторону двери, отыскала ручку и медленно надавила на нее. Дверь бесшумно приоткрылась, впустив в салон бодрящую ночную прохладу. Лиза осторожно сползла по сиденью к его краю, а затем перенесла ноги через порожек и нащупала босыми ступнями острые камни на земле. Заранее прикусив губу, она уперлась ногами в землю и потихоньку поднялась с сиденья, стараясь не допустить, чтобы предательски заскрипели пружины в его нутре. Наконец, перестав чувствовать голой кожей шершавую поверхность сиденья, она подалась вперед, прочно встала на ноги и, не медля ни секунды, устремилась прочь, по крутой тропинке, которая когда-нибудь должна была вывести ее к морю.

Отводя руками ветки, норовившие выцарапать ей глаза, она спешила вниз и поначалу не слышала ничего, кроме собственного легкого дыхания и шороха камней под ногами, больно впивавшихся ей в пятки, но когда в очередной раз приостановилась и прислушалась, то поняла, что уши ее не обманывают: позади явственно раздавались треск сучьев и шум движения. Кто-то шел за ней следом, ломясь напрямик через лес. Преодолев испуг, заставивший ее на миг замереть, Лиза ускорила шаги. Она бежала, расшибая ноги о камни, колючие кусты в кровь раздирали ее голое тело, груди не хватало воздуха, но погоня с каждым мигом была все ближе и ближе, раздаваясь уже за самой спиной.

Море, готовое защитить ее, было совсем рядом – волнующее, манящее, дышащее свежестью и свободой. Лиза уже ступила на влажные камни, омытые его волнами, но отшатнулась, охваченная внезапным ужасом, сдавившим горло – над фосфоресцирующей гладью из черной воды ей навстречу поднималась Варвара Горобец: с бельмами мертвых глаз на зеленом лице, в облепившей тело одежде, с клочьями мохнатых водорослей, застрявшими в лохмах слипшихся волос. Спасаясь от страшного видения, Лиза бросилась обратно на сушу – но там ее уже ждал вылезший из-под прибрежных камней Жорж, сжимая в вытянутой руке окровавленные ножницы. Бежать было некуда. Слева на нее наступал Харуки, сияющий во тьме рыжиной в волосах и оскалом зубов, справа надвигался Ковбасюк, лыбясь так, словно готов был взорваться, распираемый изнутри сиплым смехом.

Не зная, как вырваться из их круга, Лиза застыла на месте, беспомощно прижимая руки к груди. Страшные фигуры медленно приближались, двигаясь в ритме беззвучного танца, а затем мрак, из которого они вышли, еще больше сгустился и принял форму их повелителя. Все было при нем: и корявый шрам на щеке, и пиджак с оторванной пуговицей, и ледяное мерцание глаз, и трость с блестящим клыком, готовым пронзить ее и насадить на себя, словно жучка на булавку. Он шагнул к ней, подхватил на руки, и тотчас же вновь налетел тот самый бешеный вальс, невыносимый в своей жуткой красоте, и понес ее вверх, по головокружительной спирали, все выше и выше, безвольную и на все готовую, туда, где не осталось уже ничего, навстречу сладкой гибели в объятиях этого человека.

И когда уже не было никаких сил вытерпеть эти муки блаженства и покорности, Лиза очнулась, сбросив с себя тяжесть душившего ее кошмара. Спросонья ей никак не удавалось понять, где она находится. Когда ее глаза чуть-чуть привыкли к темноте, она разглядела слабо поблескивавшие колбы на стеллаже и наконец догадалась: это же дядина лаборатория! В мозгу еще кружились, понемногу рассеиваясь, образы, привидевшиеся во сне: бегство по ночному лесу, мертвый Жорж, страшная полуночная заря над морем… От облегчения Лиза даже всхлипнула: какое счастье, что все это ей только приснилось! Она лежала, блаженно улыбаясь этой мысли, но затем дернулась, будто ужаленная: что же она тут прохлаждается? Ведь дядя ничего не знает! Скорее найти его и предупредить!

Вскочив с дивана, она вспомнила о своей наготе, но тут же поняла, что не имеет ни малейшего представления, где оставила одежду. Лиза заколебалась было, но чувство долга взяло верх. Стоит ли думать об условностях, когда счет идет на минуты? В конце концов, найдется для нее какой-нибудь халат. Ёжась при мысли о том, как нелепо получилось – угораздило же ее в такой важный момент оказаться раздетой! – она поспешила к двери, положение которой выдавала полоска призрачного света, пробивавшегося из коридора.

Но это была не дверь. Лиза оказалась у начала едва освещенного узкого лаза, уходившего в недра не то цеха, не то какого-то гигантского механизма: по обе стороны теснились непонятные массивные установки, дышавшие нагретой смазкой и жженой резиной, тянулись шланги в блестящих гофрированных кожухах и хитросплетения разноцветных проводов, выпирали толстые ребра трансформаторов, и все это жило какой-то своей машинной жизнью: тускло перемигивались сигнальные лампы, что-то щелкало, угрожающе гудело, урчало, булькало или разражалось сухим стрекотом. Чувствуя себя совсем чужой в этом царстве железа и электричества, Лиза с опаской двинулась по проходу, отшатываясь, когда ей чуть ли не в лицо вдруг с шипением била струя пара или за решетками, преграждавшими доступ к внутренностям агрегатов, с громким треском начинало что-то искрить. Как она ни старалась, локтям и бедрам не удавалось избежать чувствительных столкновений с твердыми выступами, а под ноги то и дело попадались покрывавшие неровный цементный пол какие-то липкие пятна, вызывавшие брезгливое желание поскорее отмыться от этой гадости; порой, по недосмотру дотронувшись пальцами до металла, она отдергивала руку, получив ощутимый удар током. Кое-где приходилось подниматься по шатким лесенкам или перебираться над толстыми трубами по мосткам из стальных листов, гремевших даже под ее легкими шагами, а лабиринт все тянулся и тянулся, и казалось, ему не будет ни конца, ни краю.

Решив, что заблудилась окончательно, далеко впереди себя Лиза неожиданно увидела смутно знакомую фигуру. Когда она пригляделась получше, никаких сомнений не осталось: она точно знала, кому принадлежат эта фуражка и белый китель.

– Евгений! – закричала она во всю силу легких, и ее голос загремел среди лабиринта раскатистым эхо.

Услышав ее призыв, он обернулся – но что это? Как она могла так обмануться?! Перед ней стоял самый ненавистный для нее человек, ее мучитель, добравшийся до нее даже в этом странном месте!

Не в силах видеть его торжествующую улыбку, она бросилась прочь, но не сделала и пары шагов, как ее ноги приросли к полу, а из груди вырвался придушенный звук – не то визг, не то вой.

Прямо на нее надвигалось человекоподобное чудище с клешнями вместо рук и гладким пустым лицом, на котором горела ослепительным светом пара огромных глаз, казалось, способных прожечь все, на что упадет их взгляд. В поисках спасения Лиза метнулась в кстати подвернувшийся боковой проход – но и там ей навстречу шло такое же чудовище, и так же пылали огнем его глаза. Еще один проход – и снова двуногий монстр, готовый испепелить ее огненными лучами. Она металась из стороны в сторону, но всюду, куда бы она ни сворачивала, путь ей преграждали все новые и новые механические монстры. Обезумев от ужаса, она мчалась куда глаза глядят, у нее за спиной что-то с грохотом рушилось, гремело, трещало и взрывалось, но она, не обращая ни на что внимания, бежала, спотыкалась, падала, вскакивала и бежала снова, среди застилавшего глаза дыма, оглушающего грохота и пламени занимавшихся пожаров. Пол проваливался и уходил из-под ног, она карабкалась куда-то по рушащимся лестницам, цепляясь за перила, не чувствуя боли, забыв обо всем, с одной мыслью – вверх, туда, где под самым потолком снова маячил и как будто бы ждал ее знакомый китель. Из последних сил она кричала ему, но как бы он услышал ее, если она сама не слышала своего голоса? Она была уже совсем рядом, когда он, то ли не заметив ее, то ли устав дожидаться, шагнул прочь. Сделав отчаянный рывок, она уже почти нагнала его, когда он, открыв какую-то дверь, исчез за ней. Лиза опоздала на долю секунды – дверь с железным лязгом захлопнулась у нее перед самым носом.

Вздрогнув, Лиза открыла глаза и несколько секунд пыталась отдышаться, слыша, как в груди яростно колотится сердце. Разбудивший ее лязг еще звенел в ушах: очевидно, его произвела дверца машины, закрытая Бондаренко. В сероватой рассветной мгле, спускавшейся с небес вслед за отступающей ночью, Лиза увидела, что шпион уже не сидит напротив нее: его затылок возвышался над приборной панелью. Рядом всхрапнул, просыпаясь, профессор. Бондаренко крутил ручку настройки приемника. Динамик шипел и свистел, порой срываясь в залихватское улюлюканье, словно какие-то демоны эфира решили поиздеваться над усилиями людей подслушать их разговоры. Сквозь шум и треск пробивались куски музыки или осмысленной речи и тут же уносились прочь. Обрывки сообщений, слова приказов, три-четыре такта песни вырастали из электрических бурь, бушевавших в недоступных глазу надмирных сферах, и сменяли друг друга, подобно клочковатым тучам на бурном небосводе.

Приемник в салоне машины, скрытой в чащобе где-то на склонах Крымских гор, превратился в рупор, сквозь который на пассажиров «Паккарда» изливался весь мир. «…Выразил восхищение доблестью защитников Мальты…» – вещал диктор-англичанин. Его перебивал новый голос, прилетевший из Нью-Йорка или Вашингтона: «…онский премьер-министр в ответ на ноту американского правительства…» Эта воинственная риторика сменилась прогнозом погоды для тех, кто еще только-только продирал глаза на просторах другого континента: «…в Санкт-Петербурге восемнадцать градусов, небольшой дождь. В Вятке, Симбирске и Самаре двадцать два – двадцать пять, возможны дожди…» Звуки русского языка тоже растворились в свистопляске радиоволн, а в приемник пробился рев сотен глоток, звучавший грозно, накатом штормового прибоя, и нечленораздельно, как и положено стихийной силе: «Зиг – хайль!..» Но Бондаренко и к этому триумфу воли остался равнодушен, крутя ручку дальше. Кажется, наконец, он попал на то, что искал: приемник опять заговорил по-немецки, и агент застыл, не спеша переходить на другую волну. Видимо, в этой сводке о новых успехах германских войск содержалось что-то, предназначавшееся только для его ушей, потому что, выключив на середине передачи радио, Бондаренко обернулся к пленникам, лучась почти нескрываемым удовольствием.

– Готовьтесь к торжественной встрече! – объявил он. – Очень скоро нас удостоят своим визитом части Седьмой воздушно-десантной дивизии и диверсионного полка «Бранденбург»!

Лиза опешила, еще не понимая, проснулась ли она до конца или все еще слышит это во сне. После тяжелой ночи у нее в голове вместо мозгов плескался какой-то мутный кисель, и поверить в реальность происходящего, в самом деле, было непросто.

– Но это же война!.. – наконец, выдавила она, и сама первая ужаснулась произнесенному слову. – Вы же не рассчитываете, что наше правительство никак не ответит на это вторжение?

– Что делать… После нынешней впечатляющей демонстрации мне ничего не оставалось, как убедить свое начальство в том, что профессора Кудрявцева и его секреты следует вывезти в Германию любой ценой! Слава богу, я заранее позаботился о том, чтобы поближе к Крыму перебросили подкрепления. Так что, Елизавета Дмитриевна, могу вас поздравить: не каждому человеку удается в одиночку развязать войну!

– Очень мило! – изумилась Лиза. – А я-то тут при чем?!

– Ну как же! – улыбнулся Бондаренко. – Если бы не ваше крайне несвоевременное вмешательство, мы бы сейчас спокойно подплывали к Констанце, а мой флюгельдиск и вовсе бы уже был в Берлине, и никакой надобности в десанте бы не возникло! Конечно, не обошлось и без моего вклада, да только, боюсь, мое имя останется никому не известным, а вот ваше войдет в анналы истории наряду с небезызвестным гетманом Мазепой. Эх вы, альтруисты… Вот и Ужов, бедолага, из-за вас погиб!

– Можно подумать, это не вы замышляли с ним разделаться!

– А зачем мне было его убивать? Бомба улетела бы к месту назначения, и Ужов бы отбыл восвояси, уверенный, что она направляется к Москве. А после всех ваших разоблачений оставлять его в живых я никак не мог. Не думаю, что вы об этом типе будете очень жалеть, только прошу вас: в следующий раз, как затеете что-нибудь благородное, сперва хорошенько подумайте – если, конечно, женщина способна думать о чем-нибудь, кроме платьев и побрякушек! Между прочим, я рад, что вы постарались приодеться для встречи с элитными частями вермахта! Только возьмите, что ли, расческу – мне не хочется, чтобы мои соратники увидели самую красивую женщину России растрепанной.

Лиза отпрянула от его пронзительного взгляда и торопливо закрыла ладонями голые плечи. Бондаренко, довольный ее смущением, жестко расхохотался и приказал, решив помучить пленницу:

– А ну-ка, переходите сюда! Тут и зеркало есть. Живей, живей! – добавил он, когда Лиза помотала головой. – Вы же не хотите остаться вдали от своего единственного защитника?

Протянутую ей расческу Лиза чуть ли не впервые в жизни взяла с отвращением.

– Придумали бы лучше, как нам умыться, – буркнула она.

Похвалу Бондаренко, вероятно, следовало считать издевкой. Нарядное платье, только вчера впервые надетое, превратилось в рубище; впрочем, сам шпион выглядел не лучше – его костюм сейчас годился лишь на половую тряпку, исцарапанное лицо и вылезшая на щеках щетина придавали ему вид бродяги, ночевавшего в подворотне.

– О, я бы с удовольствием даже свозил вас искупаться, – ответил он, – но боюсь, на это нет времени. Пора! – сказал он, взглянув на часы.

Заведя мотор, он стал задним ходом выводить «Паккард» с поляны. По лакированным бортам машины хлестали ветки, но Бондаренко не обращал на это никакого внимания.

Автомобиль, следуя по колее, проложенной им же накануне, выбрался на узкую дорогу. Пассажиры все это время всматривались поверх зарослей в девственно чистый небосвод, как нарочно, беспредельно прозрачный и дававший повод задуматься над тем, почему так странно устроен мир, что события, неподвластные человеческой воле, всегда происходят совершенно не вовремя, и глухая непогода налетает тогда, когда позарез требуется солнце, а в те моменты, когда совсем не помешала бы изрядная буря, небо бывает особенно ясным. Но все же незваных гостей невольные спутники Бондаренко увидели лишь после того, как машина оказалась на шоссе и понеслась к Севастополю, удаляясь от выползающего из-за гор солнца. Над морем, представшим перед глазами Лизы в лучезарной безмятежности, словно оно, сбросив с себя угрюмую пелену мрака, нежилось под первыми дневными лучами, почти над самым горизонтом со стороны Стамбула или Варны появилось несколько темных точек, похожих на мушки. Держа курс на сближение с «Паккардом», они увеличивались в размерах, и Лизе почудилось, что она вправду улавливает далекое жужжание, хотя ей вряд ли что-либо удалось бы расслышать за ревом мотора.

Автомобиль черным метеором летел в тени нависавшей над самой головой Кастропольской стены, глотая версту за верстой. Висевшие над морем жуки стремительно приближались, и очень скоро уже можно было различить и раскинутые крылья, и рифленые фюзеляжи с прямоугольниками окон, и круглые нашлепки обтекателей на носу, и прозрачные диски винтов, заметные по зеркальному блеску воздуха, со страшной скоростью рассекаемого лопастями. Самолеты миновали границу суши и моря перед носом лимузина. И тогда мирный крымский берег увидел явление, никогда доселе здесь не виданное.

На фоне небесной лазури, в невидимом кильватере, тянувшемся за хвостами самолетов, один за другим пушинками одуванчиков раскрывались белые зонтики. Воздушные потоки разносили их над каменистым плато Яйлы, над бархатным ковром хвойных лесов у ее подножья, над серпантином горных дорог, прибивали к скальному обрыву почти верстовой высоты, но с каждой минутой зонтиков становилось все больше, они заполонили небо россыпью блеклых клякс, и многие из них, на вид такие ажурные и невесомые, с болтающимися на паутинках строп беззащитными темными фигурками, благополучно достигали земли, проливаясь на нее обильным дождем, как нежданные плоды, щедро рассыпаемые неведомой рукой.

Широкое стекло давало достаточный обзор, позволяя вдосталь любоваться этим зрелищем с переднего сиденья. Но Лизе было не до восторгов. С каждым новым куполом, появлявшимся в небе, на нее все сильнее наваливалось чувство непоправимой катастрофы. Тщетными оказались ее надежды на то, что врагам не пересечь воздушных рубежей, охраняемых бдительными защитниками. Родной авиации что-то было не видать, и десант высаживался без помех.

– Да это настоящее вторжение! – воскликнул Павел: высунув голову в окно, он пытался сосчитать парашютистов.

– А что вы хотите! – отозвался Бондаренко. – Когда такие ставки на кону… А вы там, говорят, кроме бомбы, еще какой-то электронный прорицатель смастерили. Что же он вам ничего не предсказал?

– Никакой это не прорицатель, – обиделся Павел. – Это вычислительная машина, чтобы рассчи…

Бондаренко, не слушая его, сбавил ход: один из куполов спускался чуть ли не на самую дорогу. Подвешенный под ним немец в толстом десантном комбинезоне снижался так стремительно, что Лиза решила: у него что-то случилось с парашютом, и сейчас он разобьется. При подлете парашют, теряя форму, превратился в блин, исчез за пригорком, однако немец через считанные мгновения выскочил из придорожных кустов на гудрон.

«Паккард» затормозил и плавно остановился в десятке саженей от немца. Тот, приглядевшись, поспешил к машине, а Бондаренко, распахнув дверь, бросился ему навстречу.

– Шульц! – восклицал Бондаренко, обнимая немца. – Конечно, кого же еще я ожидал увидеть, как не тебя? – добавил он: по крайней мере, так Лиза поняла его слова.

– Само собой, герр майор, – отвечал немец. – Кого же еще могли послать в ту кашу, что вы тут заварили! Вижу, вы уже с трофеями?

– Ага, он в своем Абвере только до майора дослужился! – злорадно промолвил Павел, как будто это могло чем-то помочь ему и остальным пленникам.

– Не волнуйтесь, Павел, – ответила Лиза с тоскливой досадой. – Скоро он получит и повышение, и какой-нибудь рыцарский крест с дубовыми листьями, если только уже не имеет его за прежние заслуги. Что ж, – процедила она сквозь зубы, – каждый добывает награды как умеет. Что делать, если у них пароходы льдами не затирает…

– Да, это мои трофеи, – сказал Бондаренко, представляя пленников: – Вот самый ценный – профессор Кудрявцев, а вот самый очаровательный – фройляйн Тургенева! И герр Зенкевич в придачу.

Шульц, заглянув внутрь машины, поклонился Лизе и произнес какой-то комплимент, который та предпочла не понимать.

– Их шпрехе нихт дойч, – отрезала она, украсив свою безграмотную фразу раскатистым русским «эр».

– Ганц гляйх, зи вирд лернен, – заметил Бондаренко, что означало: «Ничего, еще научится».

Чуть выше на дороге показался еще один немец, и Шульц, обернувшись к нему, замахал руками и закричал:

– Фельдфебель, комм хер, хер!

Шульц и Бондаренко вместе с присоединившимся к ним фельдфебелем и еще одним десантником начали энергично обсуждать что-то, жестами указывая то на небо, то вдоль дороги в сторону Ялты. Они говорили слишком быстро и неразборчиво, но в их речи несколько раз промелькнуло «треффпункт» и «Катцберг».

«У них место сбора на горе Кошка», – догадалась Лиза. И верно, лучшую точку для встречи трудно было придумать: скала, как две капли воды похожая на прильнувшую к морю кошку с острыми ушками, шейкой и бугром спины, служила превосходным ориентиром, который безошибочно опознал бы даже тот, кто никогда не бывал в этих краях. Более того: вершина скалы обеспечивала относительное уединение, чем широко пользовались романтично настроенные парочки, и была легко доступна со стороны шоссе, в чем Лиза позавчера убедилась на собственном опыте.

– Ладно-ладно, пусть собираются на своем треффпункте, – прошипела она. – Посмотрим, на чем они обратно будут улетать, когда наши собьют все их самолеты!..

Говоря это, она сама не слишком-то верила в свои слова, но буквально в ту же секунду к разлитому по небу гудению моторов примешался треск очереди: вынырнув откуда-то из-за гор, наперерез транспортникам выскочил тупорылый «ишачок» с красно-сине-белыми кругами на крыльях. Один из немецких самолетов, охваченный пламенем, завалился на бок, теряя высоту.

– Так его! – воскликнул Павел, наблюдая за воздушным боем через распахнутую дверь. Расправившись с десантным трехмоторником, истребитель сделал боевой разворот и помчался над самым шоссе, строча из пулемета по висевшим в небе парашютистам. Немцы на дороге кинулись врассыпную за миг до того, как пули взметнули пыль на том месте, где они только что стояли. Лиза сжалась, уверенная, что следующая очередь прошьет «Паккард» насквозь. Но видимо, летчика предупредили, что в машине могут быть пленники. Ревя мотором, «Ишачок» взмыл вверх, Лизу же пронзила внезапная решимость к действию.

Она уже сидела за рулем, а в замке торчал ключ. Поспешно надавив кнопку стартера, Лиза выжала газ до упора.

Глава 23

Ей очень хотелось раздавить Бондаренко, но тот успел отскочить в сторону – мимо промелькнуло его ошарашенное лицо. В зеркало она увидела, что немцы вскинули автоматы – но Бондаренко закричал и замахал руками, запрещая стрелять. Лиза лишь крепче вцепилась в огромную баранку руля.

Не сбавляя ход, она гнала машину в сторону Байдарских ворот. Тяжелый лимузин казался ей норовистым жеребцом, готовым сбросить с себя неопытную наездницу. На каждом повороте инерция несла «Паккард» вперед, а не туда, куда уходило шоссе, и Лиза всякий раз, стиснув зубы, ждала, что теперь-то автомобиль непременно слетит под откос. Съехать бы на боковую дорогу, свернуть на проселок – а то, не дай бог, Бондаренко догонит или опять кто-нибудь обстреляет – но она так разогналась, что пропускала все развилки или не рисковала резко тормозить, опасаясь перевернуть машину.

Поглощенной движением, ей некогда было следить за тем, как разворачивался над головой воздушный бой; а он шел далеко не так, как хотелось бы беглецам. Пилотов, вылетевших на охоту за десантом, поджидал неприятный сюрприз. Со стороны восходящего солнца, словно ястребы на цыплят, на них заходили стремительные германские истребители, безжалостно поливая кургузые «ишачки» кинжальным огнем. Один «ишачок», пробитый пулями, взорвался прямо в воздухе, обрушившись на землю дождем обломков. Другой, беспорядочно кувыркаясь, свалился в море. Еще один вошел в пике с протяжным воплем смертельно раненого существа. Поле боя явно оставалось за немцами – но тут в сражение вступил новый участник.

В небе над горами появился огромный самолет. Рядом с ним даже немецкие транспортники казались карликами, а от гула его восьми мощных моторов дрожала сама земля. Лиза никогда прежде не видела подобных летающих монстров. Его чудовищные крылья сами по себе могли послужить аэродромом, под ними на массивных опорах крепились длинные лодки-обтекатели для колес, а по обеим концам каждой из них размещались не жалкие авиационные пушчонки, а настоящие орудия, закрытые щитами, более пригодные для танка или даже эсминца. Над застекленной клеткой-кабиной в носу крылатого гиганта высовывались еще два ствола, установленные в поворотной башне наподобие корабельной. Он бесстрашно и неторопливо плыл по воздуху, весь ощетинившийся пушками и пулеметами, неуязвимый для вражеских истребителей – те же от его шквального огня загорались как спички.

– «Пересвет»! – восторженно воскликнул Павел. – Я видел его в кинохронике!

«Пересвет»! Это о нем вчера говорил Евгений! Но не может ли быть так, что сам он сейчас сидит за штурвалом, ведя могучую машину в бой? Едва эта мысль посетила Лизу, она непроизвольно обернулась вслед уходящему в сторону моря самолету. Но тут же, опомнившись, налегла на руль, в последний момент возвращая «Паккард» на дорогу.

– Это не бомбовоз, а какой-то воздушный дредноут! – комментировал Павел, от возбуждения идя пятнами. – Сколько же там народа в экипаже? Человек двадцать, не меньше! К такому попробуй сунься!..

Он был прав: немецкие истребители, не желая связываться с грозным противником, убрались прочь, и казалось, что «ишачки» под прикрытием могучего «Пересвета» могут безнаказанно добить оставшиеся транспортники, но по небу с сухим свистом промчалась быстрая тень, и роли поменялись еще раз. Над одним из моторов бомбардировщика взвились языки пламени. Его стрелки во всю мочь палили вслед новому врагу, но остроносый самолет с широкими треугольными крыльями, под которыми были приделаны две толстые трубы вроде сосисок, с легкостью увернулся от их огня. Сделав петлю, он снова зашел на «Пересвет», спокойно расстреливая бомбардировщик как неподвижную мишень.

– Что это, Павел?! Что это?! – закричала Лиза. – У него даже винтов нет!

Павел, разинув рот, смотрел на странный самолет во все глаза. Потом он вышел из ступора и завопил, не то в ужасе, не то в восхищении:

– Я знаю, что это такое! Это реактивный истребитель! Смотрите, Аркадий Аристархович! – дергал он профессора за рукав. – Мы все еще с поршневыми моторами возимся, а немцы уже реактивную тягу освоили!..

Огненная завеса вокруг «Пересвета» как будто бы уравнивала его шансы в борьбе с крохотным врагом. Но необыкновенная скорость и верткость реактивного самолета давала ему колоссальную фору над неповоротливым гигантом. Он словно опутывал бомбардировщик причудливой сетью петель и виражей, при всяком удобном случае всаживая в его бронированные бока еще одну-другую очередь. «Пересвет», завывая неповрежденными моторами, пытался уйти за перевал. Но когда к безвинтовому истребителю присоединился брат-близнец, стало ясно, что бомбовоз обречен. Дымом окутался еще один из его моторов, загорелся изрешеченный хвост, и под брюхом «Пересвета» повисли купола парашютов. Уцелевшие летчики покидали гибнущую машину. Бомбовоз, оставшись без управления, исчез за горами, и вскоре со стороны Яйлы долетел громовой удар, а затем над кромкой каменной стены встал столб черного дыма, грязным шлейфом растекаясь по синему небосводу.

Лиза прикусила губу, чтобы не разрыдаться. Почему ее надежды всякий раз оказываются разрушены самым неожиданным образом? У врагов в запасе находятся все новые и новые кунштюки, и сражаться с ними – все равно что играть против шулера, с неимоверной ловкостью достающего карты из рукава! Но хуже всего было незнание того, что сталось с летчиками – и Лиза не смела себе признаться, что ее гложет тревога за одного-единственного из их числа. Успели ли они спуститься на землю? Или расстреляны в воздухе страшными истребителями?

Уйдя в переживания, она почти машинально повернула руль, когда от шоссе в сторону моря наконец плавно отделилась пыльная гравийка. Чуть ниже виднелись крыши какого-то поселка. Там-то и можно будет спрятаться, переждать до тех пор, когда десант не сбросят в море или переловят. Не станут же немцы обшаривать каждый дом? Но когда Лиза уже готова была поверить, что им, наконец, удалось улизнуть от Бондаренко, в моторе «Паккарда» раздался страшный скрежет, машина дернулась и встала.

Выбравшись из-за руля, Лиза поспешно подняла тяжелую боковину капота, только сейчас обратив внимание на курившийся над мотором легкий дымок. Зрелище того, как барышня в сильно декольтированном вечернем платье лезет в механические потроха лимузина, вероятно, вызвало бы у случайного наблюдателя лишь улыбку, но Лизе было не до смеха. Все то, чему ее учил об автомобилях Боба, вылетело у нее из головы, и ей оставалось лишь растерянно разглядывать детали, названий которых она не помнила, и тщетно ожидать какого-то наития, способного подсказать ей, в чем причина поломки и как ее устранить.

– Смотрите, Лиза! – заметил Павел, доказывая, что разбирается не только в машинах Тьюринга. – Тут все в масле!

После его слов Лиза сама убедилась, что вся внутренняя поверхность боковины густо залита маслом. А Павел уже указывал на рваную дыру в крыле машины рядом с фарой. Очевидно, одна из пуль истребителя все же попала в «Паккард», перебив маслопровод, и все масло из него выхлестало на боковину капота и на нижнюю часть двигателя. Ну, а что мотор без масла работать не станет, мог бы сообразить даже ребенок.

Захлопнув капот, Лиза объявила:

– Дальше вам придется пешком…

– Нам? – не понял Павел. – А как же вы..?

– Куда мне – с моей-то обувью!.. – ответила она обреченно. – По такой дороге – да в этих туфлях?.. А тем более босиком!..

– Я могу вас на руках понести! – предложил Павел с неслыханной отвагой.

– Перестаньте, Павел!.. Поберегите силы – вам, может, еще Аркадия Аристарховича придется на себе тащить! И не переживайте за меня так, немцы не такие дикари, чтобы убивать одинокую беззащитную женщину!

Было у нее еще одно соображение, о котором она не стала говорить спутникам. На земле под капотом уже понемногу растекалось масляное пятно; другое виднелось чуть выше по дороге. Что, если весь их маршрут отмечен подобными следами, и Бондаренко, раздобыв машину, без труда догонит беглецов? Найдя брошенный «Паккард», он поймет, что они где-то рядом и не успокоится, пока их не отыщет. А если она останется здесь, быть может, ей удастся задержать его, заговорить ему зубы, направить по ложному следу. Опять же, если немцы знают, что им нужно искать троих: женщину, молодого человека и старика, – то на двух путников они могут не обратить внимания.

– Как доберетесь до людей, пришлёте за мной кого-нибудь, – напутствовала она мужчин. – Не медлите! – и напоследок, что было ей совсем не свойственно, перекрестила обоих, а затем, обняв дядю, расцеловала его в обе щеки.

Павел, поняв, что его целовать не собираются, сник, но протестовать не осмелился.

Отправив мужчин в путь, Лиза смотрела им вслед, пока они не скрылись за ближайшим поворотом. Профессор, вопреки ее опасением, держался бодро. Вот только надолго ли его хватит?..

Сама же Лиза устало присела на подножку лимузина. Сражение завершилось. Немцы, завоевав господство в воздухе, удовлетворились этим, и моторы их самолетов гудели где-то за пределами видимости. Можно было подняться на пригорок, осмотреться, понять, что происходит в окрестностях, но Лизе не хотелось искушать судьбу, торча у всех на виду. Лишь бы дяде и Павлу удалось найти убежище!.. А что там дома? Дуся, небось, опять с ума сходит, да и тетя Клава вряд ли глаза сомкнула. Как бы они с Бобой не кинулись родных искать и сами не попали в плен…

В зарослях вовсю трещали цикады, предвещая новый жаркий день. Беззаботно щебетали птицы, по земле меж камней шныряли юркие ящерки. Иногда, обманутые Лизиной неподвижностью, они подбегали к самым ее ногам, но когда она шевелилась, застывали крохотными изваяниями, а затем проворно уносились прочь. Природа как будто не заметила недавнего рукотворного катаклизма с его страшным ночным солнцем, готовая заниматься своими делами и тогда, когда люди, благополучно истребив друг друга, исчезнут с лица Земли. Но, может быть, само человечество не отнеслось к новому сверхоружию с таким же равнодушием? Еще на шоссе Лиза удивлялась его пустоте и полному безлюдью. Она-то думала, что дорога будет забита толпами беженцев, а всего-то и увидела – ну, здесь раздавленный чемодан на обочине; ну, там, брошенную машину на боку в кювете, словно все, кто мог, успели покинуть опасные места еще ночью. Может, конечно, разбежались при виде десанта, но не могли же попрятаться все разом! Стоило бы включить радио – возможно, удастся узнать какие-нибудь новости… Но как только Лиза собралась это сделать, в кустах за ее спиной раздался треск и гортанный голос окликнул ее:

– Гутен морген, фройляйн!

Из низкорослого леска вышел, добродушно улыбаясь, высокий молодой немец – натуральный тевтон, кровь с молоком. Ни в его жизнерадостном лице, ни в движениях, ни в тоне голоса не было заметно никакой враждебности или настороженности, да и чего ему опасаться, если все идет отлично? Он уцелел – не сгорел в подбитом самолете, не разбился о скалы, не сломал ногу, приземляясь в лесу, – одним словом, не операция, а воскресная прогулка, никакого сравнения с критской резней. Справиться с русскими дикарями оказалось парой пустяков, сейчас выполнят задание – и домой… В небе светит солнце, но в тяжелом комбинезоне не жарко: утренний ветерок обдувает, а что от своих отбился – ничего, скоро нагонит, зато вот хорошенькая туземка встретилась, можно с ней полюбезничать…

Одобрительно скользнув глазами по фигуре Лизы и задержав взгляд на ее груди с соблазнительной ложбинкой, заманчиво уходившей под кромку ткани, он подошел к машине и спросил:

– Гибт’с проблеме, фройляйн?

Лиза, изображая беспомощную дурочку, ткнула пальцем в пробоину на крыле, затем неопределенным жестом охватила окружающую местность и небосвод.

– Флюгцойг – шиссен! – кое-как объяснила она, разом перезабыв все глагольные спряжения.

– Зо-зо..! – поцокал языком немец, открывая капот.

Причину аварии, в отличие от Лизы, он обнаружил сразу же, немедленно указав ей на пробитый маслопровод, а затем вытащил и продемонстрировал сухой масляный щуп.

– Оль – нихтс! – объяснил он, снисходя до ее языкового уровня. – Кяйн оль – дер мотор капут, цилиндер капут!

Он с грохотом опустил боковину капота, щуп просто-напросто бросив себе под ноги, а затем, еще раз смерив Лизу взглядом, ухмыльнулся, осклабился: «Айн гроссес ауто фюр айн кляйнес фройляйн!» – и, не удержавшись, позволил себе вольность: облапил Лизу, стиснул в медвежьих объятиях, огромной ладонью пару раз похлопав ее по заднице, но тут же выпустил и покровительственно засмеялся, чувствуя себя джентльменом, наследником рыцарских традиций: не бойся, не обижу, я здесь только временно, а вот вернемся насовсем, тогда посмотрим…

С презрительным «Американише клапперкисте!» он шарахнул башмаком по крылу издохшего от смертельной раны «Паккарда» и развел руками:

– Нихтс цу махен. Шаде!

Неизвестно, о чем он сожалел – о том ли, что не удалось помочь барышне, или о том, что придется и дальше топать пешком, а может, еще и о том, что не время и не место охмурить и оприходовать подвернувшуюся бабенку – вон, какие в этом американском драндулете сиденья, прямо-таки диваны!..

– Ауфидерзеен, фройляйн! – напоследок помахал он рукой и зашагал в сторону поселка.

Лиза же после его ухода задумалась над тем, что все же не помешало бы разжиться чем-нибудь для самообороны. С немцами ей, положим, все равно не справиться, но мало ли какая шваль или мародеры могут встретиться там, где идут боевые действия!.. Постойте, ведь в машине должна лежать трость Бондаренко! Точно – вот она, на полу под приборной доской. Лиза изучила трость, взяв ее в руки. Кнопка, высвобождающая лезвие, отыскалась в набалдашнике, сделанном в форме львиной головы – Лиза, вздрогнув, чуть не выронила трость, когда нажала на язык льва, высунутый из пасти, и скрытая пружина моментально выбросила наружу клинок, сверкнувший солнечным бликом.

Лиза не без труда загнала клинок обратно в трость, упершись его острием в подножку машины. Теперь бы еще придумать, как приспособить это оружие к делу. Не тащить же трость с собой – это и нелепо, и подозрительно, и Бондаренко, если поймает беглянку, мигом отнимет… Вертя трость в руках, Лиза размышляла о том, как бы извлечь из нее стальное жало – его-то можно спрятать где-нибудь на теле. Но она не знала, как разламывать трость, опасаясь покалечиться о пружину – наверняка очень мощную.

Ее размышления прервал гудок. Напротив нее стоял дряхлый, раздолбанный открытый «Форд-А» на колесах с проволочными спицами, а с водительского места ей улыбался давешний немец, вероятно, реквизировавший машину в поселке или просто угнавший ее: этот драндулет не составляло труда завести простым гвоздем.

– Фройляйн, комм! – окликнул он Лизу. – Немен зи плятц! – и поскольку фройляйн не торопилась, нетерпеливо прикрикнул: – Шнеллер!

Не дожидаясь, пока окрик подействует на непонятливую барышню, он выскочил из машины с намерением схватить Лизу за руку, но увидел у нее трость и спросил заинтересованно:

– Ист эс ир шток?

«Ваша трость?»

– Найн, найн! – поспешно открестилась Лиза, будто ее уличили в чем-то постыдном или подсудном, и пояснила: – Ихь гефунден! – мол, нашла тут, у дороги.

Тогда немец отобрал у нее трость, осмотрел ее, взвесил в руке, сказал удовлетворенно: «Шён эс цойг!» – «красивая!» – и зашвырнул свой трофей на заднее сиденье, объяснив: «Айнес зувенир!» Затем, приобняв Лизу за талию, он и ее подтолкнул в сторону машины. И лишь когда Лиза уже сидела рядом с ним, выяснилось, что бравый ариец не просто захотел оказать услугу застрявшей на дороге дамочке. Едва древний «Фордик» стронулся с места, немец стал выяснять у пассажирки, где находится гора Кошка.

Сразу же услышав знакомое слово, Лиза, однако, сперва лишь переспрашивала: «Вас?», и лишь на третий или четвертый раз ее лицо осветилось улыбкой понимания: «Ах, Катцберг!» И тут же она уверенно указала налево, в сторону Байдарских ворот: «Дортхин!»

Не собиралась она везти тевтона на встречу с его сотоварищами – тем более что с ними, скорее всего, находился и Бондаренко. На перевале же, глядишь, удастся найти своих – наверняка ведь там выставили заставу, после всех ночных событий! А если Лизу уличат в обмане – то что с нее взять? Она – топографическая кретинка, на местности не ориентируется, и вообще вопроса не поняла.

Удовлетворенный немец кивнул: «Гут», извлек пачку сигарет и предложил Лизе:

– Раухен зи?

– Найн! – помотала головой Лиза.

– Ви зи вюншен, – сказал тот и задымил сигаретой.

Лиза надеялась, что на этом общение с немцем закончилось, однако тот оказался разговорчивый. Не прошло и пяти минут, как он уже спрашивал у пассажирки, указывая на ее бальное платье:

– Вас, ди танце ди ганце нахт хиндурх?

– Йа, – кивнула Лиза, понимая, что он не отвяжется. Как же, танцы всю ночь напролет! Нечего сказать, те еще получились танцы!..

– Гут, – хмыкнул тот и подмигнул: – Ди танце ист гут: ди шёнен медхен, умармунген, кюссен…

Так-так. Красивые девушки, объятия, поцелуи. Чем дальше, тем меньше ей нравился этот игривый тон. Немец, однако, не отставал:

– Ви хайсен зи? – пожелал он знать, как ее зовут, и, поясняя вопрос, представился сам: – Их бин Хельмут.

– Элизабет, – неохотно ответила Лиза.

– О-о, Лизхен! Вундербар! – пришел в восторг немец, точно приобрел в ее лице еще один «зувенир». – Их хабе айне кляйне швестер, Лизхен, – сообщил он, показывая правой рукой рост своей младшей сестренки, а затем его ладонь по-хозяйски легла на колено пассажирки, но, впрочем, надолго там не задержалась: на крутом повороте пришлось переключить передачу. Лиза же тем временем незаметно отодвинулась и прикрыла колени руками. Немцу это не слишком испортило настроения, его явно начинало беспокоить другое: они проезжали километр за километром, а никого из своих не попадалось. Хельмут все подозрительнее посматривал на попутчицу, а та изо всех сил демонстрировала полную безмятежность. Наконец, впереди появились купола Воскресенской церкви, красиво возвышающейся над отвесным утесом, и дорога резко пошла на подъем, к Байдарским воротам. Тут немец не выдержал. Не переставая рулить, он обернулся к Лизе и гневно вопросил:

– Лизхен, вас ист дас?! Во ист дер Катцберг?!

– Дорт, дорт! – Лиза, съежившись, упорно указывала в сторону перевала.

Хельмут уже готов был остановить машину и вытрясти из своей пассажирки душу, добиваясь правды, когда с крутого склона на дорогу выскочил человек в летном шлеме.

Глава 24

У Лизы в груди затрепыхалось сердце: издали ей показалось – или это фантазия упрямо продолжала внушать надежду? – что она видит знакомое лицо. Летчик замахал руками, призывая остановиться, но так как в одной из этих рук он держал пистолет, то немец свернул налево, на кстати подвернувшееся ответвление в сторону приморского поселка Форос, загораживаясь телом пассажирки от возможной пули. Человек с пистолетом ринулся им вдогонку, и Лиза, оглянувшись, убедилась в том, что ее невероятная догадка верна – это в самом деле был Левандовский.

За его спиной загудела-засигналила во всю мочь, вылетев из-за поворота, небольшая серая машина. Едва не сшибив летчика, автомобиль помчался вслед за немцем и Лизой. Хельмут не проявлял ни малейшего желания реагировать на его яростные гудки и мигание фар, и Лиза была этому только рада – ей пришло в голову, что за рулем серой машины может сидеть Бондаренко: кто еще рискнул бы сейчас выехать на шоссе, на котором орудовал вражеский десант, да еще и столь недвусмысленно требовать от немца в военной форме, чтобы тот остановился?

Сзади снова мелькнули купола церкви, и Лиза, вспомнив про обет, который вчера давала Дуся, безмолвно пообещала: «Если останусь в живых, поставлю свечку!» И было с чего: дорога спускалась к Форосу извилистым серпантином, прорубаясь сквозь лес на горном склоне, и гнать по ней с такой скоростью стал бы только самоубийца. Знал ли немец, что ждет его впереди?

Он этого не знал, но все же вовремя сообразил, что сейчас будет поворот. Выхлопная труба загремела пулеметным треском – немец тормозил двигателем. «Фордик» занесло; его ветхий кузов содрогался, вот-вот готовый развалиться. Машина вписалась в вираж, идя юзом поперек дороги. Выйдя из заноса, «Форд» устремился к следующему витку, двигаясь в сторону, обратную прежнему курсу. Когда он приблизился к очередному повороту, сверху на дорогу выбежал Левандовский. Длинные языки серпантина давали ему шанс догнать автомобили, срезая путь по крутой тропинке.

Однако на этот раз он чуть-чуть не успел и снова был вынужден увертываться от следующей машины, которая и не думала останавливаться. Пропустив ее, Левандовский бросился в заросли на другой стороне дороги, чтобы поскорее попасть на следующий язык.

«Фордик» опять пронесся мимо него. Проявляя чудеса ловкости, летчик запрыгнул на капот серой машины и сумел удержаться на нем, ухватившись за дворники. Водитель от неожиданности вильнул. Машина влетела на косогор сбоку от дороги, и ноги Левандовского повисли в воздухе. Шофер, которому он закрывал обзор, рулил наугад. Он вывернул руль слишком сильно, и машина, выскочив обратно на дорогу, тут же перемахнула через нее. Ломая кусты, она скатилась по склону на нижний виток, на долю мгновения разминувшись с «Фордом».

Теперь машины неслись почти бампер в бампер. Левандовский, исхлестанный ветками, свисал с капота, упорно цепляясь за дворник. Собравшись с силами, он ухитрился залезть обратно на капот. Водитель, пытаясь что-либо разглядеть поверх незваного пассажира, высунул в окно руку, в которой держал пистолет. Лиза урывками между толчками видела, как летчик, кое-как оседлав покатый капот, начал с шофером борьбу за оружие, стараясь отвести от себя его дуло. Рядом с Лизой раньше выстрела хлюпнуло лобовое стекло, расходясь сотнями мелких трещин вокруг неровного отверстия – пуля прошла точно между ней и немцем. Тот даже не вздрогнул – все его внимание поглощали крутые виражи.

Лиза все больше убеждалась в том, что серую машину ведет Бондаренко – кто бы еще так отчаянно старался избавиться от непрошеного пассажира? А если даже не Бондаренко, все равно нужно было прийти на помощь летчику, пока его на всем ходу не спихнули на каменистую дорогу.

Перегнувшись через спинку сиденья, она пыталась дотянуться до трости. Та во время толчков и поворотов свалилась на пол. Лиза, даже встав на колени, никак не могла ее достать. От рывка при очередном торможении Лиза потеряла равновесие и, кувырнувшись, рухнула вниз головой на заднее сиденье.

Ей не сразу удалось поймать трость, катавшуюся по полу, но та при новом толчке сама собой запрыгнула ей в руки. Выпустив из трости клинок, Лиза перехватила ее как копье и прицелилась немцу в шею.

Она хотела всего лишь заставить его остановиться, отобрать у него автомат и выручить Левандовского. Но на новой колдобине ее рука сорвалась, и клинок угодил немцу в плечо, вспоров кожу и ткань комбинезона. Хельмут от боли дернулся, поворачивая руль совсем не туда, куда вел изгиб трассы. Краем глаза Лиза успела лишь увидеть, как перед «Фордиком» вырастает кряжистый дуб.

В момент столкновения Лизе почудилось, что машина взбрыкнула, вскинув круп в воздух. Затем сзади обрушился новый удар: в «Фордик» врезался серый автомобиль. Лизу перебросило через спинку сиденья, ударило обо что-то головой, затем плечом. Когда сотрясение кончилось, она обнаружила, что лежит на переднем сиденье, а немец, полуоглушенный, но вполне живой, нависает над ней и тянет к ее горлу растопыренные пальцы. Со скрежетом распахнулась дверца. Левандовский, при ударе перелетевший через «Форд», уже был на ногах. Он повис у немца на плечах, оторвал его от Лизы, и двое мужчин покатились вниз по склону.

Лиза, убедившись, что руки-ноги целы, поспешила к серой машине. Это был «Опель-Олимпия»: она узнала модель по фигурке дискобола на радиаторе – такой же, какую ей когда-то показывал Боба на автомобильной выставке. Шофер, уткнувшись залитым кровью лицом в лобовое стекло, не подавал признаков жизни. Когда Лиза открыла дверь, он бескостным кулем вывалился к ее ногам. Интуиция не обманула ее – Лиза поняла это, едва увидела шрам на его правой щеке.

По ушам грохнул хлопушкой близкий выстрел, но Лиза не обратила на него внимания. Чувствуя гадливость то ли от прикосновения к телу шпиона, то ли от своего занятия, близкого к мародерству, она запустила руку ему во внутренний карман, чтобы поскорее завладеть позорными снимками.

– Лиза, что вы делаете?!

Лиза отпрянула, стукнувшись затылком о дверной проем.

– Я… я смотрю, жив ли он… – пролепетала она.

– И как?

– Н-не знаю… Кажется, нет… – и тут же, будто переключившись на другой регистр, она бросилась летчику на шею: – Евгений!..

Обнимая ее одной рукой, Левандовский другой рукой нащупал пульс у Бондаренко.

– Жив, мерзавец, – сказал он. – Только в обмороке. Но главное, Лиза – вы целы! Ей-богу, ради того, чтобы увидеть вас живой, стоило за вами побегать!

Лиза, упав ему на грудь, облегченно всхлипнула.

Шум погони, растревожившей утренний лес, оседал, как пена на шампанском, и одновременно из Лизы уходило лихорадочное возбуждение, придававшее ей сил. Ноги перестали держать ее, и она начала сползать из объятий Левандовского на землю.

– Что с вами? – подхватил ее летчик. – Вы не ранены?

– Нет-нет, – пробормотала Лиза, обессиленно прислонившись к машине. – Цела до сих пор. Даже удивительно…

– Где ваши? Куда он вас вез?

Этот вопрос, подействовав как окрик, мигом привел ее в себя. Лиза пружиной вскочила на ноги.

– Потом, потом, Евгений! – заторопила она. – Едем, нужно спасать дядю!

– Одну минуту, – промолвил Левандовский, глядя куда-то в сторону. – Лиза, отвернитесь пожалуйста. Война есть война. Немцы высадили отряд за перевалом. Нельзя, чтобы этот, – указал он на неподвижного Бондаренко, – опять у них оказался.

– Нет, Евгений! – остановила его Лиза. – Он нам нужен живой! – и поспешно сочинила: – Вчера, когда я попыталась его припугнуть тем, что знаю его подноготную, он только рассмеялся, сказав, что у него в Москве есть серьезные покровители и он моих угроз не боится. И сам стал меня запугивать. Разве можно в такое время допускать, чтобы у власти находились пособники шпионов!..

«Только бы на минутку остаться с ним наедине, – думала она. – Тогда я сама его пристрелю, заберу фотографии, а потом скажу, что он на меня напал и мне ничего не оставалось…»

– Не верю я, что такой фрукт расколется, – скептически произнес Левандовский. – Ну да будь по-вашему!..

Приподняв обмякшего Бондаренко, он закинул его на правое сиденье, Лизу же пригласил назад. Выбирать из двух машин не было нужды: у «Фордика» был напрочь разбит радиатор, а смятое крыло вдавилось в колесо, намертво заклинив его. «Опель» же, хоть тоже пострадал, но сумел завестись. Левандовский развернул малолитражку, и та, вихляя, покатила вверх по дороге.

Тогда Лиза, наконец, рассказала, как и где оставила своих и каким образом оказалась в одной машине с немцем.

– Я так и думал, что этот десант неспроста!.. – заметил Левандовский. – Да уж, они по-крупному играют, раз снова своих десантников в дело послали сразу после Крита, где их здорово потрепали! И то сказать, видел бы кто ночной взрыв, он бы и не такую силу сюда отправил!

– Одного я не понимаю, – сказала Лиза, – как они собираются эвакуироваться? Корабли, что ли, пришлют?

– Вряд ли… Часть их «Юнкерсов» – это транспортники, – пошла к мысу Херсонес. Вероятно, они хотят тамошний аэродром захватить и с него улететь. И это у них вполне может получиться – при такой-то воздушной поддержке. А нам и отражать их нечем – никаких наших сил здесь нет, кроме немногих погранзастав. И корабли в море выводить рискованно – запросто без них останешься. Разве что моряков в бой послать… Если найдется кому приказ отдать. Видели бы вы, Лиза, какая тут паника ночью творилась! Я прямо из Кацивели поспешил в Ялту и еле-еле доехал. Никто ничего не знает, все носятся очертя голову, дорога забита. Ну, потом-то увидели, что больше ничего не взрывается, земля не трясется, и поуспокоились, вернулись по домам. А сейчас все по новой начнется!.. Бедные края – мало им этой бомбы!.. А меня первым делом арестовали – не простили того, что я с их собрания убежал, не дав согласия. Сейчас уж даже не знаю, правильно ли я поступил…

– Правильно, правильно, Евгений! – стала убеждать его Лиза. – Вы не представляете, на что способен Бондаренко! Он все, буквально все сумеет обратить себе на пользу!

– Но вам-то удалось ему палок в колеса насовать!.. Ну, а потом обнаружили подлодку, трупы Ужова и его людей – тогда и сообразили, что нам с вами такое наворотить не под силу. Бросились искать Бондаренко, провели обыск у него на вилле. Там, кстати, отыскался труп этого Жоржа, который к вам на пляже приставал, а при нем – какие-то бумаги разоблачительные. Ну, я в подробности вдаваться не стал, мне на аэродром надо было спешить… Как нашли немецкую лодку и ее экипаж, да еще при таких обстоятельствах, я понял, что до войны рукой подать. Немцы еще десант не высадили, а в Берлин уже гневные ноты полетели. А сюда, я слышал, направляется с комиссией сам господин Лория, – назвал он имя министра внутренних дел, сменившего на этом посту Ужова.

Мотор «Опеля» стрелял и плевался паром, как кипящий самовар, расслышать летчика за ревом машины было непросто, да Лиза и не слишком вслушивалась в его слова после того, как прозвучало имя Жоржа. Кое-как подавляя накатывавшую панику, она думала только об одном: скорее завладеть снимками и уничтожить их!..

– А я, как только добрался до аэродрома, – продолжал Левандовский, – получил приказ: собирать экипаж и лететь на отражение десанта. Не знаю, кого такая светлая мысль осенила. Может, решили таким образом от меня избавиться. Посылать тяжелый бомбардировщик против истребителей – даже такой, как «Пересвет» – дохлый номер. Не для того он предназначен. Ну, и добились того, на что нарывались. Какую машину угробили!.. И людей зазря погубили, как я сам жив остался – не знаю… Ну, «Мессершмиты» – это ладно, с ними бы мы как-нибудь справились, а вот эти их истребители с реактивными моторами – я даже разглядеть их не успел толком… Как против них воевать? Одна надежда – что ваш дядя сумеет еще одну бомбу соорудить…

Весь уйдя в недавний бой, он, кажется, не очень и заботился о том, слушает ли его спутница. Та же нетерпеливо ждала, когда машина преодолеет подъем по бесконечным виткам серпантина и подъедет к церкви. И там, когда церковь была уже недалеко, Лиза стала тормошить летчика:

– Евгений, у настоятеля должен быть телефон – надо звонить, предупредить, что у немцев место сбора на Кошке!

Вероятно, Левандовскому совет показался здравым. Он послушно свернул в ворота церкви. Лес сменился в рамке лобового стекла на крымское небо. И на этом безупречно голубом фоне жутким явлением из комнаты ужасов поднялась мертвенно-бледная, измазанная кровью голова Бондаренко. Оживший шпион набросился на Левандовского и повалил его на себя.

«Опель» пролетел мимо церкви, и прямо перед ним возник обрыв. Хотя нога Левандовского соскользнула с газа, автомобиль все так же мчался вперед. Лиза, издав безумный крик, навалилась животом на спинку сиденья и дотянулась до руля. Ей кое-как удалось повернуть баранку, когда падение в пропасть казалось неминуемым. «Опель» прошел по самому краю обрыва, снес кусок хлипкого парапета и, описав широкую дугу, остановился. Тогда Бондаренко спихнул с себя Левандовского, схватил Лизу за руку и выдернул ее наружу.

Волоча Лизу за собой, он выскочил на кромку обрыва и встал там, загородившись пленницей от Левандовского, который спешил за ними следом, выхватывая пистолет.

– Еще один шаг, – крикнул Бондаренко летчику, – и она полетит вниз! А вы не дергайтесь, – предупредил он Лизу, прижимая ее к себе. – Я стою на самом краю, одно движение – и свалимся оба!

Левандовский застыл в десятке шагов от него, держа шпиона под прицелом. Бондаренко, чуть переведя дыхание, продолжил:

– Отдайте пистолет и отойдите к машине, тогда я отпущу вашу даму! Считаю до пяти – у меня кружится голова, долго я тут не устою! Раз…

– Евгений, не слушайтесь его! – закричала Лиза. – Он убьет вас, как только завла… – и подавилась словом, когда шпион зажал ей рот.

Но ее увещевания не помогли – Левандовский колебался недолго, и Лиза к своему ужасу увидела, что пистолет упал на землю неподалеку от ее ног.

Бондаренко, выпустив заложницу, нагнулся к пистолету, и Лиза, не думая ни о чем, кроме того, что сейчас он снова будет вооружен, изо всех сил толкнула его бедром.

Ноги Бондаренко скользнули за край обрыва, но в падении он успел мертвой хваткой вцепиться Лизе в лодыжки и увлек ее вслед за собой в пропасть – туда же, куда отправились слетевшие с Лизиных ног туфли.

Левандовский в отчаянном прыжке поймал Лизу за запястья и плюхнулся животом на землю. Лиза повисла над бездной, чувствуя себя распятой на дыбе: вниз ее тянула тяжесть тела шпиона, и не думавшего отрываться от ее ног, вверх – сильные руки Левандовского. Тот тащил Лизу на себя, дюйм за дюймом поднимая ее на обрыв. Руки и ноги Лизы выворачивались из суставов. Наконец, она сумела лечь грудью на кромку обрыва и кое-как поползла сама, вытягивая вслед за собой и Бондаренко.

– Стреляйте в него, Евгений, стреляйте! – потребовала она. – Я продержусь…

– Последнюю пулю я истратил внизу! – признался Левандовский. – Я грозил ему незаряженным пистолетом, зная, чем дело кончится!..

И все же, когда над краем обрыва показались сперва руки шпиона, а затем и его лицо, Левандовский замахнулся, метясь рукояткой пистолета ему по черепу. Бондаренко попытался ухватить его за руку и, не удержавшись, ухнул за обрыв.

Лиза, освободившись, перегнулась через край, чтобы увидеть его падение. Но шпион был ловок. Схватившись за хлипкий кустик, росший на небольшом уступе в паре аршин ниже кромки утеса, он висел над пропастью и извивался всем телом, стараясь дотянуться до более надежной опоры. Левандовский примеривался, не получится ли достать до него ногой.

– Нет! – остановила его Лиза. – Он и вас туда утащит! Оставьте его, он сам свалится!

Бондаренко, одной рукой перехватившись понадежнее, второй шарил у себя во внутреннем кармане. Когда эта рука вновь вылезла наружу, в ней был зажат знакомый красный конверт. Кустик поддавался под пальцами шпиона, не выдерживая его веса.

– Возьмите, Лиза! – просипел Бондаренко, протягивая ей конверт. – Это вам прощальный подарок!..

Лиза, не в силах справиться с искушением, дернулась в его сторону. Левандовский резко оттолкнул ее. Лежа на животе, он сам потянулся за конвертом. Лиза следила за ним, заламывая руки – и надеясь на то, что летчик достанет конверт, и страстно мечтая, чтобы этого не случилось. Когда пальцы Левандовского прикоснулись к конверту, Бондаренко совершил немыслимый рывок и повис у летчика на запястье. Левандовский дергался, стараясь стряхнуть с себя руки шпиона, ногтями вонзившиеся ему в кожу, но конверта не выпускал.

– Что, полковник? – задыхался Бондаренко, скалясь ему в лицо. – Встретимся в аду? Говорят, там холодно, как на полюсе – вам не привыкать!

– Вам-то я кипящий котел гарантирую! – ответил Левандовский.

Он чуть-чуть отполз от края и, больше не опасаясь падения, второй рукой стал отрывать пальцы шпиона от своего запястья. Те ухватились за него стальными тисками, но наконец руки Бондаренко, больше не в силах держаться, поехали вниз по кисти летчика. В последней попытке остановить падение одна из них зацепилась скрюченными пальцами за край конверта, разодрала его на всю длину и, лишившись последней опоры, шпион с глухим криком полетел вниз.

Вслед за ним из разорванного конверта посыпались дождем фотоснимки. Некстати налетевший порыв ветра подхватил их, разметал по воздуху, а одну из фотографий забросил на обрыв прямо перед Левандовским.

– Господи, нет, Господи, прошу тебя, молю, не надо, Господи, не надо!.. – бессвязно, как заклинание, шептала Лиза, бессильно глядя, как Левандовский медленно подбирает снимок – самый главный, с ножницами и трупом Жоржа – и впивается в него глазами.

Не дожидаясь, пока летчик обернется и устремит на нее недоуменный, вопрошающий взгляд, полный желания знать правду и заранее ей ужасающийся, Лиза вскочила с колен и бросилась прочь. С трудом удерживая в себе то, что так долго копилось и теперь рвалось наружу, она рухнула за руль машины и кое-как стронулась с места, не попадая рычагом передач на нужную скорость, но едва выкатила на дорогу, та пропала за пеленой слез, хлынувших из ее глаз.

Остановить этот потоп она не смогла бы при всем своем желании. Захлебываясь рыданиями, она то давила на газ, то бросала его и падала головой на руль. Машина виляла с полосы на полосу, не слетая с шоссе лишь каким-то чудом, но Лизе до этого не было дела – мир в узкой щели лобового стекла отделился и расплылся, став нереальным, как при транспарантной съемке. Вроде бы и влаги в теле не могло быть так много, но всякий раз, когда казалось, что слезы иссякают, внутри снова что-то подпирало, и они с новой силой безудержно струились по ее щекам.

«Опель», едва ли не собственной волей выбирая путь, свернул с шоссе на боковую дорогу, ведущую куда-то вниз. Перегревшийся мотор заглох. Лиза тупо гоняла стартер, но тот лишь бесполезно верещал, а затем, истратив весь заряд в батарее, затих совсем. Неуправляемая машина ткнулась изувеченным носом в кривой ствол иудиного дерева и застыла. Уже и слезы давно кончились, а Лиза все сидела за рулем, и ее тело сотрясали конвульсии сухих всхлипов.

Проезжавший мимо старик татарин подобрал Лизу, приняв ее за жертву аварии, и усадил на свою арбу. Ночной взрыв, вторжение, воздушный бой – все это существовало для него в другом мире, не там, где каждый день своим горбом приходилось добывать хлеб насущный. Он выдал Лизе какое-то тряпье прикрыть голые плечи, и флегматичный ишачок потащил скрипящую повозку по узким прибрежным проселкам, больше смахивавшим на тропинки.

Глава 25

Часа через два татарин высадил Лизу на окраине Симеиза и отправился восвояси. Лиза осталась одна. Зачем ее привезли сюда, что ей делать здесь или где-либо еще, она не представляла, но надо было куда-то идти, чтобы не стоять на месте – и она пошла знакомой, десятки раз хоженой дорогой, оставляя за спиной Кошку с ее отвесными скалами, служившими молодежи для упражнений в альпинизме. Точно не решаясь ее беспокоить, все было тихое, застывшее, неживое – совсем как у нее в душе, и она не удивлялась окружавшей ее пустоте – наоборот, была лишь рада тому, что никто не видит ее босых ног и наряда, истрепанного до полной непристойности. И лишь по мере приближения к дому ею начала овладевать тревога.

Куда делись люди?! Поселок словно бы совершенно вымер – ни звука, ни движения. Мальцовские особняки стояли угрюмыми замками, как бастионы, покинутые стражами. Как будто бы даже цикады притихли, напуганные гнетущим безмолвием. Вдруг немцы не только высадили десант, но и сбросили на побережье бомбы с газами?!! Да нет, – попыталась успокоить себя Лиза. – Зачем бы это им было нужно – своих же десантников потравить? И потом, тогда бы кругом лежали трупы – но на улице Лизе не попалось никого, ни живых, ни мертвых.

Лишь из приоткрытой двери соседней с домом лавочки, которую содержал господин Спендиаров, неслись звуки радио, растворяясь в воздухе наливавшегося зноем дня. Лиза, проходя мимо, прислушалась – может, новости передают? – однако не услышала ничего, кроме какого-то биг-бэнда, в одиночку отдувавшегося за весь онемевший – то ли сбежавший, то ли притаившийся за запертыми дверями и зашторенными окнами – поселок.

Такими же непроницаемыми были окна «Ксении», погруженной в могильную тишину. Уже всерьез охваченная предчувствиями, Лиза долго трезвонила и стучала в запертую дверь. Никто не открывал, и Лиза, отчаявшись, хотела было идти к Спендиарову, но тут раздался лязг засова.

В дверном проеме стояла Дуся и оцепенело таращила на молодую хозяйку глаза. В ее ошарашенном лице Лиза как в зеркале видела свое отражение: вся в синяках и царапинах, с разводами слёз на грязных щеках, вместо платья – драные лохмотья. Наконец, Дусю покинул столбняк, и она ошалело воскликнула:

– Лизавета Дмитриевна!

– Ты что не открываешь? – устало спросила Лиза и сама затворила дверь, отсекая от себя необычайно суровый голос, полившийся было из лавчонки: «Внимание! Внимание! Работают все радиостанции республики!..» – Куда все делись? Где Боба, где тетя Клава? – осведомилась она, проходя в гостиную и убедившись, что дома вправду пусто.

– Ой, Лизавета Дмитриевна, тут такое было! – затараторила Дуся, захлебываясь словами. – Боже ж ты мой! Мы уж думали – море загорелось, так все сверкало и полыхало, и светло было как днем! Народ в одном исподнем прямо из окон сигал! Никто уж не чаял в живых остаться, все решили – светопреставление началось. Говорили – не то комета с неба упала, не то земная ось поломалась, вот солнце и вылезло, когда ему не положено! А едва все стихло да потухло, за Клавдией Петровной и Борисом приехали из Особого отделения. Прямо посреди ночи их уволокли, да еще обыск устроили. Так они и не воротились до сих пор. А с утра тут опять ужасти начались!..

– Какие еще ужасти? Немцы, что ли, побывали?

– Нет, упаси боже! – Дуся даже отшатнулась от хозяйки и поспешно перекрестилась. – А вот там, наверху, так палили!.. Ажно стекла трещали. У нас-то все тихо было. Заходили только двое военных, требовали профессора. Дак откуда ему взяться, если он еще ночью уехал? Ан нет – не поверили, весь дом еще раз перевернули! И говорили как-то не по-нашему, с таким, знаете, выговором…

– Ох, Дуся, так это, небось, и были немцы, переодетые нашими. И как они тебя не тронули, вот что странно…

– А вы, Лизавета Дмитриевна, их видели? Люди говорят – они прямо с неба спустились, на зонтиках. Это они вас так?.. А у нас-то что было! – спешила выговориться Дуся, мигом забывая про свои расспросы. – Лично господин Папахин приходил, из Особого отделения. И строго-настрого они велели, Лизавета Дмитриевна, как вы объявитесь, чтобы тоже сразу к ним, в Ялту, отправлялись. Прямо так и сказали: мол, как Лизавета Дмитриевна придет, тут же нам звони и оповести, а если не позвонишь, мы тебя под монастырь подведем!

При известии о том, что ее требуют в Особое отделение, у Лизы лишь что-то шевельнулось глубоко в груди.

– В Ялту! – утомленно возмутилась она. – Да как же я попаду в Ялту? Немцы ведь повсюду! Если я этим господам нужна, пусть сами приезжают!

– Да вы, может, по морю, Лизавета Дмитриевна, – уговаривала Дуся. – Что ж немцы – на своих зонтиках и по морю плавать могут? А то, ей-богу, придется мне самой им звонить, а они там еще и решат, что вы что-то скрываете, раз сами приехать не желаете. На Клавдию-то Петровну, как пить дать, напраслину возвели, и теперь ее вызволять надо! Вступитесь там за нее, вас все знают, вам поверят!

– Вызволю я ее, как же! – горько промолвила Лиза. – Только вконец все испорчу! И не волнуйся ты так за нее, еще неизвестно, кто там кого допрашивает…

Но в сущности, на этом ее воля к сопротивлению иссякла. Какая теперь разница, что будет с ней, с тетей Клавой, со всеми остальными?.. И не хватало еще, чтобы ее выдала собственная горничная! И Лиза сказала примирительно:

– Ладно, Дуся, не нервничай, поеду. Только не выталкивай меня из дома, дай хоть вымыться и переодеться.

– Сейчас, Лизавета Дмитриевна, сейчас! – засуетилась Дуся. – Обождите малость, я воду поставлю греться!

Она убежала включать колонку. Лиза раздвинула шторы, которые так любила задергивать тетя, и распахнула окно. В сумраке ей стало зябко, будто большому дому без обитателей даже жарким летом не хватало тепла. В тишине долбили слух своим гулким тиканьем ходики. Лиза заглянула в зеркало, убедившись, что напугала горничную пожалуй, даже сильнее, чем сама себе представляла. Из зеркала на нее уставилось настоящее пугало, пленница абреков, только что извлеченная из зиндана. Она не узнавала саму себя: щеки ввалились, делая ее похожей на Марлен Дитрих, волосы потеряли свой знаменитый золотистый оттенок, превратившись в свалявшуюся пыльную паклю. Уголки рта были скорбно повернуты вниз, запавшие глаза лишились прежнего теплого света, и теперь в них остался лишь какой-то жесткий блеск; на лбу и вокруг глаз пролегли заметные морщинки, сразу состарившие ее на десяток лет, и еще удивительно, что после этой кошмарной ночи она не попала прямиком в желтый дом, где одним психоанализом дело не обошлось бы – как минимум потребовались бы душ Шарко и электрошок. Хорошо хоть, что седины в волосах, вопреки опасениям, вроде бы не появилось.

Чтобы как-то убить время, Лиза принялась наводить в гостиной порядок. Она подняла растрепанный томик Агаты Кристи, упавший с кресла, где его забыла тетка, вновь расставила на каминной полке бесцеремонно сдвинутые чьей-то рукой и опрокинутые безделушки: галантные мейсенские парочки и балерин, высушенных морских звезд, склеенного из ракушек краба, – затем стала подбирать с пола снимки, высыпавшиеся из семейного фотоальбома. Вот она сама – пятилетняя, сразу же после того, как ее разыскали в сиротском приюте, остриженный под ноль заморыш, на исхудавшем лице глазищи как блюдца; она же, чуть постарше – на подмосковной даче, маленькая кокетка в платьице с оборочками; вот пара ее открыток из серии «Звезды русского экрана» – хотя Клавдия Петровна не одобряла Лизиной профессии, это не мешало ей гордиться успехами любимой племянницы; вот одна из последних фотографий, которую Лиза прислала из Голливуда – среди декораций «Разорванного занавеса» с обрюзгшим Тичкоком, загорелым Кэри Грантом и крупноносым, очкастым продюсером Селзником. Вот и Боба в кепке и с засученными рукавами, рядом со своей дипломной работой – аэродинамическим автомобилем, передок которого чем-то смахивал на морду тапира. Но чаще всего здесь встречался Аркадий Аристархович: вот шведский король вручает ему нобелевскую премию; вот он – почетный доктор Кембриджского университета, в мантии и со шпагой; с Резерфордом, похожим на моржа; в лаборатории со своими учениками, среди циферблатов и блестящих железяк – из-за чьего-то плеча выглядывает растрепанный Зенкевич; вот их сняли с тетей Клавой где-то в Англии, у деревенской таверны, на фоне стены, сплошь заросшей плющом; а вот и их свадебная фотография, от времени уже подернувшаяся налетом сепии: молодая Клавдия Петровна, строгая красавица в атласном платье с фатой, волочащейся по полу, держит под руку своего избранника – щеголеватого студента с нафабренными усиками. По кромке пожелтевшего паспарту вилась вязью надпись: «Ателье Дранкова, поставщика Двора Его Императорского Величества»…

– Вода готова, Лизавета Дмитриевна! – позвала Дуся.

Содрав с Лизы остатки платья, горничная запихнула ее в горячую ванну и принялась скрести мочалкой.

– Батюшки мои, – охала она при виде ушибов и кровоподтеков на теле хозяйки, – да на вас места живого нет! Матерь-заступница, пресвятая богородица, что ж эти изверги с вами вытворяли!

Однако Лиза в своем оглушенном состоянии ничего особенного не чувствовала, лишь слегка морщась от мыла, щипавшего ссадины – да по-прежнему горела кожа на побагровевших, будто их ошпарили, руках и плечах. Потом Дуся суетилась вокруг нее, помогая одеваться, а Лиза, не испытывавшая ничего подобного даже в те времена, когда снималась для рекламы, казалась себе самой манекеном, на который напяливают какие-то чужие тряпки, и ей было глубоко до лампочки, как сидит на ней сатиновое платье в горошек и смотрятся ли с ним выбранные Дусей перчатки. Наконец, несмотря на то, что после вчерашнего обеда у Зинаиды во рту у нее не было ни крошки съестного, она, даже не присев к столу, без малейшего аппетита затолкала в горло пару кусков хлеба с маслом и покинула дом, получив от Дуси кучу напутствий и пожеланий. Горничная проводила Лизу до самого выхода и, вероятно, с огромным облегчением захлопнула за ней дверь.

В последний раз оглянувшись на виллу – не то прощаясь с ней, не то в надежде, что Дуся одумается, вернет хозяйку, избавит ее от опасного пути, – Лиза побрела на набережную. Она казалась себе самой единственным живым человеком в этом заколдованном, уснувшем непробудным сном царстве, откуда ей никак не вырваться – ни морем, ни по суше, ни по воздуху. Тишина на улицах поселка была такой угнетающей, что Лизу бы и появление немцев сейчас, пожалуй, обрадовало.

Едва ее глазам открылся вид на набережную, стало ясно, что никаким пароходом из Симеиза, конечно же, не уплыть. Ночная приливная волна и тут натворила бед. Пляж, заваленный обломками лежаков и зонтиков, превратился в свалку, с пирса волна снесла настил, оставив лишь два ряда пьяно покосившихся, привалившихся друг к другу свай, а плескавшаяся под ними взбаламученная вода на вид ничем не отличалась от той грязной бурды, из которой состоят лужи в любом провинциальном городке.

У Лизы опустились руки. Что теперь – возвращаться, убеждать Дусю, что до Ялты добраться нереально? А вдруг перепуганная горничная хозяйку вовсе в дом не пустит? Идти на почтамт, звонить в Особое отделение, чтобы машину прислали, раз так хотят ее, Лизу, видеть? Хоть что-то здесь должно быть открыто, не могли же все до единого куда-то испариться!..

Так и не придя ни к какому решению, Лиза доплелась до неестественно безлюдного пятачка перед автостанцией. Ее двери были наглухо заперты. Куда-то исчезли и таксисты, готовые со свистом домчать до Ялты, и даже сдающие жилье старухи, всегда караулившие здесь приезжих «дикарей». Лишь ветер гулял по опустевшему пространству, завиваясь пыльными вихрями вокруг Лизиных ног.

Крякнул гудок, заставив Лизу вздрогнуть. Она поспешно обернулась, застигнутая врасплох этим первым проявлением жизни в вымершем поселке. За спиной у нее остановился не первой молодости автомобиль. Его водитель, по виду – не то чиновник, не то учитель, а может быть, и вовсе провинциальный артист, – окликнул Лизу через открытое окно:

– Барышня! Где тут выезд на дорогу, не подскажете?

– А вы куда едете? – спросила Лиза. Кажется, появлялся шанс попасть в Ялту, хотя она сама не знала, стоит ли этому радоваться.

– Да нам бы хоть куда… – уныло сказал водитель. – В Севастополь, в Ялту… Подальше отсюда!..

– Ну, в Севастополь вы не проедете, – заявила Лиза. – На Верхнем шоссе немцы. А в Ялту добраться можно – по нижней дороге.

– А где она – нижняя дорога? – спросил водитель.

– Я покажу, если вы меня захватите, – пообещала Лиза, сама не уверенная в том, что из нее выйдет хороший проводник. Она не раз ездила нижней дорогой, но одно дело – когда тебя везут, и совсем другое – самой прокладывать маршрут.

– Садитесь, барышня, – покорно пригласил водитель. – Там сзади есть место.

Лиза, открыв заднюю дверь, мигом юркнула в салон, но едва увидела, кто будет ее попутчиками, обомлела.

Машина везла тех самых курортниц, из-за которых прошлым утром они с Зенкевичем угодили в полицию: полная матрона заняла переднее сиденье рядом с водителем, молодая расположилась на заднем. Они то ли первыми спешили удрать из опасных мест, то ли припозднились и теперь пытались наверстать время. Лиза хотела было броситься вон из машины, но кое-как сдержалась, убоявшись того, что поспешным бегством лишь вернее себя выдаст. Быстренько расчистив клочок места на сиденье, заваленном узлами и саквояжами, она забилась в угол, надеясь на то, что шляпка с густой вуалью позволит ей остаться неузнанной.

Ни появление непрошеной пассажирки, ни ее предложение явно не привели матрону в восторг. Она возмутилась:

– Как же мы на Ялту проедем, пусик? Слышал, что Марья Архиповна говорила? Немцы уже в Кореизе!

– Что твоя Марья Архиповна знает! – досадливо отвечал шофер – очевидно, приходившийся ей супругом. – Ей-то кто об этом сказал?

– У нее муж в дорожной инспекции служит. Кому знать, как не ему! На Севастополь надо, на Севастополь! Там корабли, туда они не сунутся!

Лиза была вынуждена вмешаться в разговор, пока ее не увезли в Севастополь:

– Как раз там немцы и высадились – на дороге за Кошкой. Там вы на них точно наткнетесь.

– А вы откуда знаете?! – гневно осведомилась матрона, едва соизволив к ней обернуться.

Однако, тут спор пришлось прервать. Почти в том самом месте, где находился гараж Мустафы, дорогу преграждала баррикада из поломанных стульев, кусков штакетника и прочего хлама. Водитель в нерешительности подъезжал все ближе, понемногу сбавляя ход, пока не остановился почти вплотную к преграде.

– Сделай что-нибудь, что ты сидишь?! – заорала на него матрона. – Вылези, разбери все это..!

Но из-за баррикады уже выходило двое усатых, черноволосых парней, очень похожих на повзрослевшего Ахметку, которому они вполне могли приходиться братьями. Один из них, вооруженный тесаком, встал перед машиной, второй, сжимавший в руке мясницкий топорик, взялся за дверную ручку.

– Вылезай машина! – приказал он с сильным акцентом.

Никто из пассажиров не успел ни возмутиться, ни даже испугаться. Едва не задев автомобиль, мимо с громким протяжным гудком пролетел длинный, набитый людьми автобус, снес, не снижая хода, хлипкую баррикаду, и шофер не стал дожидаться понукания – вывернув руль, он устремился в пролом вслед за ним.

Словно поставив жизнь на то, чтобы не отрываться от автобуса дальше, чем на десяток аршин, водитель гнал за ним, весь уйдя в вождение. Сгорбившись, он нависал над рулем, и Лиза видела, как блестят, стекая по его шее из-под коротко подстриженных волос, крупные капли пота. Не разбирая дороги, он мчал по всем ямам и выбоинам, и пассажирки только ойкали, когда машину трясло на ухабах; автобус же, казалось, наддавал все сильнее и сильнее, превратившись в бешеный снаряд, то ли преследовавший кого-то, то ли от чего-то удиравший. Эта гонка не могла продолжаться долго, и она не продолжилась – на одном из крутых поворотов автобус, продолжая нестись вперед, опасно накренился, секунду балансировал на двух колесах и, рассыпая по дороге чемоданы и тюки, горой наваленные у него на крыше, с грохотом опрокинулся на бок.

– Езжай, езжай! – завизжала матрона, замахнувшись на шофера кулаками. Тот, еще сильнее втянув голову в плечи, направил машину в узкий проезд между длинным крупом автобуса и краем шоссе, прямо по разлетевшемуся по мостовой тряпью. Машина подскочила, наехав на чемодан, хрустнул попавший под колеса целлулоидный пупс – все это пропало, едва промелькнув в сознании. Автомобиль вылетел на свободный участок дороги – а за ним хлынул весь хвост легковушек и грузовиков, успевших собраться за автобусом. Зараженные паникой, все гудели, подрезали друг друга, пытались обогнать, вырваться вперед – хотя бы на вершок, хотя бы на дюйм ближе к какой-то не совсем понятной им самим цели. С каждой минутой это скопище все сильнее обрастало машинами, автобусами и мотоциклетами, выскакивавшими из боковых проездов. Автомобили задевали друг друга, мяли крылья, сцеплялись бамперами, вставали, создавая заторы, и чем плотнее было движение, тем больше оно замедлялось.

На окраине Ялты поток совсем застопорился. Едва машина остановилась, в салоне сразу же стало нечем дышать от жары и повисшей над дорогой бензиновой гари. Шофер, сняв белый картуз, вытирал платком и все никак не мог вытереть мокрую от пота плешь на затылке. В воздухе плыли нетерпеливые гудки. Время от времени водители, поддавшись общему настрою, начинали сигналить все разом, будто в надежде расчистить дорогу напором звука, а потом утомленно замолкали, и лишь в разных частях колонны три-четыре шофера продолжали ошалело жать на клаксон. Пробка, похоже, скопилась нешуточная, и теперь быстрее было бы дойти пешком, однако Лиза решительно никуда не спешила.

– Ну вот, влипли! – шипела между тем матрона. – Говорила же я – надо было на Севастополь ехать!

– Так там, может, то же самое… – уныло возразил ее супруг. – Так я и знал – еще ночью надо было уезжать, сразу после того, как рвануло над морем. Были бы сейчас уже на Перекопе, заправились бы спокойно… А сейчас-то где бензин достанешь? Счастье еще, что я давеча полный бак залил. Авось до Джанкоя хватит. Ну надо же, в кои веки решили в Крым своим ходом – и тут на такое нарвались…

– И не говорите, Савелий Ефимович! – отозвалась с заднего сиденья молодая дама. – Приехали люди к морю, мирно отдыхают, а тут нате вам – воздушный бой, парашюты, взрывы в море! В Лигу Наций надо жаловаться, пусть найдут на этих немцев управу!

– Да может, никакие это и не немцы, – вдруг заявил шофер. – Кто их видел, немцев этих? Кто с ними говорил? Ну, спустились какие-то с неба, прилетели на неизвестных самолетах – а все сразу: «Немцы, немцы!» – как будто тем очень нужно с нами связываться! А это, может, англичане нам подгадили, чтобы с Германией рассорить. Им-то союзники позарез нужны, а то они сами из последних сил держатся…

– Какую ты чепуху городишь, пусик! – упрекнула его матрона. – А чью же подлодку, по-твоему, у берега обнаружили, если не немецкую? И трупы немцев на берегу. Утром же передавали!

– Так если они тут что замышляли, – настаивал шофер, – то почему же они все мертвые? Говорю тебе – это провокация! А если не англичане, так может, наши заговорщики-монархисты. Решили страну в войну втравить, а там под шумок власть захватить – мол, теперь нужен сильный вождь и все такое. Плавала у немцев тут какая-то подлодка, так они устроили над морем взрыв, ее и выбросило волнами…

– Трупы-то на берегу нашли!

– И очень просто – пытались спастись и потонули…

– Савелий Ефимович, ясно же, что они неспроста именно там высадились – рядом с лабораторией профессора Кудрявцева! – возразила молодая дама. – Что же вы думаете, они случайно там оказались?

– Конечно, пусик, всем же ясно, – поддержала ее матрона, – профессор придумал свою бомбу, а немцы пронюхали, пообещали ему денег и приплыли, чтобы забрать его вместе со всеми секретами!

– Что за гнусное вранье! – воскликнула Лиза, выведенная из себя этой ахинеей. – Все это неправда от первого до последнего слова! Никто профессора не подкупал и никому он секретов отдавать не собирался!

– Вы что же, сами там были? – иронически поинтересовалась матрона.

– Да, была! – бросила Лиза в запале. – Я – племянница профессора, мне лучше знать!

Дама, хищно блестя глазами, обернулась к ней, нависла над Лизой и мигом сдернула с ее лица вуаль.

– Это она! – закричала матрона. – Предательница! Шпионка! Продажная тварь! Я еще вчера ее сразу раскусила!

– Да вы что!.. – опешила Лиза. – Кто вам это наплел?! Я от немцев еле ушла живая, а вы меня шпионкой обзываете!

– Вот как сдам тебя в Особое отделение, там живо рассудят, кто ты такая есть на самом деле! – зловеще пообещала дама.

– Да пожалуйста! Я как раз туда и направляюсь! У меня совесть чиста, а вам за эту клевету еще воздастся!

– Пусик, – потребовала матрона у мужа, – вышвырни эту негодяйку вон!

Она явно не знала, что делать – то ли задерживать разоблаченную шпионку и сдавать ее властям, то ли поскорее избавиться от опасной попутчицы: а то еще какой патруль обнаружит ее в машине, поди потом доказывай свою непричастность!..

– Лапуля, – пробовал вразумить ее супруг, – нельзя же так с людьми… Ведь мы ничего не знаем толком…

– Кто ничего не знает?! Все всё знают! Нынче в пансионате только об этом и говорили! Недаром по матери она чистокровная немка – вот ее и завербовали! Или я, или она! – бушевала дама. – Я с ней в одной машине не поеду!

Лиза, сама не желавшая слушать про себя эти гадости, выскочила на тротуар, грохнув дверцей так, что весь кузов машины заходил ходуном. Стервозная тётка что-то вопила вслед Лизе, но та, ничего не слыша, почти бежала вниз по улице. На душе у нее было так мерзко, что не осталось никаких сил на препирательства со вздорной бабой. Вера в людей не то что бы еще больше пошатнулась – она с грохотом рухнула, похоронив всякую мысль о том, что удастся собрать обломки. Поразительно, как быстро здесь, на побережье, разлетаются слухи! А что ей оставалось думать? Кто еще мог бросить в народ весть о ее мнимой измене? Не Бондаренко же оклеветал ее с того света?

Последняя надежда, что это просто домыслы, сочиненные каким-нибудь фантазером, тем же самым, что придумал сплетню о подкупе профессора, разлетелась вдребезги, когда Лиза увидела прилепленный прямо к каменной ограде лист «Крымского вестника», с которого на нее смотрел ее собственный снимок под шапкой: «Киноартистка уличена в шпионаже и убийстве». Чья-то заботливая рука постаралась расклеить газету так, как в вестернах развешивают объявления о розыске преступников. Точно такой же лист встретился Лизе через полсотни шагов, на фонарном столбе, чуть дальше – еще один, на афишной тумбе. Там газета закрывала ее же лицо на рекламе «Капитана поднебесья», не задев профиль Самсонова.

Первая из этих газет казалась Лизе плевком в лицо, но каждая следующая действовала на нее как оплеуха, после которой мир все сильнее и сильнее распадался на куски. Тупо следуя уклону улицы, Лиза спешила вниз – мимо машин, скопившихся в бесконечной пробке, под истошный колокольный звон и прорезавшие его тревожные пароходные гудки, уже сама не зная, куда стремится и зачем. Она натыкалась на прохожих, стукалась о чужие плечи, рискуя потерять шляпку и снова быть опознанной, но только ускоряла шаг. И лишь столкнувшись с кем-то встречным так, что едва не сшибла его с ног, Лиза остановилась, но не для того, чтобы извиниться, а потому что с лицом у того была какая-то странность.

Она обернулась. Так и есть: не лицо – лысая маска болотного цвета, вместо носа – гофрированный хобот, исчезающий в холщовом подсумке. Рядом – еще трое, с точно такими же резиновыми рылами, пялившиеся на Лизу круглыми стекляшками глаз.

Лиза похолодела, решив, что сейчас ее схватят: почему-то ее ужасало то, что она попалась не обычным людям, а этим безликим уродам, выглядевшим порождениями самой войны. Тем временем тот из них, на кого она налетела, содрал с себя маску, явив миру потное, побагровевшее лицо, и разразился гневной тирадой:

– Глаза не надо дома забывать, барышня! Вы что тут носитесь как очумелая? Не видите, что ли – патруль идет!

В самом деле, все четверо были вооружены какими-то допотопными берданками и носили трехцветные повязки на рукавах. Один из них, тоже избавившийся от противогаза, сказал примирительно:

– Ну что вы на нее накинулись, Евграф Кириллович? Видите – дама не в себе. А вы ходите в противогазе, оттого и сердитесь. Надо нам всем их снять. Что это за глупость градоначальник учинил? Газы какие-то выдумал…

Речь выдавала в нем человека более образованного, да он был и заметно моложе Евграфа Кирилловича – домовладельца или, может, чиновника на покое, из тех, что ненавидят курортную публику. Лиза догадалась, что Дурново, явно в подражание губернатору Ростопчину в 1812 году, успел учредить городскую милицию. Она уже повернулась, пока этим новоявленным ополченцам не пришло в голову установить ее личность, когда тот патрульный, что вступился за нее, крикнул вдогонку:

– Сударыня, вам чем-нибудь помочь?

– Нет, – не оборачиваясь, Лиза бросила в пространство голосом, звонким от злобной горечи, – мне уже никто и ничем не поможет!

Глава 26

Лиза и представить себе не могла, какое светопреставление ждет ее на набережной. По проезжей части навстречу друг другу здесь ползли два потока. Один двигался на восток, в сторону Алушты, другой в противоположную сторону – на Севастополь. Через город вел еще один путь – по Садовой и Прорезной, но и там, надо полагать, творилось то же самое. Автомобили рвались вперед, из-под капотов валили клубы пара, и если бы проклятия имели хоть ничтожную силу, то градоначальник Дурново, ежеминутно поминаемый по матери за то, что так и не построил объездную дорогу, наверняка уже давно бы жарился в аду. Мало того: наперерез машинам рвалась толпа, спешившая попасть на причал и уплыть куда угодно – лишь бы найти место, где не стреляют и где с неба тебе на голову не свалится враг. Лизу отпихивали, били по ногам баулами и саквояжами, рядом с ней вдруг начиналась свирепая схватка за чемодан, который вырывали друг у друга, обмениваясь плюхами, какие-то два вполне приличного вида господина. Лиза ощущала себя щепкой, затянутой в водоворот. Сперва она пыталась держаться поближе к витринам, скрывшим свою роскошь за железными шторами, но после того, как напор толпы раза два заставил ее чувствительно приложиться спиной к этим шторам, избрала другой край тротуара, хотя там был риск свалиться прямо под колеса транспорту.

К счастью, машины тащились еле-еле. На ближайшей к Лизе стороне проезжей части движение держал большой представительный «Руссо-Балт», который, выбиваясь из сил, катили на руках, вместе с шофером в пыльнике и крагах, и пассажиры – солидный господин и изящная дама в нарядном, но мятом и испачканном дорожном костюме, упиравшаяся в заднюю стенку автомобиля маленькими руками в митенках. По лицу дамы текли ручьями слезы, а ее спутник время от времени оборачивался и грозил кулаком в пространство, навстречу многоэтажному мату, которым из плетущихся следом машин крыли незадачливых путников – вместо того, чтобы выйти и помочь им. Между тем в разрыв между «Руссо-Балтом» и передними машинами уже устремился встречный поток, угрожая совсем перекрыть путь. В этой сумятице никто бы не обратил на Лизу никакого внимания, даже если бы она закричала во весь голос: «Вот она я, шпионка и предательница! Делайте со мной что хотите!»

То пытаясь пробиться навстречу толпе, то давая ей нести себя, Лиза кое-как продвигалась в сторону уездного Особого отделения – оно размещалось на улице Вильсона, названной так в честь президента-миротворца, побывавшего здесь во время известной Ялтинской конференции. У самого начала этой улицы, на набережной Дерекойки, находилась площадь, за которой поднималось здание мэрии. Над его фронтоном реял огромный российский стяг, а ниже гремел, перекрывая шум и гам растревоженного города, репродуктор. Из него непрерывным потоком лились бравурные марши – все, что пела страна в последние годы, гипнотизируя саму себя заклинаниями о собственной неуязвимости: «Броня крепка», и «Бейте с неба, самолеты», и «Если завтра война» – и те боевые песни, что дошли со времен гражданской: «Белая армия», марш Дроздовского полка, и разные другие. Ревели духовые оркестры, бряцали литавры, слаженные басы выводили слова, полные задора и отваги. И там же, на ступенях мэрии, шла какая-то совсем не бодрая, а скорее даже паническая суета. Подъезжали и отъезжали машины, из мэрии выбегали люди, выносили какие-то ящики, ставили их в грузовики, сами набивались в их кузова и кабины, уезжали, повиснув на их бортах… Но все это было трудно разглядеть с набережной: мешало скопление людей у памятника Корнилову, с постамента которого что-то надсадно выкрикивал оратор.

– …Очистить мир от большевистской заразы! – надрывался он, когда Лиза проходила мимо, и бил себя в грудь, по нацепленному на нее сине-бело-красному банту. – Я, ветеран Ледяного похода, призываю..! В двадцать первом году мы брали Москву! В сорок первом возьмем Берлин! Пробил час!.. Отмстим за унижения, раздавим гнусное гнездо коммунизма!.. В этот судьбоносный день поклянемся же все, как один!.. Да здравствует Россия! Да здравствует белое дело!

Под крики про войну до победного конца Лиза протолкалась сквозь толпу слушателей – агрессивно возбужденных, одобрительно потрясавших кулаками, когда оратор призывал развешать коммунистов на фонарях у Рейхстага, – вырвалась к мостику через обмелевшую Дерекойку, за которым и начиналась короткая улица Вильсона, и тут увидела, что ей навстречу идет тот, кого она не слишком жаждала и не слишком ожидала здесь встретить – граф Зузу. Лиза чуть было не пустилась наутек, но тут же взяла себя в руки. Не надо никуда бежать, никого искать, сами нашли. Недобро прищурившись и сжав губы в тонкую линию, она двинулась навстречу графу.

Тот же, заметив ее первое движение, тоже ускорил шаг.

– Что вы от меня шарахаетесь, Елизавета Дмитриевна? – сказал он, снимая шляпу. – Это мне следует вас бояться! Крепкая же у вас рука! – промолвил он и ощупал затылок. – Вчера полночи провел с пузырем для льда!

Он был одет с неизменной элегантностью, своим белым костюмом и панамой, а также беззаботным видом так выделяясь на фоне всеобщего смятения, что казался кинозвездой, заглянувшей на съемочную площадку боевика.

– Однако, что вы здесь делаете? – спросил он, поскольку Лиза молчала, решительно не зная, что ему ответить. – Хотите, чтобы вас арестовали?

Лиза вскинула брови. Граф понял ее удивление по-своему и пояснил:

– Вся Ялта бурлит слухами о вашем предательстве. Вы не знали?

– Как же я могу об этом знать, – тихо и неприязненно сказала Лиза, – если я никого не предавала!

– Ну-у, – снисходительно протянул граф, – мне-то вы можете не объяснять!

– Конечно, – ответила Лиза с еще большей неприязнью. – Вам по долгу службы все знать положено!..

– Вы что-то путаете, Елизавета Дмитриевна, – добродушно улыбнулся граф. – Какой еще долг службы? Я, слава богу, и не служу нигде..! Впрочем, место для объяснений здесь неудачное, вы не находите? Позвольте, я отведу вас к Зинаиде Алексеевне, а по дороге мы сможем переговорить…

Он положил руку ей на локоть, но Лиза так стремительно рванулась вперед, что длинноногий граф нагнал ее не без труда.

– Куда вы? – спросил он, пытаясь поспеть за ней.

– Именно туда! На улицу Вильсона! – объявила Лиза.

– Что вы этим хотите доказать, позвольте поинтересоваться?

– Моих родных еще ночью туда увезли! – резко ответила Лиза. – Я ничего не хочу доказывать, я хочу знать, что с ними!

– Вряд ли вы им чем-нибудь поможете, а вот себя погубите! – резонно возразил Зузу. – Вы, видно, воображаете, что станете героиней громкого процесса, будете сидеть на скамье подсудимых вся такая красивая и вся в белом, какой-нибудь новый присяжный поверенный Плевако разоблачит все наветы и инсинуации в ваш адрес, слезы будут течь ручьями, все дамы от избытка эмоций попадают в обморок, все мужчины в вас поголовно влюбятся, публика в экстазе вынесет вас из зала суда на руках, зло будет наказано, а добродетель восторжествует. Я, натурально, понимаю, что вы, как всякий артист, жаждете внимания аудитории, но не рассчитывайте, что это будет ваш звездный час! Все, что вам светит – гарантированный расстрел в двадцать четыре часа, если раньше вас не найдут повесившейся в камере! Думаете, кто-нибудь из местных чинов станет дожидаться, когда вы начнете рассказывать Лории о давешнем комплоте? Право же, Елизавета Дмитриевна, не разочаровывайте меня! Не будьте такой же вздорной и упрямой, как весь ваш пол!..

– Одного я не понимаю, – сказала Лиза, понемногу проникаясь его доводами, – вы-то зачем рискуете, помогая мне? Вам какая корысть?

– Для начала давайте уйдем отсюда, пока вас не сцапали… Вон, послушайте, послушайте! – кивнул он в сторону митингующих, уже кричавших что-то про предателей-татар. – Скоро в городе погромы начнутся, а Дурново совсем сдурел – вместо чем порядок наводить, созвал ополчение и отправил его немцев ловить. Сюда горных егерей вызывать надо, а он, того и гляди, этих бедолаг с двустволками пошлет лес прочесывать! Но что возьмешь с ополоумевших людей… А вы в этот момент вздумали в город являться! – упрекнул он Лизу. – Да вас тут под горячую руку могут на месте убить!

– Что ж мне было делать? – пожала плечами Лиза. – Сидеть и ждать, когда сами за мной придут?

– Уж во всяком случае держаться подальше от этой публики. Ну, а что касается корысти, – продолжил он, – то, во-первых, разве нельзя сделать доброе дело? Во-вторых, если Барсов узнает, что с вами что-то случилось, а я вам не помог, он меня со свету сживет. Вы не думайте, что раз его планы провалились, он где-то сидит и дрожит от страха. Влияния у нашего претендента на престол еще вполне достаточно! Он так всем и велел – если вас кто встретит, хватать в охапку и тащить к Зинаиде. Ну, я, конечно, не поручусь, что в Особом отделении его бы послушались…

– Зинаида в городе?

– Да, и никуда эвакуироваться не собирается. Ну, и в-третьих, Елизавета Дмитриевна, вы мне просто симпатичны…

– Даже так? – удивилась Лиза.

– Я имею в виду – по-человечески симпатичны. Вы из тех немногих женщин, которых есть за что любить. В большинстве своем – будем честны – женщины совершенно несносные создания! То ли дело мужчины – высокие, сильные, белокурые красавцы! Ах, эти летчики и полярники… Ей-богу, мужчина – венец творения, а женщина – так, придаток для продления рода… Не понимаю, почему Адам у творца для себя подругу попросил, а не друга. Глядишь, так и жил бы себе в раю…

– То-то вы себе в друзья выбрали вовсе не белокурого и отнюдь не высокого! – съязвила Лиза.

– А, вам успели насплетничать и про мои отношения с покойным Ужовым?.. Что делать, не всегда удается найти идеал. Приходится брать то, что есть. И потом, как-никак, он был человек полезный, особенно для таких изгоев, как я! Вот теперь не дай бог, окажусь подданным враждебной страны – тогда не избежать мне интернирования…

– За что?

– Венгрия же в союзе с Германией, – объяснил граф, – и, вероятно, немцы заставят ее воевать с Россией. А у меня-то по-прежнему венгерское подданство.

– Как же получилось, что вы здесь застряли?

– Ах, Елизавета Дмитриевна, это долгая история… Сперва плен. Пока я по вашей Сибири мыкался, у нас тоже революция приключилась. Потом – Трианонский договор, по милости Антанты границы перекроили, и мое имение в Румынии оказалось. И что мне там делать, скажите на милость?

– Но ведь, наверное, можно было его продать, купить новое в Венгрии?..

– А какой смысл? – пожал плечами граф. – Все равно Венгрия уже совсем не та! Об одном только жалею – что не я этого голодранца Белу Куна повесил!.. Однако российским гражданством я так и не обзавелся. Да и кому оно нужно? Вот, взять вас хотя бы – были лояльной гражданкой, а как понадобился козел отпущения, да еще негативы эти всплыли, всё, пиши пропало… Теперь бы вам голову на плечах сберечь, а о том, что в грязи на всю жизнь изваляли, я уж молчу… И никому нет дела до того, что эти снимки – чистой воды фальшивка. Еще бы, такой подарок судьбы! Как их ночью нашли на вилле у Бондаренко…

– Что вы сказали? – перебила его Лиза замирающим голосом.

– Да вы что, правда ничего не знаете? Когда ночью сюда примчался Левандовский и внятно рассказал о том, что произошло в Кацивели, Папахин – который у Никодима Ивановича главный по Ялте, – приказал обыскать виллу Бондаренко, и там обнаружили эти негативы, а заодно – признание Благолепова: мол, вы его соблазнили, завербовали в шпионы, а теперь он готов сознаться, да только боится за свою жизнь… Очень удобно – покойник с того света указывает на убийцу, да еще и снимки не поленился приложить!..

Лиза едва его слышала. После первой секунды слабости, вызванной невероятным известием, на ногах у нее словно выросли крылья. Забыв об усталости, она готова была бежать, лететь, кричать во весь голос, хотя казалось бы, чему радоваться? Ее по-прежнему окружал напуганный, враждебный город, и встреча с любым патрулем могла закончиться для нее у ближайшей стенки.

– Ну-с, Папахин тут же велел отправить все это в газеты, – меж тем рассказывал граф. – Те, конечно, ухватились за сенсацию, хотя случись это на пару часов позже, когда объявили войну, никто бы и не почесался. Вон, смотрите, как расстарались, – заметил он, указывая тростью на очередной газетный лист с Лизиным фото, при виде которого Лизу снова передернуло. – И я даже догадываюсь, из каких фондов весь тираж был оплачен. Вот так и получилось, что крайней оказались вы. Боюсь, вам теперь небезопасно оставаться в стране.

Каждая фраза графа звучала для нее стуком земли по крышке гроба, гася последние вспышки едва разгоревшейся, и тут же вновь потухшей эйфории. Разве удастся скрыться где-нибудь от цепких лап Особого отделения – тем паче что страна, получив от немцев неожиданную оплеуху, жаждет чьей-то крови? А кроме того, свербела невыносимым зудом мысль об ужасной ошибке: все это время она переживала, теряла веру в людей, а оказывается, в тот момент, когда Бондаренко летел в пропасть, вести о разоблаченной шпионке уже шли в набор, если только руки доброхотов уже не лепили портрет предательницы на все столбы и заборы…

– Пусть даже так, – спросила Лиза, – но как вы меня через границу переправлять собираетесь? Меня тут же схватят!

– Думаю, что удастся что-нибудь устроить, – многозначительно улыбнулся Зузу. – Пока что главное – добраться до Зинаиды.

– Как же мы в «Ореанду» попадем? Надеетесь, что меня никто не заметит?

– Там такое творится, что до вас никому не будет дела! Но раз мы об этом заговорили, то было бы полезно принять кое-какие меры. Кажется, вон там как раз то, что нам надо… – и граф увлек Лизу в сторону разгромленного конфекциона, зиявшего разбитыми витринами.

В толчее и суматохе они незаметно проникли в магазин.

– Успели поработать! – приговаривал граф, пока они с Лизой пробирались вглубь магазина, сквозь нагромождения поваленных стоек с платьем. – Хозяин-то немец был, вот кто-то и поспешил натравить на него местных патриотов. А кстати, что это такое про вас говорят, Елизавета Дмитриевна, будто вы тоже немецких кровей?..

Лиза вспомнила матрону с ее обличениями.

– Не знаю, кто этот вздор выдумал! – буркнула она раздраженно. – Дед моей матери был немцем, и то еще неизвестно, из какой веры он в православие перешел – может, из лютеранской, а может, из иудейской…

– Вот, держите, – граф, порывшись среди уцелевших стоек, подал ей мужской костюм, прибавив к нему сорочку, подобранную в другом отделе. – Кажется, размер ваш. Переодевайтесь. Будет и от моих дурных наклонностей польза!

Лизе не впервой было наряжаться мальчиком. Решив, что Зузу вчера и так все видел, она даже не потрудилась уходить в кабинку, лишь повернувшись к нему спиной.

– Комбинацию снимайте, – подал он голос, когда она замешкалась, не зная, что из белья лучше оставить на себе. – И бюстгальтер тоже, чтобы грудь была не так заметна.

Когда она оделась и сменила туфли на найденные тут же штиблеты, граф собственноручно повязал ей на шею галстук, стянул ей тугим узлом волосы на затылке, а затем, спалив несколько спичек, их обугленными концами подрисовал ей под носом небольшие усики.

– Сойдет, – сказал он, надвигая ей пониже на лоб шляпу, и Лизе почудилось, что у него в глазах загорается огонек влечения. – Не на бал в «Савое» идем.

Чем ближе к «Ореанде», тем сильнее Лизу грызло нетерпение. Вдруг удастся что-нибудь узнать о Левандовском, или даже – чем черт не шутит, – он явится туда собственной персоной? С другой стороны, еще неизвестно, какой прием ей окажет хозяйка. Барсов Барсовым, но как бы Зинаида не захотела избавиться от возможной соперницы – уж больно сильно претендент на престол озабочен судьбой незадачливой артистки… Правда, Зузу, который вел ее туда, явно знал, что делает, но все же… И как все-таки странно – принимать помощь от тех, кто еще вчера казался тебе злейшими врагами! Сколько раз со вчерашнего утра она ошибалась в людях!.. И думая об этом, Лиза приходила к мысли о том, что если прошедшие полтора дня ее ничему не научили, то поделом ей будет, если ее жизнь вскоре прервется в подвалах Особого отделения.

Глава 27

Маскарад, устроенный графом, возможно, был совершенно излишним. Едва ли не весь наличный персонал «Ореанды», оставшийся на своих местах, собрался у входа в отель, где, похоже, уже давно грузилась в поданную ей машину и все никак не могла погрузиться закутанная, несмотря на жару, в меха, высохшая седая старуха с горой багажа и многочисленной свитой – дюжиной мопсов и левреток, истошно лаявших, рвущихся со сворок и не подчинявшихся никаким командам. Старуха то принималась орать на свой зверинец и на помогавших ей лакеев, то, лишившись сил, начинала падать в обморок и требовала нюхательную соль, которую ей спешила подать доведенная до слез горничная. За спиной у тех, кто наблюдал этот спектакль и принимал в нем посильное участие, граф с Лизой прокрались в опустевший вестибюль.

– Вот и наша артистка! – объявил Зузу, предъявляя Лизу Зинаиде. – Разгуливает тут, словно происходящее ее нисколько не касается!

Увидев, кого привел к ней граф, Зинаида присмотрелась, всплеснула руками и расхохоталась:

– Боже, вот так вид! Граф, ну вы молодец!.. Я уж подумала – что за красавчика он с собой приволок?..

Она прижала Лизу к себе, а затем, не выпуская ее рук, отстранилась и сказала, продолжая разглядывать гостью:

– Вы уж на меня не сердитесь, милочка. Так было надо. Я за вас же боялась – думала, вы с этой пуговицей полезете к Бондаренко и только себе навредите. Конечно, надо было вам сразу все объяснить, да только вы бы все равно не послушались… Где же вы ее отыскали, граф?

– Да вот, буквально вырвал из лап Лории! А с вас, Зинаида Алексеевна, причитается хороший обед – и не говорите мне, что я его не заслужил!

– Обед! – вздохнула Зинаида. – Видели бы вы, чем мне завтракать пришлось! Живем тут как в осаде! Подвоза не было, базар закрыт, лавки не работают! Если так будет продолжаться, придется и мне эти края покидать!.. Тут, кстати, заходила утром ваша подруга, Скромнова, – сообщила она Лизе, – и все допытывалась, где вы да как вас найти. Хотела вас с собой увезти.

– Она здесь? – спросила Лиза без всякого вдохновения. Отрадно было узнать, что хоть Лидка не поверила в ее предательство – но не о ней она сейчас хотела услышать, не с тем стремилась сюда. Увы, не спешили навстречу уверенные мужские шаги, не раздавался хрипловатый баритон, который Лиза будто слышала всю жизнь, хотя впервые он прозвучал в ее ушах лишь прошлым утром… Еще одной иллюзией меньше.

– Уехала уже ваша Скромнова, наверное, – сказала Зинаида. – Это когда еще было! Ну, идите снимайте ваше шмотье и располагайтесь. Сейчас я из вас всю правду вытащу о ваших приключениях! Похоже, вам есть о чем рассказать!.. – заметила она, жестом Фомы Неверующего дотронувшись до синей дули, вспухшей на Лизином лбу у самых корней волос.

Уже заранее ни на что не надеясь, Лиза все же задала мучивший ее вопрос:

– Скажите, вы о Евгении ничего не слышали..?

Зинаида поглядела на нее и покачала головой.

– Нет, он с ночи не объявлялся. Боюсь огорчить вас, милочка, но…

– Что?! – вскинулась Лиза.

– Говорили, что он отправился отражать налет на своем новом бомбовозе, – сказала Зинаида, осторожно подбирая слова, – а его сбили…

– Ах, нет, нет! – воскликнула Лиза, сразу посветлев лицом. – То есть да, его в самом деле сбили, и прямо на моих глазах, но он уцелел! Мы с ним потом расстались, часов в восемь или девять, и где он может быть сейчас…

– Отрадно слышать! Цел, значит, наш орел… Что-то в глазах щиплет, – сообщила Зинаида, смахнув с ресницы слезинку, которой, может, там и не было. – От гари, вероятно…

– Как тут не плакать, – отозвался граф, – если по всему городу архивы жгут! Когда в тридцать девятом году леса на Яйле горели, и то легче было! Совсем дышать нечем, не зря Дурново велел своим патрулям в противогазах ходить… Можно подумать, бог весть какие секреты в этих архивах хранились! Всех секретов-то было – сколько градоначальник наворовал! Право же, я начинаю думать, что его дружок Бондаренко специально сюда немцев притащил, чтобы концы в воду спрятать!..

– Граф, какой же вы трепач! – махнула на него рукой Зинаида. – Хуже базарных баб, ей-богу!

– Ну что вы, Зинаида Алексеевна! – возразил граф. – Какая базарная баба вам об этом расскажет? Самого занятного-то вы, скорее всего, и не знаете! Едва до нашего мэра дошли вести о десанте, как он сразу же велел минировать и взрывать все городские учреждения. Неплохо, вы не находите?

– Ничего себе… – промолвила Лиза. – А он не боится получить по шее за такое самоуправство?

– Он больше боится, что война оставит его без доходов. Для чего, как вы думаете, он все это затеял? Для того, чтобы врагу ничего не оставлять? Ни в коем разе! Чтобы потом раздавать подряды на восстановление. Да вот только сорвалась затея. И знаете, почему? На складах динамита не оказалось! Все поставки оплачены, все бумаги в порядке, а динамита нету! Так что и казнокрадство порой бывает очень кстати…

– Не слушайте его, моя милая, – усмехнулась Зинаида. – Он на Дурново давно зуб точит, потому что тот запретил им создавать клуб однополой любви. Вот граф и злится… Ну да бог с ними. Что с вами делать – вот что решить надо.

– Я Елизавете Дмитриевне уже объяснял, что ей в интересах здоровья следовало бы сменить обстановку, развеяться где-нибудь за границей, – сказал граф. – И если вы, Зинаида Алексеевна, сумеете ее убедить…

– Может, я еще и не поеду никуда, – устало предположила Лиза.

– То есть как это – никуда не поедете? Здесь, что ли, будете скрываться, на конспиративных квартирах? Это мы вам можем организовать, но только все равно опасно…

– Тут мои родные остаются, – сказала Лиза. – Как же я их брошу в такое время?

– Граф, – попросила Шахматова, – вразумите ее. Вы лучше меня сумеете объяснить, на что она нарывается.

Зузу, развалившийся в кресле напротив Лизы, сказал:

– Елизавета Дмитриевна, представьте себе, что будет, если вас схватят и казнят. Как им потом жить, имея в родственниках осужденную предательницу? Вы им сможете помочь только одним способом – немедленно покинув страну! Немножко пошумят, погрозят вам вслед кулаком, а потом все само собой затихнет – не до вас будет…

Лиза чувствовала, что он прав. Сколько дров она наломала, пытаясь помочь то Левандовскому, то дяде, и вот, пожалуйста – допомогалась! Хватит умничать, пора уже довериться тем, кто явно лучше нее понимает, кто к чему.

– Вы, милая, просто переутомились, – добавила Зинаида. – Вон какие круги под глазами! Вам нужно подкрепиться чем-нибудь да отоспаться – тогда и бодрости прибавится. Сейчас велю на стол накрывать – посмотрим, что нам соорудили из вчерашних объедков…

– Давно пора… – проворчал граф, сразу заметно оживляясь. – Мы здесь тоже не железные, сами всю ночь не спали. Я с утра весь город дважды пешком обошел. Думаете, мне легко, при моем-то здоровье..?

– …Подорванном излишествами, – закончила за него Зинаида. – Прошу к столу, – пригласила она в соседнюю комнату, приспособленную под столовую. – Надеюсь, там гарь не очень чувствуется. Боюсь, что она меня вконец аппетита лишила.

Правда ли дело было в гари, от которой даже при закрытых окнах першило в горле, но и к Лизе аппетит так и не вернулся. Она больше крошила в тарелку хлеб, чем пробовала те яства, которыми ее потчевала Зинаида: раковый суп и нежнейшую черноморскую кефаль, к которой была подана бутылка «Монтраше».

Покончив с горячим и приступая к десерту – парфе из абрикосов, – граф заметил:

– Да у них на кухне и вправду много объедков скопилось, раз их на такое меню хватило!

– Кефаль, наверное, в море выловили, – сказала Зинаида. – Не представляю, где ее еще могли добыть! Всё, переходим на рыбу да на семечки! Думаю, фуа-де-вё или артишоков в сухарях нам теперь долго не видать!

– И не говорите, Зинаида Алексеевна, – поддержал ее граф. – Будем теперь, как наши нуво рюс, питаться этими ужасными суси, от которых у меня, мильпардон, сразу рвотный рефлекс возникает!

– Суси!.. – усмехнулась Шахматова. – А соленую селедку с гнилой картошкой не желаете? При большевиках и не тем приходилось лакомиться! Да вы сами любите рассказывать, как у нас в плену сидели! Небось, вам в лагере на обед не сукияки готовили и не мисо!

– Не надо о грустном, Зинаида Алексеевна! – попросил Зузу. – Как вспомню, какое мисо делал Харуки, Бондаренковский камердинер, так даже после этого обеда слюнки текут… Все же, должен признать, и японцы кое-что в еде понимают…

– Да он мастер на все руки, этот ваш Харуки! – невольно срифмовала Лиза. – И мисо приготовит, и нож в спину всадит!..

– Есть подозрение, – сообщил Зузу, – что никакой он не Харуки, а известный разведчик-нелегал Одзава. Полезный был человек, да только в бега подался, как и его хозяин. И где их обоих теперь искать, бог знает!..

– Где искать Бондаренко – я вам могу сказать совершенно точно, – промолвила Лиза без всякой охоты. – Он валяется под утесом у церкви Воскресения. Надеюсь, что ему-то воскресение не грозит!

– В воскресенье остался без воскресения? – скаламбурил граф. – Это отрадная новость, хотя, конечно, взять его живым было бы гораздо интереснее! Теперь будет очень сложно выяснить, откуда он взялся и кем был раньше…

Лиза выдавила сквозь зубы:

– Чего там выяснять? Его зовут Берзинь, он при большевиках был латышским стрелком, а потом – чекистом.

Граф поперхнулся глотком вина. Зинаида выронила вилку. Понимая, что слушатели сгорают от любопытства, Лиза неохотно рассказала, при каких обстоятельствах ей это стало известно – вернее, каким образом она об этом вспомнила.

– Н-да… – вздохнула Зинаида. – Это называется – пригрели змею у себя на груди! Как он нас всех вокруг пальца обвел! Британский шпион, держи карман шире! А тут еще этот Одзава… Один черт их там разберет, на кого они работают! Может, на немцев, может, на японцев, а может, и вправду на англичан – я уже ничему не удивлюсь… Но наше Особое отделение село в лужу, ничего не скажешь!.. У них под самым носом орудует бывший чекист, а они ловят кого угодно, только не его! Впрочем, чего с них взять, если они сами всех своих лучших работников постреляли во время чисток… Только и занимаются тем, что ищут мнимых врагов отечества, а настоящих шпионов ловить некому. Вот теперь по милости наших железных стражей родины и полководцев-то толковых не осталось. И ведь сами же кричали, что новая война на пороге! Вопили о войне, бряцали оружием, твердили, что враг не пройдет – и нате вам врага у ворот, а кому доверить армию? Слащову-вешателю? Шкуро-рубаке?

– Мое дело – сторона, – усмехнулся граф, – но как же наш досточтимый президент?

– Я бы на его полководческие таланты не очень полагалась! Один раз он ухитрился воспользоваться моментом, вошел, можно сказать, на польских штыках в Москву – вот писаки из «Освага» и раструбили на весь мир о его военных дарованиях! Нет уж, пусть воевать поручит тем, у кого это лучше получается… Однако, мы вас перебили, Лизонька, прошу вас, продолжайте!..

Лиза повела рассказ дальше, питая слабую надежду на то, что, может быть, выговорившись, почувствует себя легче. Но никакого облегчения не приходило. Напротив, она лишь острее осознавала всю цепочку глупостей и нелепых поступков, которые и довели ее до нынешнего плачевного состояния, и только сейчас поняла, как страшно утомилась. Не помог даже предложенный гостям кофе – веки у Лизы слипались все сильнее, а голова наливалась свинцом. Собеседники же, казалось, ничего не замечая, с увлечением обсуждали последние события.

– …Вот увидите, граф, – пророчила Зинаида, – завтра доктор Геббельс на весь мир будет вопить про мирных немецких парашютистов, на которых злодейски напали кровожадные русские варвары! А наши неумехи даже не сумеют толком объяснить, что здесь произошло и кто первым начал!

– Невысокого вы, Зинаида Алексеевна, мнения о ваших соотечественниках, – ухмыльнулся граф. – Мне-то можно, я – приблудный иностранец, а вот где же ваш патриотизм, где чувство родного очага?

– Глаза бы мои этих патриотов не видели! – ответила та. – Им волю дай – сами первые страну погубят! Только и умеют вопить заклинания про «малой кровью, могучим ударом»! Мне Ростислав такое рассказывал о том, что на флоте творится – волосы дыбом вставали! Одна надежда была на монархию да на твердую руку – нет, и эту возможность ухитрились прошляпить! Пропащая страна! И что с ней делать, ума не приложу… Какая уж тут малая кровь и могучий удар! На одни лишь народные подвиги остается рассчитывать. Народ у нас всегда на подвиги готов, когда надо задницу начальства прикрыть.

– Может, и подвигов не понадобится, – возразил Зузу. – Не забывайте, что мы ночью видели. Этакой штукой по немцам шарахнуть – от них только пыль останется!

– Этакой штукой… – проворчала Зинаида. – Где вы ее теперь возьмете? Кто ее вам сделает?

– Так ведь профессор Кудрявцев, будем надеяться, жив. И лаборатория цела, и все его материалы, как я понимаю, уцелели – я прав, Елизавета Дмитриевна?

Но Лиза его не слышала. Мгновением назад она провалилась в мертвый сон, упав головой на скатерть.

Глава 28

– Просыпайтесь, милая, за вами приехали!

Лиза, едва продрав глаза, в сумраке спальни увидела над собой Зинаиду, не успевшую снять руку с ее плеча. Никакой бодрости, которую приносит с собой здоровый сон, Лиза в себе не ощущала и не имела никакого понятия, долго ли она проспала: с таким же успехом могли пройти и целые сутки, и всего полчаса. Ей кое-как вспомнился обед, какой-то спор Зинаиды с графом о войне… Но как после этого она оказалась раздетая, в кровати?

– Вы так крепко спали, что мы не стали вас будить, так и уложили в постель, – объяснила Зинаида, видя ее недоумение. – Сейчас восемь. Барсов просит поторапливаться, до Севастополя путь неблизкий.

Лиза попыталась спустить ноги на пол. Что-то ей мешало. Ах да, одеяло!

– Барсов?.. Севастополь?.. – пробормотала она, силясь понять, чего от нее хотят на этот раз.

– Конечно, вы же не в курсе! – спохватилась Зинаида. – Все переговоры велись, пока вы спали! Барсов вывезет вас из страны на своем крейсере.

– Уж больно много мне чести… Наследник престола спасает какую-то артистку! А он не боится, что нас с ним вместе загребут?

– Сейчас мы все в одной лодке сидим, – невесело усмехнулась Шахматова. – Еще неизвестно, кто первый под трибунал попадет – вы или он. И не вздумайте ему слишком сильно благодарность выражать! Я не для того вас с ним отправляю! – прибавила она вроде бы в шутку, но таким тоном, от которого Лизе стало слегка не по себе.

– Можно подумать, ему крейсер подарили, – сказала она: уж больно странным все это ей казалось спросонья. – Плывет когда хочет и куда хочет…

– Почему же куда хочет? – возразила Зинаида. – Ему как раз выходить на какую-то операцию, вот мы и решили, что будет лучше, если он вас захватит.

– На какую еще операцию? – удивилась Лиза.

– Вы все проспали, – разъяснила Зинаида. – Тут войну объявили. Выступал по радио Скрябин, сказал – мол, с семнадцати ноль-ноль Россия считает себя в состоянии войны с Германией…

– Как войну?! – Лиза чуть не подскочила. Она поняла, что и в этот раз, несмотря на пророчества Бондаренко, по глупой привычке надеялась, что до войны дело не дойдет – погрозят кулаками, обменяются нотами протеста, а потом все как-нибудь само собой рассосется до следующего инцидента. Не объявляли же войну японцам после Хасана, хотя там бои тянулись чуть ли не месяц…

– А что ж вы думаете? – усмехнулась Зинаида. – И без того все уверены, что немцы хотели похитить президента с его дачи в Форосе – даром что он там с прошлого года не был… Наши части уже границу перешли. Как-то подозрительно быстро всё это произошло, словно заранее готовились. И взрыв ночной тоже на немцев свалили – мол, те хотели по Севастополю долбануть новой супербомбой, да промахнулись… Да что это вы так расстроились? Ясно же было, к чему дело идет!

Лиза почти не слышала Зинаидиных объяснений. Ее сознание жгли слова, услышанные нынче на рассвете: «Могу вас поздравить: не каждому человеку удается в одиночку развязать войну!» Лизу душила мысль о том, что всему причиной она – девица Тургенева, в подрывных убеждениях не замеченная, к политике не причастная – просто песчинка под колесами истории, заставившая, однако, свернуть их на другую колею. Или в этом и состояла загробная месть Бондаренко, отравившего ее своим ядовитым знанием о добре и зле? Прав оказался старый дьявол, все предвидел наперед! И так ловко свалил на нее вину! Типичный бандитский прием – назначать стрелочником жертву, но все же… Лиза была готова поверить, что здесь и вправду есть ее доля вины, а причиной тому – проклятье, наложенное на нее рождением в день убийства австрийского эрцгерцога.

Кое-как Зинаида убедила ее, что надо собираться. Пока Лиза, с трудом взяв себя в руки, пудрилась и подкрашивалась, выяснилось, что сопровождать ее будет уже знакомый ей Юра Бобринский, внебрачный сын Барсова, получивший фамилию от крестного, князя Бобринского. Зинаида объяснила, что отец взял его к себе на корабль проходить практику, хотя, конечно, все тщательно прикидывались, что знать не знают ни о каких родственных связях между юным гардемарином и командиром крейсера.

При появлении Лизы в гостиной Юра, всем своим видом выражая готовность сдувать со своей будущей подопечной пылинки, трепетно прикоснулся к ее руке губами и спросил ломающимся баском:

– Вы готовы? Командир велел быть в Севастополе к десяти, – и, не в силах больше выдерживать деловой тон, пылко воскликнул: – Елизавета Дмитриевна, то, как с вами поступили – это подлость! Подлость! Я это скажу любому и готов отвечать за свои слова!

– Спасибо, Юра, – чуть слышно ответила Лиза, у которой заныло в груди, едва она вспомнила, что ее разыскивают как предательницу. Да еще известия о войне… Пожалуй, лучше было бы вовсе не просыпаться!

– Граф, – спросила она у присутствовавшего тут же Зузу. – Нет никаких известий о моих родных?

Тот оторвался от радио, угрюмо бормотавшего в углу: «…Подверглись бомбардировке Киев, Минск, Севастополь, Одесса… Решительный отпор противнику оказал гарнизон Брест-Литовской крепости… Наши моторизованные части ведут наступление на Перемышль…» – и сообщил:

– Все живы и здоровы. Вашего дядю нашли. Однако их временно задержали – якобы для их же безопасности. Короче говоря, ваши родные в надежных руках, можете ехать спокойно!

– Нет-нет! – моментально отрезала Лиза. – Все отменяется, я не еду!

– Вы опять за свое? – удивился граф. – Я же вам объяснял…

– Я знаю, что все это значит! – заявила Лиза. – Их держат в заложниках! И если их отпустят, когда я прибуду в Особое отделение – что ж, я готова сдаться!

– Елизавета Дмитриевна, – устало сказал Зузу. – Сделайте милость, спасите страну в последний раз! Если вас расстреляют как шпионку, станет ваш дядя делать новую бомбу для палачей его любимой племянницы? Не знаю, как он, а я бы не стал. Никто ваших родственников и пальцем не тронет, я вам гарантирую – особенно после того, как узнают, что вы уже вне пределов досягаемости!

– А что же немцы? – спросила Лиза, цепляясь за последнюю отговорку. – Вдруг мы нарвемся на засаду?

– Дорога свободна. Немцы расточились кто куда. Частью в горы ушли, частью сдались, некоторым удалось улететь с мыса Херсонес. Максимум, что вам грозит – наши же патрули.

– Елизавета Дмитриевна, – торжественно заявил Юра. – Командир велел мне беречь вас как зеницу ока! Будьте уверены, я не позволю никому и пальцем до вас дотронуться!

– Видите, Лизонька, в какие надежные руки я вас вверяю! – сказала Зинаида. – Что ж, присядем на дорожку, и с богом!

Лизу ничего здесь не удерживало. Однако мысль о поездке навевала такую тоску, словно, выйдя за порог «Ореанды», она навсегда бы оборвала последнюю нить, связывавшую ее с прошлой жизнью.

Поплотнее закутавшись в плащ, Лиза в сопровождении мужчин и Зинаиды вышла на улицу. В кронах кипарисов, вставших перед отелем зачехленными знаменами, тревожно шумел ветер. Лезвиями гигантских ножниц по небу вышагивали голубоватые лучи прожекторов, рассекая его на лоскуты. Лучи перекрещивались, настигали друг друга и снова расходились в замысловатом танце на изнанке клубящихся облаков, в разрывах между которыми мерцали ранние звезды. Все так же наверчивали свою монотонную музыку цикады – казалось, что в городе, затаившемся за светомаскировкой, больше не осталось ничего живого.

У подъезда отеля чернел горбатым кузовом штабной «АМО-101». Но прежде, чем Лиза поставила ногу на подножку, Зинаида вручила ей саквояж:

– Это мы вам, Лизонька, собрали кое-что на первый случай. Пишите, как устроитесь, а если что будет нужно, просите без стеснения! Счастливого пути, милая, жду от вас весточки!

Она крепко обняла Лизу и расцеловала ее. Затем Лиза стиснула обеими руками протянутую ей ладонь графа.

– Спасибо вам за все, граф! Вовек вашей доброты не забуду! Простите за вчерашнее и за все мои глупости! – и в неожиданном порыве чмокнула его в щеку.

– Ну-ну-ну, – ответил тот не без смущения. – К чему такой избыток чувств? Впрочем, – не удержался он от капли нарциссизма, – пусть кто-нибудь скажет, что я этой награды недостоин!..

Шофер во флотской бескозырке, присланный из штаба, завел мотор. Лимузин выкатил на неосвещенную улицу и повернул на Севастополь. Лиза, обернувшись к крохотному заднему оконцу, не отрывала глаз от платка, белевшего в руке у Шахматовой, но и после того, как он исчез за поворотом, долго смотрела, выворачивая шею, как убегает, растворяясь во тьме, мостовая города, в котором, быть может, ей уже никогда не доведется вновь бывать.

Как и предсказывал граф, дорога до Севастополя не преподнесла никаких сюрпризов. Пару раз лимузин останавливали импровизированные заставы, но штабные номера и пропуск с подписью командующего флотом делали свое дело, хотя один раз луч фонарика в руке проверяющего, проникнув в салон, ударил Лизе в лицо, заставив ее сморщиться и прикрыть глаза ладонью. Но ее то ли не узнали, то ли просто не ожидали здесь увидеть – машину пропустили беспрепятственно.

– Мы поедем в Артиллерийскую бухту, – сообщил Юра. – Обычно крейсер швартуется к бочкам в Северной бухте, но сейчас его отвели к стенке – так боезапас легче принимать, и на случай авианалетов. Сегодня уже был один налет, немцы бомбили город. Чем меньше они знают, где стоит крейсер, тем безопаснее.

Лиза редко бывала в Севастополе, и название «Артиллерийская бухта» ей ничего не говорило. Тем не менее, заметив в свете фар знакомую колоннаду Графской пристани и лестницу, ведущую на Мичманский бульвар, она догадалась, что ее привезли в самый центр города – и точно, машина остановилась поблизости от биостанции. Прямо перед собой Лиза увидела громаду крейсера, нависавшего над головой железным бастионом. Его нос и корма скрывались в сумраке – вчера, когда Левандовский показал ей силуэт «Славы» в море, она и представить себе не могла всю невероятную длину этого гиганта. Но могучий корабль, удерживавшийся швартовами около причальной стенки, совсем не выглядел грудой мертвого металла. Лизе казалось, что слухом она улавливает гул работающих механизмов, скрытых за бронированными бортами. Над трубами сгустками темноты клубился дым – крейсер стоял под парами, готовый к выходу в море.

С палубы крейсера на сушу были переброшены сходни. У них царила суета – матросы тащили на корабль ящики, привезенные на причал грузовиками. За погрузкой наблюдал сам Барсов.

– Ваше высокоблагородие! – Юра козырнул ему с четкостью автомата. – Ваше задание выполнено, госпожа Тургенева доставлена на корабль!

– Вольно, кадет! – отозвался Барсов. – Благодарю за службу! Добрый вечер, Елизавета Дмитриевна! – обратился он к Лизе и засмеялся. – Ну, как вам моя бригантина – нравится?..

– Добрый вечер, капитан, – робко ответила Лиза, подавая ему руку. – Боюсь, что не слишком старалась завоевать ваше расположение…

– Ну что вы, Елизавета Дмитриевна, вам и не нужно было стараться! – сказал Барсов, склоняясь к ее руке. – Я восхищен вами и вашей отвагой! Жалко лишь, что мы встретились при таких печальных обстоятельствах. Но я почту за честь называть вас в числе своих знакомых. Вы как раз вовремя, только что молебен отслужили, через пять минут выходим в море.

– Вы ради меня на такой риск идете, – заметила Лиза. – Даете приют опасной шпионке… Ведь об этом все узнают. Как вы будете оправдываться? Да еще после всех этих событий…

– А что – события? – пожал плечами Барсов. – Да, шума было много, и Лория очень постарается вывести всех на чистую воду. Ну, и выяснит, что Никодим Иванович в надежде вернуть себе прежнюю должность устроил провокацию: предложил германскому агенту похитить бомбу профессора Кудрявцева, рассчитывая вовремя пресечь эти планы и выставить себя спасителем России. А в итоге сам поплатился жизнью. И если бы не ваше своевременное вмешательство, осталась бы Россия без сверхоружия. Вот и вся история. Даю вам слово, Елизавета Дмитриевна – буду жив, я не только постараюсь защитить ваше доброе имя, но и употреблю все свое влияние, чтобы выхлопотать для вас орден.

– Вы шутите, должно быть! Какое там своевременное вмешательство? Это Зенкевичу надо спасибо говорить. А я только все испортила.

– Надеюсь, у меня найдется время вас переубедить. А теперь добро пожаловать на борт!

Что ж, крейсер так крейсер. Вверим свою судьбу морю. И Лиза следом за Барсовым взошла на сходню.

– Вероятно, вы сгораете от нетерпения узнать, куда лежит наш курс, – сказал Барсов Лизе, когда они ступили на палубу «Славы». – По приказу командующего флотом крейсер вместе с лидером «Ташкент» отправляется в набеговую операцию против Констанцы. Нам предстоит огневой налет на базу германских подлодок.

– Но ведь Констанца – румынский город! – удивилась Лиза. – Мы уже и с Румынией воюем?

– Румынии был направлен ультиматум – интернировать или выдворить все немецкие части, находящиеся на ее территории. Ответа мы не получили, значит, находимся с ней в состоянии войны. Впрочем, эти неблагодарные хамы, забыв, что мы за них кровь проливали в прошлую войну, давно зарятся на Бессарабию, так что удивляться нечему…

– Однако, надеюсь, вы не собираетесь посылать меня в подарок румынам вместе со снарядами? – спросила Лиза.

– Никак нет, Елизавета Дмитриевна! По завершении огневого налета мы пойдем в сторону Турции и там переправим вас на берег.

– И вы что, так просто можете сделать крюк в тысячу верст, чтобы высадить с корабля нелегальную пассажирку?

– На юго-восточных курсах будет меньше вероятность погони, – беззаботно ответил Барсов. – Немцы станут искать нас на осте и норд-осте, а мы отойдем на зюйд-ост! Как видите, никакого капитанского произвола, а чистая военная необходимость!

Люди на палубе, начиная с часового у трапа, поглядывали на Лизу с любопытством, но держали свои мысли при себе. Первым, кто воззрился на нее с нескрываемым удивлением, был высокий морской офицер со светлыми, как у младенца, волосами и такими же по-детски голубыми глазами. Однако их суровый взгляд давал понять, что держать офицера за ребенка совсем не стоит.

Предваряя его недоумение, Барсов сказал:

– А, вот и вы, Анатолий Прокофьевич. Позвольте представить: мой старпом, кавторанг Ангелов – госпожа Тургенева.

– Ростислав Михайлович! – промолвил Ангелов, не стесняясь присутствия Лизы. – Эта дама пойдет с нами?!

– Да, – невозмутимо кивнул Барсов. – Елизавета Дмитриевна – моя личная гостья.

– Ваше высокоблагородие, – сказал Ангелов официальным тоном. – Я заявляю решительный протест! Мало того, что присутствие на корабле особы, не внесенной в штатное расписание, само по себе грубейшее нарушение устава, ее еще и разыскивают по обвинению в шпионаже!..

– Анатолий Прокофьевич, – негромко процедил Барсов, – страна находится перед Елизаветой Дмитриевной в неоплатном долгу! И я приказываю вам оказывать всяческое содействие ее доставке в Турцию или иное нейтральное государство. А за нарушение устава я готов держать ответ. Приказ ясен?

– Так точно! – буркнул тот, но уже уходя, недовольно проговорил в сторону: – Женщина на борту – быть беде…

– Не будьте суеверным! – бросил Барсов ему в спину, подмигнув Лизе. – Осторожнее, Елизавета Дмитриевна, – предупредил он. – Комингс высокий!

Сквозь узкий дверной проем они попали во внутренний коридор, которым Барсов проводил Лизу до каюты, обставленной с неожиданным шиком: мебель красного дерева, бронзовые дверные ручки, мраморная столешница, письменный прибор из малахита и в пару к нему пепельница. На стене, как лицемерный символ преданности режиму, висела копия известной картины «Врангель и Слащов в Кремле». Пожалуй, лишь круглые окошки иллюминаторов напоминали Лизе о том, что она оказалась на корабле. Остановившись на пороге, Барсов сказал:

– Вот, Елизавета Дмитриевна, флагманская каюта к вашим услугам, чувствуйте себя как дома. Можете спокойно отдыхать, вас никто не потревожит – нынче мы сами себе флагманы. Юра, – велел он Бобринскому, который сопровождал их с саквояжем в руке, – передаю госпожу Тургеневу в твое заведование. Следи за тем, чтобы она ни в чем не нуждалась. Я же, с вашего позволения, вернусь к своим командирским обязанностям.

Откланявшись, он удалился. Отослав вслед за ним и Юру, Лиза осталась одна. Голова у нее шла кругом. Все происходило так стремительно, что она до сих пор не могла понять, как это так получилось – она на борту крейсера, который готов везти ее от родных берегов в незнакомую, чужую страну! А что ждет ее там? Устроят ли ей турки торжественную встречу или, напротив, посадят в тюрьму за нелегальный переход границы? А может, вовсе не позволят высаживаться на берег, обрекая на скитания по волнам в крохотной шлюпке? Лиза раскрыла было саквояж, чтобы посмотреть, чем ее снабдила в дорогу Зинаида, но едва из него полезли на волю какие-то тряпки, махнула на них рукой, будучи неспособна заняться никаким осмысленным делом. Торопливый топот матросских башмаков по палубе, голоса на причале, незнакомая обстановка и чуть заметная неустойчивость пола под ногами внушали Лизе непонятное беспокойство, искусственное возбуждение на грани полного упадка сил. Она то присаживалась на кровать, то вновь вскакивала; опускалась было в кресло с намерением минутку посидеть и собраться с мыслями, но странный зуд снова заставлял ее вставать, не находя выхода в тесных пределах каюты. Время утекало меж пальцев, и Лиза знала, что его надо как-то остановить, а если нет, то хотя бы не растрачивать впустую, но не могла придумать как.

Взбудораженное состояние, внушенное ей кораблем, казалось, передалось обратно его громадине: в коридоре и на палубе загремели звонки, требуя искать избавления от своей пронзительной ярости в немедленном действии. Лиза не знала, означает ли эта тревога какую-либо угрозу и обязывает ли ее саму к чему-либо, но из сомнений ее вывел стук в дверь. В коридоре стоял Юра. Поверх черного кителя на нем был надет рыжий спасательный жилет с широким воротником, похожим на хомут, а второй жилет он держал в руках.

– Отчаливаем, Елизавета Дмитриевна! – объявил Юра с порога. – Я принес вам спасжилет! Командир просит вас выйти наружу. Всем приказано покинуть каюты и кубрики – мы пойдем по фарватеру, на который немцы днем сбросили мины. Его уже два раза протралили, но всякое может случиться…

Лиза вслед за ним вышла на палубу. Стараясь никому не мешаться, они нашли себе место в самой середине борта, между закрепленным на ложементах катером и массивными трубами торпедного аппарата. Над головой громоздилась поворотная катапульта, а на ней – гидросамолет-разведчик. Сквозь планки настила ноги ощущали дрожь работающих машин. На причале дул в трубы и бил в барабаны едва заметный в темноте оркестр.

– Из штаба флота прислали в честь первого боевого похода, – пояснил Юра, лучась от гордости. – Слышите? «Прощание славянки». Если бы у нас крейсер назывался не «Слава», а «Славянка», было бы специально для нас!

– Роль славянки могу сыграть я, – проговорила Лиза, борясь с гнетущей тяжестью на сердце, из-за которой вцепилась в леер, чтобы не поддаться искушению перепрыгнуть на причал через полоску воды между стенкой и бортом крейсера, с каждой секундой становившуюся все шире. Прощания с городом не получилось – не самый любимый и не самый близкий, а все-таки последняя частица родной земли, но и здесь ее обманули: вместо города Лиза видела только темные холмы, тонущие во мраке, и подпирающие небо тонкими спицами лучи прожекторов.

Крейсер, пропахивая по воде пенную полосу кильватера, неторопливо уваливался влево, к выходу из Северной бухты, и лишь как последнее прости вдогонку за ним летели с берега звуки музыки, от каждого такта которой в душе саднило, как от уверенности в том, что это расставание – навсегда. Потом и причал с музыкантами остался далеко за кормой, и стало непонятно, вправду ли до корабля над черной гладью бухты еще доносятся самые громкие ноты, или это слух домысливает их, отыскивая среди гула турбин, подобно тому, как в полной темноте глаза видят контуры вещей, которых нет на самом деле, заполняя ими пустоту, ненавистную разуму и чувствам.

Глава 29

Лизу разбудил грохот, пронзивший могучее тело корабля со всеми его трюмами и переборками. В каюте было совсем светло, незашторенные иллюминаторы беспрепятственно пропускали призрачный утренний свет. К одному из них и подбежала Лиза, вскочив с мягкой флагманской кровати, но сквозь маленькое оконце не смогла ничего увидеть, кроме беспорядочной пляски мелких волн, прибегавших со стороны терявшегося в дымке горизонта. Грохот повторился, отдавшись в стальном борту противной дрожью. Не желая оставаться в неведении, Лиза поскорее вылезла из ночной рубашки, уложенной в саквояж предусмотрительной Зинаидой, натянула платье и поспешила знакомым путем наружу.

У самого выхода на палубу, где в распахнутую дверь несло морской сыростью, Лиза едва не столкнулась с Юрой. Тот куда-то спешил – возможно, именно к ней, своей подопечной. Обрадовавшись, что видит человека, который может ее просветить, Лиза спросила:

– Юра, что про… – но тот прервал ее, крикнув:

– Уши закройте! – и сам тут же выразительно прижал к ушам обе ладони.

Лиза едва успела последовать его примеру, как вдоль корабля прокатился новый оглушающий раскат. Юра, преодолевая послезалповую глухоту, закричал:

– Мы ведем огонь главным калибром! Уши затыкайте, а рот держите открытым!

В промежутке между залпами Лиза опасливо выбралась на палубу. Серый металл надстроек, еще хранивший ночной холод, был покрыт осклизлой влагой. Над морем висел туман, и крейсер прорывался сквозь его неровные клочья, оседавшие на мачтах и ограждении мостиков. Все три башни главного калибра – по три орудия в каждой – были развернуты на правый борт и методично плевались огнем и дымом, заставляя весь корабль содрогаться от киля до клотиков. На траверзе корабля, в разрывах между полосами тумана, смутно угадывался плоский берег. По каким целям ведет огонь крейсер, разглядеть было невозможно, однако не составляло труда опознать следы попаданий, отмеченные тянувшимися над берегом клубами жирного дыма, такого плотного, что он казался лезущей из котелка черной кашей.

Не отрывая ладоней от ушей, Лиза оглядывала доступную ее взору часть горизонта, но не видела в море больше ничего – ни корабля, ни самолета, ни рыбацкой шаланды. По-видимому, крейсер шел вдоль вражеского берега в полном одиночестве. Она спросила:

– Мы же, кажется, вышли из Севастополя вместе с другим кораблем! Где он?

– Да, – ответил Юра, – это был лидер «Ташкент». Ночью у него возникли неполадки в машине, и он вернулся на базу. А наш командир решил выполнять задание в одиночку.

В его последних словах слышалась гордость за отцовскую отвагу – но Лиза в новом приступе тоскливого предчувствия задумалась: как бы поступил Барсов в том случае, если бы она не находилась на борту крейсера? И ожидание очередных неприятностей не замедлило оправдаться – над головой Лиза услышала свист, вызывающий острейшее желание втянуть голову в плечи, а чуть погодя поверхность моря между крейсером и берегом ощетинилась частоколом пенных столбов.

– Стреляют с берега! – встревожился Юра. – Берут в вилку! Надо уходить! – добавил он в тщетной надежде быть услышанным на мостике. – Ведь накроют следующим залпом!

Но в боевой рубке и без его подсказок знали свое дело. Где-то в глубинах крейсера механики по команде машинного телеграфа дали полный ход. Крейсер загудел турбинами, накренился, ложась на новый курс, и, взвихрив винтами мощный бурун за кормой, помчался прочь от берега.

– Смотрите, Юра! – Лиза испуганно указала на непроницаемую дымную тучу, поднявшуюся над водой за кормой крейсера. – Что это? Мы горим? Нас подбили?

– Ну что вы, Лиза! – важно ответил гардемарин, рядом с ней, вероятно, чувствуя себя старым морским волком. – Ставим дымовую завесу! Пусть теперь попробуют в нас попасть!

Пару раз крейсер огрызался залпами, отвечая на огонь береговых батарей, но не желая вступать с ними в дуэль, уходил в море зигзагами.

Вскоре берег пропал из виду. Со всех сторон расстилалась морская синева. Туман испарился, над головой повисла выпуклая чаша небосвода. Крейсер мчался к ее недостижимой стене, рассекая волны, покорно ложившиеся под острый форштевень, и по обе стороны от него вспухали пенные усы. В прозрачных струях, обтекавших борта крейсера, изредка мелькали, вынесенные наверх водными завихрениями, то случайная медуза, то упругое рыбье тело, и в мгновение ока оставались далеко сзади. Лиза, поражаясь скорости хода, воскликнула:

– Как быстро мы плывем! Я и не думала, что эта махина может развить такую скорость!

– Полный ход «Славы» – тридцать шесть узлов! Это шестьдесят две версты в час! – похвастался Юра. – Быстрее нас на Черном море только лидер «Ташкент», он делает все сорок четыре узла!

– Это тот, у которого были неполадки в машинах? – уточнила Лиза.

– Ничего, он еще себя покажет! – ответил Юра, не замечая ее иронии.

Крейсер неожиданно изменил курс, резко ложась на борт. Солнце, прежде светившее в левую раковину, переместилось ближе к корме.

– Это противолодочный зигзаг! – объяснил Юра. – Вы только не пугайтесь, Лиза! – поспешил он успокоить подопечную. – Наверняка никаких лодок в море нет, а мы меняем курс на всякий случай. Стандартная тактика!

Лизе хотелось заразиться от него уверенностью, однако мысль о подводных лодках, рыщущих где-то в пучинах моря, ничуть не способствовала душевному спокойствию. На палубе Лизе делать было нечего, и более того, вряд ли стоило мозолить экипажу глаза, однако она не могла заставить себя сойти в каюту. Лиза достаточно разбиралась в географии, чтобы по положению солнца, встающего над левым бортом, сообразить, что они действительно идут не назад в Севастополь, а в сторону Турции, и с жадным нетерпением всматривалась в горизонт по курсу крейсера. Юра пробовал развлечь ее, рассказывая об устройстве корабля и о том, какой калибр у его орудий, но Лиза даже не пыталась вслушиваться в слова гардемарина, мысленно подгоняя далекий берег, чтобы он поскорее появился и снял с нее бремя тревоги.

– Здравия желаю, Елизавета Дмитриевна! – приветствовал ее Барсов, появившийся из двери настройки. – Я вас в каюте ищу, а вы здесь, оказывается! Как спалось? Не разбудила вас наша пальба?

– Разбудила, – призналась Лиза.

Барсов развел руками:

– Что поделаешь, иногда и повоевать приходится… Зато, будем надеяться, она разбудила не только вас, – усмехнулся он, устремляя взгляд к горизонту, за которым остался румынский берег. – Кое-кто наш визит надолго запомнит! Задали мы им жару, не зря и по субботам на учения выходили вместо приборки! Но больше стрельбы не предвидится. Идем хорошо, еще часов пять хода, и будем у берегов Турции. А там попробую пересадить вас на какой-нибудь попутный пароход, чтобы в нейтральные воды не вторгаться.

– Говорите, стрельбы не предвидится? – переспросила Лиза. – А вот Юрий объяснил мне, что мы идем противолодочным зигзагом. А если правда подводную лодку встретим?

– В таком случае постреляем. А может, протараним ее или забросаем глубинными бомбами. Но только что делать подлодкам в этих водах? Если они и вышли в море, то держатся у российских берегов. Здесь нас разве что самолеты догонят.

– И что тогда?

– Тогда им достанется от наших зенитных автоматов! – сказал Барсов. – А заодно радиолокатор опробуем. Первый на нашем флоте! Ни один враг не подкрадется незаметно!

Лиза, следуя взглядом за его вытянутой рукой, послушно задрала голову, чтобы увидеть на верхушке фок-мачты вращающуюся круглую рамку антенны. Самоуверенность Барсова отозвалась в ее сознании отголоском какого-то неприятного воспоминания. Ну да, так же бесстрашно летел вчера над горами воздушный крейсер «Пересвет», пока его не атаковали новейшие немецкие самолеты. Лиза могла, не закрывая глаз, увидеть, как кренится к земле, дымя расстрелянными моторами, крылатый гигант – эта картина стояла перед ней так ясно, будто с тех пор не прошло таких длинных суток…

– У немцев реактивные самолеты есть, вы знаете? – спросила она. – Справятся с ними ваши зенитные автоматы?

– Как же, наслышан, – кивнул Барсов. – Только что они могут сделать своими пушечками? Для нас это как слону дробина. Они по нам и прицелиться-то не успеют толком на такой скорости! Да и много ли их, этих самолетов? Две, три штуки?

– Два я сама видела, – сказала Лиза. – «Пересвет» они за минуту превратили в решето.

– Согласен, в воздушных боях это сильный аргумент. Но на море… – Барсов покачал головой. – Пусть мы их сбить не сумеем, но и у них против нас никаких шансов.

Лиза ничего не ответила, скользя взглядом по небесной синеве. После вчерашнего утра она не знала, сможет ли когда-нибудь снова увидеть в безоблачном небе символ безмятежности, а не беззащитности. И словно откликаясь на ее беспокойство, по кораблю тревожно загремели колокола громкого боя.

– Прошу извинить, долг зовет меня на мостик, – откланялся Барсов. – Не тяните шею, они еще далеко! И вообще, Елизавета Дмитриевна, спускались бы вы лучше в каюту!

– И помирать там от страха в одиночестве?

Не вступая с ней в спор, Барсов кинул через плечо:

– Юра, присматривай за ней!

– Есть присматривать! – молодецки отозвался юноша, щелкнув каблуками. Тут же ему с Лизой пришлось прижаться к ограждению, чтобы их не смели бежавшие на боевые посты матросы. Юра из-под ладони напряженно вглядывался в морскую даль, туда, где за кормой остался румынский берег.

– Вон они! Летят! – завопил он с каким-то восторженным ожесточением.

Лиза не сразу разглядела самолеты – вероятно, из-за того, что они держались очень низко, чуть ли не над самой водой. Они настигали крейсер, похожие на стрекоз своими вытянутыми брюшками, которые заканчивались сплошь застекленными носами. Юра проговорил, в тревожном нетерпении кусая губы:

– Это «Хейнкели», торпедоносцы! Они для нас опаснее всего. Лишь бы их близко не подпустить!..

Загрохотали универсальные стомиллиметровки, установленные на задней надстройке. На пути торпедоносцев повисли белые комки разрывов. Самолеты, увертываясь от снарядов, стали расходиться веером. Пока крейсер держался к ним кормой, они не торопились сбрасывать торпеды, которые наверняка бы прошли мимо цели. Рев моторов разливался по поднебесью, вспыхивали слепящими солнечными бликами круги винтов и фасетчатое остекление кабин. Разделившись на два отряда, самолеты заходили на крейсер с обоих бортов.

– Торпеда! Торпеда! – завопил Юра и, едва ли осознавая, что делает, стиснул Лизу так крепко, как еще не удавалось ни одному мужчине.

Один из самолетов, увалившись на крыло, взмыл вверх, но, продолжая его курс, к кораблю под самой поверхностью воды мчалось длинное тело, разбитое на части гребнями волн. Лиза, неспособная дышать в объятиях Юры, почувствовала, как покрываются потом ее ладони – ей казалось, что плавучий снаряд нацелен прямо в нее. Но когда торпеда была уже близко, небо опрокинулось у Лизы перед глазами – крейсер чуть не лег на левый борт, совершая крутой поворот. Торпеда прошла под самым форштевнем. Не успела Лиза перевести дух, как палуба, превратившись в гигантские качели, швырнула их с Юрой вниз, навстречу бурлящим волнам, которым передалась ярость боя – повинуясь рулю, резко положенному на правый борт, крейсер уклонялся от второй торпеды.

Вслед за привычным уже грохотом, молотом шарахнувшим по ушным перепонкам, Лиза увидела, как перед носом одного из «Хейнкелей», изготовившегося к торпедной атаке, море вздыбилось колонной воды, выброшенной до самого неба. По крылатым противникам вели огонь даже развернувшиеся в их сторону носовые башни. Самолет круто отвернул, и сорвавшаяся из-под его брюха торпеда ушла совсем не туда, куда целился пилот. Еще один залп башенных орудий перекрыл пальбу стомиллиметровок и рев моторов, и Лиза из-за звона в голове не сразу расслышала, что в какофонию боя ворвался новый звук. Пока экипаж крейсера был занят борьбой с торпедоносцами, к кораблю подкрались пикировщики, обрушившись на него стаей злобных москитов. Они заходили на крейсер со всех сторон, выставив из-под крыльев неподвижные шасси с овальными обтекателями, похожие на лапы хищных птиц, готовых схватить добычу, и с душераздирающим воем срывались в пике, словно намереваясь вонзиться прямо в палубу «Славы». Как бешеные, молотили зенитные автоматы, будто вколачивали в небо гвозди, расстреливая стволы за считанные минуты; вторя им, захлебывались треском пулеметы, но самолеты, не смущаясь их огнем, на невозможных виражах выходили из пике, а на смену им в атаку бросались новые. Крейсер непрерывно менял курс, стараясь увернуться и от торпед, и от града бомб; те разрывались в море, окатывая корабль фонтанами брызг. Лизе, задыхающейся от едкой кордитной вони, вконец оглушенной, способной лишь на то, чтобы судорожно вцепляться в леер, казалось, что уже и небо с водой смешались, усилиями людей возвращаясь в состояние, из которого вышли по воле Творца, а с ними в вареве первобытного хаоса готовы слиться гул, рев, гром, свист – все мыслимые и немыслимые звуки, издаваемые адской кухней сражения и принявшие зримую форму дыма, огня, барабанящих по бортам стальных осколков и крылатых гарпий, в необузданном бешенстве раз за разом кидающихся на бронированного левиафана сквозь исчертившие небо стежки трассеров.

Непонятно было, как железные птицы ухитрялись уцелеть под огнем хваленых барсовских зениток – но вот за одним из самолетов, пикировавших на корабль, потянулась дымная полоса. Бомбардировщик, будто схваченный невидимой рукой, терял скорость, несмотря на лошадиные силы, которые выжимал из его мотора упорный пилот, и, замерев на мгновение в верхней точке подъема, рухнул в воду. Очередной торпедоносец, приближаясь к кораблю, вдруг лишился управления, пронесся над самым крейсером, едва не снеся ему мачту, и пропахал морскую поверхность, исчезая под волнами. Это не охладило пыла атакующих. У Юры полезли на лоб глаза, округлился рот, и хотя за грохотом боя Лиза не услышала, что он кричит, направление его обезумевшего взгляда подсказало ей ответ. Сквозь разрывы бомб к крейсеру приближался пенный след торпеды. На мостике сделали все, чтобы от нее уклониться, но было слишком поздно. Торпеда устремилась по касательной к носу крейсера. Справа по борту, на уровне шпиля, к небу взлетел столб огня и воды. Крейсер содрогнулся так, что казалось – сейчас он переломится, а все его башни, трубы и шлюпбалки оторвутся от палубы. Лиза, не удержавшись на ногах, отлетела к надстройке – и только потому осталась жива. В тот самый момент, когда торпеда поразила корабль, один из пикировщиков сумел попасть бомбой в площадку с зенитными пулеметами. На палубу грохнулся массивный ствол пулемета, сшибив леерную стойку точно в том месте, где только что стояла Лиза. Ошалелыми глазами она увидела, как над ее головой, по-кукольному раскинув руки и ноги, летят за борт людские фигуры. Ей на колени повалилось тяжелое тело. Это был Юра. Из его плеча, почти отрубленного осколком, на Лизу хлестала кровь.

– Мама, мама, мамочка! – кричал гардемарин голосом, полным ужаса перед смертью, хватаясь за Лизу слабеющей рукой. Крики, вырывавшиеся из его груди, становились все тише, затем сменились невнятными хрипами, а глаза стекленели все сильнее и сильнее, и наконец, когда с юриных губ сорвался последний стон, уставились неподвижными зрачками в затянутое дымом небо.

Самолеты набросились на искалеченный крейсер с удвоенным пылом. Надсаживались в смертельном ужасе турбины, работая на предельных оборотах, но они не могли дать кораблю прежнего хода. Еще одна бомба разорвалась перед второй трубой, где находился гидроплан, и тот вспыхнул, объятый пламенем. Мимо Лизы, оскальзываясь на залитых кровью планках, пробежала аварийная команда, разворачивая пожарный рукав, а она все держала на коленях тело юноши, не замечая, что платье насквозь пропитано кровью. Как бы ей сейчас пригодились слезы! Но слез не было. Взгляд ее глаз, пересохших, будто вокруг и без того было слишком много соленой влаги – вытекающей из разорванных тел и той, что обрушивало на корабль море, – постоянно возвращался к лицу мертвого гардемарина. Лиза хотела закрыть ему веки, но у нее не хватало духа лишать мальчика зрелища сражения, на которое Юра так стремился попасть и которое стало последним, что он увидел в жизни.

Она даже не заметила, в какой момент стихли стрельба и взрывы. Самолеты, истратив боезапас, убрались восвояси. Наступила передышка. Вероятно, настало самое время, сменив курс, спешить к родным берегам, однако крейсер, напротив, забирал все сильнее к югу, нацеливаясь носом на солнце, ползущее вверх по небосводу.

Причину этой странности Лиза узнала от старпома Ангелова, который явился перед ней в фуражке, нахлобученной поверх окровавленной повязки.

– Юра, Юра… – промолвил он, наклонившись и потрепав рукой светлые волосы на голове у мертвого юноши. – Бедняга… Ростислав Михайлович будет страшно переживать. Если, конечно, когда-нибудь узнает…

– …«Когда-нибудь узнает»? – переспросила Лиза, охваченная тревогой – первым чувством, какое она испытала с момента смерти Юры. – С ним что-то случилось?

Старпом смотрел на нелегальную пассажирку в мокром платье, прилипшем к ее телу, на сосульки волос, свисающие с ее головы, на ее руки, залитые чужой кровью, и ему даже не пришло в голову спросить, цела ли она сама.

– Командир тяжело ранен, – сказал он. – Осколок бомбы попал в рубку. Командование кораблем принял на себя я.

– Можно повидать Барсова? – спросила Лиза, снимая юрино тело с колен и поднимаясь на затекшие ноги.

– Зачем? Он без сознания, – и, помедлив, Ангелов добавил: – И неизвестно, вернется ли оно к нему.

Затем он сказал:

– Будь моя воля, Елизавета Дмитриевна, сдал бы я вас российским властям…

– Если бы вы знали, – вздохнула Лиза, – сколько раз я сама пыталась это сделать!..

Ангелов жестко ответил:

– Мне нет никакого дела до ваших отношений с Особым отделением и до того, в чем вас обвиняют, но я привык исполнять приказы, которые получаю. Командир велел доставить вас в Турцию, и я его приказ выполню. Но не думайте, что дело только в его приказе. Если бы я смог, жертвуя вами, спасти корабль, то сделал бы это без всяких колебаний. Но по пути к Крыму нас наверняка найдут и добьют, а на этом направлении вряд ли будут искать. К тому же до Босфора ближе, чем до Севастополя, а нам бы хоть до какой-нибудь земли дотянуть…

– Неужели дело так плохо?

– Смотрите, – он указал на нос крейсера, ушедший в воду уже по самые клюзы. – Там огромная пробоина, от удара нарушилась герметичность переборок. Помпы не справляются, корабль принял две тысячи тонн воды. И нельзя давать полный ход, иначе напор воды сломает переборки. Остается только молиться, чтобы мы успели выброситься на турецкий берег. Турки, конечно, интернируют и корабль, и экипаж, но все же это лучше, чем всем вместе геройски потонуть. Все равно крейсер свое отвоевал, – сказал он с интонацией «Ну, что я вам говорил?!» – Можете собрать вещи и переодеться, если есть во что, но лучше оставайтесь на палубе. Возможно, будет отдана команда покинуть корабль.

Мимо Лизы несли раненых и мертвых. Двое матросов забрали и труп Юры, но для нее он уже стал просто одним из десятков убитых. Ее терзало совсем другое. Итак, ее предало даже море – то самое море, которое, отвечая на Лизино доверие, ни разу ее не подводило! А теперь оно готово утащить ее в свою ненасытную утробу, а вместе с ней – всех, кто имел несчастье вольно или невольно связать свои судьбы с ее злосчастной судьбой! И она не сможет ничего изменить, даже принеся себя в жертву стихии – точка возврата пройдена, она сделала свой выбор, и все дальнейшее подчинялось непреклонной логике катастрофы.

Железная громада крейсера, вступившая с морем в неравный поединок за выживание, куда-то ушла. Лиза осталась одна-одинешенька, подвешенная в самом центре гигантской сферы, нижнюю половину которой заполняла толща воды, а верхней служила прозрачная твердь, навалившаяся Лизе на плечи, и та, попавшаяся как муха в янтаре, не знала, как сбросить с себя это бремя, держать которое было свыше всяких человеческих сил… И некому было прийти ей на помощь, некому переложить на себя глыбу, неподъемную, но такую хрупкую и ненадежную, что оставалось лишь дивиться, как она не рушится под собственным весом, и изнемогать под ее тяжестью, зная, что придется нести свой крест до самого конца.

Уже вечерело, когда показалась земля. Крейсеру хватило плавучести, а может, борьба за его спасение принесла свои плоды, хотя корабль совсем зарылся носом в воду, и волны свободно гуляли по его полубаку, омывая барбеты орудийных башен. Найдя Лизу, незнакомый мичман сообщил ей:

– Сударыня, будьте готовы. Старпом приказал отправить вас на берег вместе с ранеными.

Крейсер издыхающим ящером вполз носом на прибрежные камни и застопорил ход. Турбины смолкли. Над надстройками и мачтами корабля поднимались, окутанные сумеречной дымкой, угрюмые берега Турции.

2006-2013

[Обратно]